От Эльзаса до Прованса
Аисты – вот что вас ожидает в Эльзасе. Умопомрачительную готику Страсбургского собора перебивают аисты, приветливо машущие вам крылом с его крыши и со всей этой уймы сувенирных вещиц: от чугунка для тушения мяса до чехла на айфон. Аист, по преданию, приносит в семьи детей. Мы с Лидой ничего не имели бы против появления внуков, поэтому накупили порядком всякой чепухи с главной эльзаской символикой. Мне помогло (вот пишу и качаю внучку), а к сестре ее аист еще летит: видимо у него есть дела по дороге.
Еще в Эльзасе вас ожидает (и этого надо бояться!) эльзасская кухня: сытная, жирная, натуральная, по-деревенски простая, но очень вкусная еда. Недельный отпуск на этой пище – и гардероб придется менять!
Но самое приятное в Эльзасе – это местный рислинг. Мы, конечно же, опять съехали с трассы и петляли между винодельческих деревень. Главное наше изумление: там нет новых, современных построек. Такая, законсервированная старина, будто декорация к историческому фильму. При этом дороги заасфальтированы, размечены, дворы все вымощены брусчаткой, у ворот стоят хорошие новые машины. А вековые деревянные балки, прошивающие стены, без стеснения выставляют возраст фахверковых домов напоказ. Зияют, будто морщины на припудренном лице. Вот старичок-особнячок 1794 года, а вот и 1788-го! Впечатление, что дома никогда не меняли своих хозяев: семьи бережно хранят родовые гнезда.
Так я о рислинге. Соблазнившись перспективой купить вино у здешних виноделов, я позвонила в звонок на воротах одного дома. Тут же из окна наверху высунулась девочка лет семи. Бонжур! – говорю – Ай вонт ту бай сам ботлз оф вайн, из ит поссибл? – продолжаю по-английски. Девочка скрылась, но через минуту из окна на меня с любопытством и немного застенчивыми улыбками поглядывало уже две девочки, второй – около девяти. Бонжур! – здороваюсь я снова – и повторяю свой вопрос о желании купить несколько бутылок вина. Девочки, как по команде, исчезают вдвоем и потом, уже почти ожидаемо, появляются в окне в компании с третьей девочкой. Она постарше, и чувствуется, что оставлена в доме за главную. Волнуясь и перевирая английские слова (Эх, и как же иногда приятно узнать, что кто-то знает английский еще хуже, чем ты, даже, если это ребенок!) старшая девочка сообщает нам, что их папа работает, но она ему сейчас позвонит, и он приедет через десять минут. Ну вот, переполошили всю семью. Ладно, говорю, дождемся вашего папу.
Папа, очень молодой, на вид – не больше тридцати, примчался на мини-тракторе, зарулил во двор, в секунду – одним движением молнии – скинул с себя пыльный комбинезон, сбросил резиновые сапоги, сунул ноги в башмаки, стоящие прямо в тракторе, и только тогда вступил на двор. Он пригласил меня в специально отведенное помещение для дегустации вина. Я призналась, что в вине не разбираюсь и буду полагаться на его рекомендации. Он рассказал, что виноделию его учила бабушка (вот оно: наследуемое дело, дом, поля!), а потом он еще учился и сам, в Бургундии – это было произнесено с большой важностью и гордостью. И он стал рекомендовать мне вина, и давать пробовать, предлагая заедать каждую пробу соленым сухариком.
Я впервые на частной винодельне. К тому же без провожатых. Внутри копошились сомнения человека, выросшего с таким часто применяемым в нашей стране для алкоголя эпитетом, как «палёный»: водка паленая, спирт паленый, вино паленое… Нам ли не знать все эти выражения! У одного моего знакомого родственница работала на крупном ликеро-водочном заводе. Так он прямо так и объявлял всем друзьям: вышла новая водка под названием «…», берите, качество отличное, я вам сообщу, когда уже не надо брать, они как покупателя прикормят, так и водку подпалят. Папа этот пробовать дает из открытой бутылки, а куплю-то я закрытую, вдруг паленое вино подсунет!
А папа пробовать дает что-то совершенно божественное! Но это дорогое, пино-нуар, говорит, его дорогие рестораны у меня для себя заказывают. Насколько дорогое, спрашиваю? Папа посмотрел немного строго и отчеканил: двадцать два евро! Господи, да для такой нирваны – вообще не цена. Представляю цену этого пино-нуара у нас в винной лавке! Решаю: даже если он и подразбавит то, что продаст – это вино испортить невозможно! Беру и задаю вопрос про рислинг. Папа стал очень сокрушаться: если бы он знал, что меня интересует рислинг, он бы начал дегустацию с него, а теперь я не смогу оценить весь букет вина, потому что рислинг имеет более кисловатый вкус, чем пино-нуар, и более холодным подается, и ему очень жаль… И т.д., и т.п. Я смогу! – заверила я папу, и, спустя две недели вся наша семья убедилась, что смогла я правильно, и что папа не зря учился в Бургундии! А еще у меня почему-то появилась уверенность, что одна из этих милых дочек папы когда-нибудь станет делать прекрасное вино – не хуже папиного!
Наше направление – юг. Где-то там, по пути был Париж. Я понимала сестру, понимала, как ей хочется побывать в Париже. Но я там была, и поэтому отлично знала, что запросто покружить на машине по Парижу абсолютно нереально: куча народу, непонятные и дорогие парковки, отели без собственных паркингов (куда машину с вещами девать?) и… цены! Я сразу предупредила Лиду, что мы проедем мимо Парижа. Лида отреагировала молча с недовольным лицом. Удивляюсь я ей иногда: человек прямо тебе объясняет, что выполнение твоей, пусть и голубой, мечты будет для него непосильной задачей, очень утомит и вымотает все нервы. На мой характер, я бы на ее месте, тут же осеклась в мечтах и сказала бы, мол, да ладно, бог с ним, с Парижем, поехали так, как тебе проще будет – тебе ведь еще до Испании пилить. А она – недовольна! И даже не пытается это скрывать. И ведет себя примерно так, как ведут себя дети, если им не купили желанную игрушку. А детей в такой ситуации жалко. И мне тоже становится жалко сестру.
Сколько раз на волне этой неожиданной своей жалости к сестре я махала рукой: эх, черт с тобой, ладно, поехали в твой… (в какой-нибудь городок или к какой-нибудь достопримечательности, или в какой-нибудь музей). И мы ехали, а потом я злилась, что мы припозднились, что приходится возвращаться ночью, ехать в темноте, или стоять в атомной очереди на границе из-за задержки по милости Лиды. Такое впечатление, что я раз и навсегда признала и добровольно согласилась с тем, что я ее личный «человек-Праздник», что я обязана думать и заботиться о ее удовольствиях в наших совместных путешествиях! «Признала добровольно», «Согласилась, что обязана». Вот они, ключевые фразы! Мы сами водружаем на себя ношу, и сами же злимся на тех, кого в этот момент несем. А злиться надо на себя. Потому что мы в таких случаях посягаем на право быть сильнее другого, быть самым: самым хорошим, самым порядочным, самым заботливым, самым выносливым. Похоже, мое хобби в этом ряду – «быть самой доброй сестрой»! В религии это называется гордыней.
Вот, думаю, что и моя дочка недалеко от яблоньки упала. Сейчас она – молодая мама трехнедельного младенца. И она очень хочет быть не просто мамой, а самой хорошей мамой, идеальной мамой, поэтому изнуряет себя всем этим требовательным и безжалостным к матерям протоколом, предписанным брошюрами по уходу за новорожденными, ни за что не позволяя себе оставить ребеночка (который, заметим, не плачет!) в мокром памперсе на лишние полчаса, чтобы и самой поспать. Нет! Она методично меняет памперс, а ребенок, понятно, просыпается. Плохо держать детей в мокрых подгузниках – это да. Но иногда – можно ведь.
Я сказала ей, что если, несмотря на эту, захлестывающую ее, любовь к своей малышке, несмотря на ее самые прекрасные побуждения, она не научится легче смотреть на многие вещи, время от времени плевать на все эти правила и давать себе маленькие поблажки, то такая ее самоотдача может привести к тому, что в какой-то момент ей захочется ударить об стену… ребенком. Как ни страшно это звучит для нее! Захочется – это не значит ударить, но захочется – точно. Это сказала ей я – такая же психованная идеалистка-мать в прошлом, знающая, о чем говорю. Ну… может и не об стену дитя, но по заднице дать дитю руки чесались – до локтей! А все потому, что «Признала добровольно» и «Согласилась, что обязана». Вот опять, в связи с мыслями о Лиде, «вдруг» пришла эта материнская ассоциация. А я Лиде – сестра! Не мать. И нечего мне посягать на роль матери. И я не идеальная сестра, а самая обыкновенная! Короче: «Не поедем мы в Париж, хочешь – обижайся, хочешь – нет!»
Однако, у меня в глубине души еще есть маленькое, торжествующее существо под названием «старшая сестра», обожающее командовать и верховодить. Успех отказа в посещении Парижа, видимо, требовал закрепления. Все эти сестринские или братнинские ситуации с победами и поражениями, конечно же, не осознаются нами в конкретный момент схватки. «Старшая сестра» во мне принялась вовсю теснить «Самую добрую сестру». Случай представился вскоре. Мы, посетив пряничный, нарядный – будто там каждый божий день в году воскресная ярмарка – городок Кольмар, кружили по природному парку Баллон-де-Вож, объезжая невысокие горы Вогезы. «Баллон» — потому что горы напоминают своей округлостью воздушные шары.
Долины сменяются холмами, признаки современной цивилизации, как это часто встречаешь во Франции, исчезают из поля зрения и прячутся за уютными старыми домами и церквушками, а колоритное местное население по вечерам стекается в крошечные домашние рестораны. Сегодня они с удивлением пялятся на нас – невесть откуда взявшихся чужаков, говорящих на черт знает каком языке (но точно не на языке этих чванливых островитян — так местные зовут англичан). А мы на них не пялимся, нам некогда: мы за обе щеки трескаем вкуснючую домашнюю еду без красителей и ароматизаторов. Вспомнился фильм «Суп из капусты» с Луи де Фюнесом: про наивную сельскую жизнь на натуральных продуктах и добром домашнем вине, не признающую плодов глобализации.
Петляя меж этих Вогезов, мы стремимся к автобану: вечереет, и нам пора причаливать к отелю, до которого еще рулить и рулить. Подъезжаем к развилке: «Налево пойдешь — коня потеряешь» (самая длинная дорога к автобану), «направо пойдешь — жизнь потеряешь» (дорога в тупик), «прямо пойдешь — жив будешь, да себя позабудешь» (короткая дорога к автобану, но через горы). Лида умоляюще заголосила: только не через горы, не выдумывай через горы ехать! А я смотрю на эти горы – так, холмишки, лесом поросшие, и дорога по полосе в каждую сторону – бывают же совсем страшные – однополосные дороги с разъездами. Вообще-то я горок всяких побаиваюсь, но, «старшая сестра» во мне уже расправила плечи, а голос обогатился строгими командными нотами: «Поедем: я решила! Не тебе же рулить.»
Большинство «старших» меня поймет. Мне кажется, что, командуя (или «решая»), старшие часто берут реванш за ущемление своих прав на родительскую любовь в детстве. Вот моя, например, история из жизни старших и младших. Однажды (мне было лет семь) я отщипнула крошечный кусочек от испеченного мамой коржа для торта и тут же получила от мамы подзатыльник с окриком: бессовестная, ты же торт испортила! Через десять минут на кухню вкатилась счастливая годовалая Лида с этим же коржом в обеих руках. Корж был в пол Лиды, тем не менее, она умудрилась выесть в нем дыру размером с апельсин. Мама с бабушкой почему-то отнюдь не разгневались, наоборот! Они расхохотались на эту картину и засюсюкали с Лидой медовыми голосками: ах, ты наша детонька, ути, наша умница, надо же, как это ты смекнула, до стола научилась добираться!.. – и дальше в том же духе. А меня за щипок(!) наказали. Так в семь лет я познала несправедливость этого мира по отношению к старшим детям в семье. Впоследствии, когда мы подросли, мне часто попадало от мамы за то, что я пугаю Лиду разными страшными историями или привидениями. Я, и правда, любила напяливать на себя старую занавеску и разыгрывать привидение или панночку из Вия под визги Лиды и ее подружек. Видимо, так я заставляла бедную, ни в чем не повинную Лиду расплачиваться за съеденный когда-то корж торта, вернее, за то, что тогда мамина любовь досталась Лиде, а не мне.
Ну а сейчас мы, по моей милости, поехали через горы. Тот, кто прокладывал эту дорогу, видать, работал в прошлом винторезом: бессчетное количество радиусов свело с ума уже через полчаса. Неожиданно мы въехали в облако. Ощущение, будто машина лобовым стеклом снесла белую простыню, сушившуюся на веревке. И откуда здесь эти облака, ведь самая высокая горка полторы тысячи метров? А сбоку-то пропасти тянутся, не переставая! Лида глаза зажмурила и разговаривать со мной перестала. Ну не ехать же назад: столько уже промучились! Пыхтя на первой скорости, миновали эту гадскую тучу при такой хорошей погоде там, внизу. «Ну послушай, ну зачем нам это наказанье, ну поехали обратно», – снова заголосила сестра. А я уже и не представляю, как на таком уклоне и узком полотне можно развернуться. Ну должен же этот ад кончиться когда-нибудь, должен же показаться перевал! Нет, говорю, будем вперед продвигаться. Вернее, вверх. И мы опять продвинулись в… облако! Когда мы заползли выше облака, деревьев уже не было. Видимо, на этой высоте они не растут. Лысоватые склоны были украшены белыми крапинками овец и далекими, тонкими – что комариная ножка – палочками подъемника. «Старшая сестра» внутри меня уже сама себя поставила в угол и нашлепала по попе, но делать-то что?!
И вдруг за поворотом мы увидели настоящее горное шале! Такой стильный охотничий домик. С парковкой. С рестораном. Со свежезаваренным кофе. С забористым егермейстером в изящных стопочках, который был тут же и заказан. А как иначе: в горах сумасшедшая холодина, и егермейстер один мог спасти положение. Здесь даже были постояльцы. Что они тут делали – непонятно, может быть, даже, что и охотились на кого-нибудь. Комната была сплошь украшена всякими отрубленными головами бедных убиенных животных: кто в клыках, кто в рогах, а кто и в таких зубах, что мама дорогая! Хозяин за стойкой оказался неумолимо глух к нашим вопросам по-английски. Эти французы просто иногда доводят до бешенства своей принципиальностью в нежелании понимать английскую речь! Обычно (дельный совет Дмитрия Крылова), в общении с французами помогает начало разговора с приветствия по-французски «Бонжур!», потом обаятельная улыбка, потом растерянное: «Пардон, но парле франсе», и с надеждой в глазах: «Хэлп ми, плиз!», и дальше спокойно на английском, который они почти поголовно, на самом деле, понимают, излагаешь свою проблему. И тебе помогают в 90% случаев. Но этот упрямый хозяин, этот горный камнеголов был непробиваем! Хотя, странным образом, он умудрялся разгадывать наши пожелания на английском купить егермейстер, кофе и сувенирные безделицы, но только дело доходило до вопросов о дороге, он начинал играть в памятник: раскладывал надменные щеки по воротнику, молчал и головой не качал.
Нас спасли постояльцы, видя наше неистовство. Выйдя с нами на дорогу и поняв, с какой стороны мы приехали, эти добрые люди разубедили нас ехать вперед. Однозначно разубедили. Если жизнью дорожите – что-то в этом роде. И была теперь у нас одна единственная дорожка – винтить себе назад: там, за облаками, там, за облакааамиии, там, там-та-рам, там-та-рам. Вот уж точно не обмануло предсказание: «прямо пойдешь – жив будешь, но себя позабудешь». А потом нам, позабывшим себя без шуток, еще придется встать на ту бесконечную лыжню, про которую сказано, что коня потеряешь. И только потом – автобан. И уж только после многих километров пути по автобану – отель. Моя внутренняя «старшая сестра» ретировалась окончательно. Мы с Лидой купили в шале сувенирные колокольчики – такие, которые надевают овцам на шею (их фирменный сувенир во всех мыслимых размерах, от наперсточного, до ведерного) – на память о страхе в этих горах, которого мы тут натерпелись. Одинакового размера – без деления на старших и младших! И дружно поехали обратно.
К отелю мы подъезжали поздно ночью. На беду, отель был частный, так называемый гэст хаус. Я ужасно не люблю останавливаться в частных гостиницах: при вполне милом, псевдо-уютном интерьере очень часто там тебя ожидает скупость хозяев. Ну, не скупость, пусть – бережливость, если чье-то ухо было задето «скупостью».
Например, что сказать о хозяевах отеля, если на завтраке, чтобы заполучить сосиску, нужно открыть затейливую банку с пришпиленной крышкой?! Для такой операции нужно использовать две руки, но в одной руке тарелка, тарелку некуда поставить, а банку из-за этой чертовой сосиски нужно снова закрыть, а сосисок там всего три, а за тобой четыре человека в очереди, и две сосиски, пусть и величиной с детский мизинец, взять уже неудобно.
Или постельное белье: чаще всего в этих отелях белье цветное, а полотенца темных цветов, чтобы плохо отстиранные или просто старенькие, они не выдавали гостям секрет хозяев в экономии порошка. Еще, обычно, это отели семейные, и, если на ресепшен тебя встречает вполне приветливый и расторопный человек, то на уборку комнат семья пристраивает самого нерадивого и бестолкового своего члена, видимо, чтобы не подавать ему на бедность. И этот член отвратительно убирается, особенно в ванных.
Но самое ужасное в гэст хаусах – это экономия на ночных портье. Тебе дается телефон, по которому надо звонить в случае позднего заезда и поднимать хозяев из теплой постельки, чтобы открыть тебе, полуночнице, дверь. А иногда, варвары, они вообще на тебя плюют и объявляют, что заселение возможно лишь до девяти вечера: с закатом солнца двери муравейника закрываются. Пропал муравьишка!
Ладно, не все так плохо: в таких гостиницах встречаются, конечно же, симпатичные хозяева, фанаты своего дела (или семейного ярма). Но и среди этих милых, гостеприимных хозяев можно нарваться на слишком милых и слишком гостеприимных, которые тебя замучают миллионом сладких улыбок, триллионом вопросов «а хорошо ли тебе спалось? а из какого ты города? ах да, знаю, Петербург – это в России! в России холодно и все пьют водку, не так ли?» И ведь на все это надо как-то реагировать.
Вот к такому отелю мы и подъезжали. И уже подняли кого-то с постели. И запутались в дорогах, поэтому перезванивали-переспрашивали. И этот кто-то с постели стоял с зонтом под проливным дождем в кромешной темноте, чтобы открыть нам свой гэст хаус посреди ночи, а завтра ему спозаранок уже на ресепшен стоять и улыбаться всем подряд. Хочется сбежать, раствориться, оказаться в России, накрыться одеялом с ушами, и от этого чувства я еще больше начинаю ненавидеть гэст хаусы!
Приплелись в комнату промокшие. Все как всегда: отвратительный дешевый интернет, запах плохо проветриваемого помещения, цветное постельное белье, маскирующее не выполосканные волосы прежних постояльцев, утлая ванная с грустно поникшим допотопным душем, бюджетным шампунем и озверевшим от голодухи пауком в углу.
На этом этапе нашего путешествия Лида уже перестала дезинфицировать стульчаки в туалетах настойкой календулы, но все еще пыталась протирать их влажной туалетной бумагой, что, конечно, огорчало, но, ничего не поделаешь: гонка и ночевки каждый раз в новом месте сделали свою грязную работу! Даже такая аккуратистка, как моя сестра, в конце концов отвергла гигиену в угоду экономии физических сил. В этот раз Лида провела в ванной каких-то пятнадцать минут против обыкновенных сорока (с постирушками). «Стульчак-то протерла?» – съязвила я. «Не-е-ет!» – взревела Лида и пала в кровать бездыханной.
Добрейшей души человек – наш хозяин – гонялся за нами пол утра, с рассказами о местных достопримечательностях и о преимуществах своего гэст хауса над другими, предъявляя нам свою драгоценную гостевую книгу. Но, ни гулять в округе, ни строчить фальшивый хвалебный отзыв в его книге, нам было невмоготу. Еле-еле от него отбились и с наслаждением забронировали следующую ночевку в недорогом сетевом отеле Ибис.
К слову: как это прекрасно – приехать посреди ночи в Ибис, перекинуться парой слов с ночным портье, всегда ждущем любых припозднившихся путников на своем посту, повалиться в постель с белым, хорошо выстиранным бельем, исключающим приветы от предыдущих постояльцев, и позавтракать не бог весть какими яствами, но которые всегда на виду и всегда в избытке, без препятствий в виде сложно закрывающихся банок!
Вот и на Лидиной улице настал праздник: посещаем крупный город Лион, не Париж, но все-таки. Лион оказался красивым (смесь Рима и Парижа в более скромном масштабе). Мосты через Рону и Сону, фонтан Бартольди – напоминают о Риме, а бесчисленные кафешки и своды соборов и церквей – о Париже. Но поездка в Лион, в который раз, убедила меня в правильности принципа: не соваться в большие незнакомые города на машине. Навигатор чудит и тащит тебя прямехонько в пешеходную зону. Ты потеешь от усилий развернуться на узкой улочке с крутым уклоном, заставленной машинами. И тут, откуда ни возьмись, на твою голову еще сваливается легион парней на мотороллерах, которые с гиканьем и залихватскими зигзагами мечутся вокруг твоей приметной машины (машина, и правда – лимитированной серии, с шильдами от лаборатории Субару «STI», с их золотистыми фирменными дисками и российскими номерами в придачу). Эти демоны в шлемах с глухими черными забралами, оседлавшие свои взвывающие и вскакивающие на дыбы тарахтелки, просто доводят тебя до полуобморока – калаш бы в руки! Всё! Это последний крупный город за нашу поездку, можешь обижаться на меня, Лида, сколько хочешь! «Ладно, ладно», – невнятно частит Лида и доканывает меня сто первым призывом снять ее на фоне «вот этого памятника/фонтана/собора/моста/заката».
А вот и долгожданный Прованс! Я не знаю, почему я так стремилась его увидеть. Про сестру знаю: она с трепетом ждала посещения города Арля, ждала встречи с местами, где работал Ван Гог, один из ее любимейших художников. А я, наверное, хотела насытиться здешней здоровой жизнью, которую нам обещают все эти петушки, корзиночки в салфеточках и прочие горшочки с букетами лаванды. Я, конечно же, купилась на их идиллическую рекламную картинку и жаждала прильнуть иссохшими, жадными губами замордованного, вечно спешащего горожанина к тихим сельским пасторалям. Франция – страна, достаточно деревенская. Если взглянуть на нее из окна самолета, можно тут же в этом убедиться: все пространство между сверкающими лужицами крупных городов забрызгано крошечными капельками – деревеньками в десять-двадцать домов. Но почему мне вздумалось, что именно в Провансе я приобщусь к незамысловатой сельской жизни?
Мы снова кружили неприметными дорогами среди полей и виноградников, и снова нам стали встречаться то тут, то там, какие-то старинные виноградные прессы, чаны, бочки и давильни, преобразованные в рекламные сооружения, возвещающие о том, что тут продается вино. Мы заехали в один из дворов. К нам вышла хозяйка: довольно молодая женщина – вылитая Жюльет Бинош. Было видно, что мы оторвали ее от работы: в резиновых сапогах, джинсах и клетчатой рубашке, она извинилась, снимая резиновые перчатки, и отошла вымыть руки, а затем пригласила нас в отдельное строение, как и у «папы» в Эльзасе, которое можно было назвать дегустационным залом. Хозяйка позвала немного застенчивого сына лет двенадцати. Я стала с ней советоваться, а она просила принести сына то один, то другой вид вина. Было видно, что мальчик хорошо разбирается в ассортименте. Попутно, женщина объясняла сыну – как проводить дегустацию. Потом, распивая купленное у них вино, мы на вкус поняли, как полезно вести дело целыми поколениями.
На подъезде к Арлю Лида почти ополоумела от восторга: смотри, это и впрямь настоящие вангоговские облака! А это просто его поле с кипарисами! Ирисы, как на картине, ты только вглядись! Оливковые деревья, виноградники! И она снимала и снимала – всё вокруг, а я снимала и снимала Лиду на фоне «всего вокруг». По ее просьбе. И, помню, я тогда подумала, что вообще-то мне ничего не жалко: ни времени, ни денег, ни сил в этом не слишком легком путешествии – если в результате человек может испытать столько счастья. И еще я подумала, что к этому времени наших странствий я уже совсем забыла про люстры – про главную цель.
Когда мы вывалились из припаркованной машины в центре Арля, как всегда, несвежие и голодные, мы изумились большому количеству народа в нарядных исторических костюмах. Женщины были в длинных юбках, с особенной высокой прической, где узел волос украшен вышитой манжеткой (или крошечной шелковой пилоткой). На шее у всех красовалась черная бархатная ленточка с католическим крестиком в ямке между ключиц. Декольтированные узкие блузки были дополнены главным достоянием арлезианских красоток: кружевной косынкой, спускающейся углом сзади к поясу юбки, а концами обнимающей открытые плечи и закрепленной спереди у пряжки пояса. Безумно женственный образ! Мужчины тоже были разодеты во что-то такое торжественное, в шляпы, но они терялись на фоне этих красавиц. И только мы повернули к улице, с которой доносилась музыка, как навстречу нам повалило праздничное шествие: царственные белые кони, стражники, красавицы и городская толпа, сплошь разодетая, не исключая трехлетних девочек!
И тут не знаешь, что лучше: запечатлевать-фотографировать или послать все к черту и просто любоваться?! Эгоистически. Не мельтешить. И ведь никогда не получается! Хватаешь камеру и суетишься, дурашка. А кавалькада проскакала. Мимо тебя.
Всадники скрылись. Народ же бросился в рестораны, ибо праздник подошел к концу. Мы были готовы броситься в рестораны с самого начала, потому что не ели целый день. Одурманенные историческим флером, мы размечтались об аутентичной кухне. Рисовался арлезианский дом с простым столом, заваленным – только с огня, дымящейся, натуральной, смачной и жирной, издающей ароматы провансальских трав – едой! Едва успевая сглатывать слюни, мы засеменили вверх по улице. Ресторанов было немало, но все они предлагали что-то обычное: стейки, лосось, дорада. А нам – кухню Прованса подайте, и всё тут.
И вот мы совершаем типичную ошибку типичных туристов в типичном туристическом городе: мы покупаемся на вывеску «национальная кухня Прованса» и заныриваем в ресторан у порога которого стоит манекен прекрасной арлезианки в описанном выше костюме. Ресторан кишит иностранцами (сразу надо было бежать), в меню (как водится, блюда перечислены только на французском языке, после чего законно хочется обозвать французов намного жестче, чем лягушатниками, например – дебильными жабопожирателями!), в меню – всего два комплексных национальных обеда. Грубая тетка-официантка (понятно, в национальном костюме, трескающемся на ее непомерных телесах) отказывается перевести хоть что-то, кроме: «это рыба, а это мясо». Но интерьер исторический, стол простой, как мечтали, голод недетский. Эх, давайте, несите нам ваш традиционный обед! Махнули мы рукой и стали обсуждать наше с Лидой удивительное везение: всегда попадать на разные национальные праздники. В какой-нибудь Приозерск случайно заедешь – а там чуть ли не восьмисотлетний юбилей города! Уж, какой праздник может быть в Лодейном поле? И то умудрились проездом попасть на какие-то исторические даты! Олонец, Псков – где мы только не побывали, обязательно ухитряемся на днях города побывать. Ну, а в Арле, оказывается, был день выборов первой красавицы – Королевы Арля, которая выбирается один раз в три года – вот это везение! И весь город к нему три года готовится.
Тем временем, к нам приплыло первое блюдо из «аутентичной кухни». В тарелках плескалась бурая лужа с непонятными и редко встречающимися ошметками. С голодухи мы попробовали это есть… Удивительным образом возникла мечта о хотя бы вареных бычьих хвостах, или уж, на худой конец, копытах. Но нет! Жители Прованса, видимо, из века в век почему-то предпочитали есть на первое эти отвратительные пленки-перепонки, добытые из неизвестных частей, принадлежащих неизвестным животным. Второе блюдо могло смело претендовать на место в меню для новобранцев пехотных частей нашей доблестной российской армии: концентрация пленок и мослов несколько взросла, появился пикантный запах непромытых потрохов. Возможно, баланда концлагеря даже бы проиграла этому кушанью по количеству животного белка. Но только не по запаху! Заплатив кучу евро за эту помойку «в настоящем арлезианском доме с простым столом», мы, злые и голодные, выкатились на улицу.
В Арле со всех магнитиков, керамических горшков и календарей вместо эльзасских аистов на вас пронзительно смотрит Винсент Ван Гог, украшенный ирисами, подсолнухами, красными виноградниками и кипарисами. Не обошел он и наши сувенирные припасы и нырнул в чемодан, распластавшись на кружке.
Вечером мы устремились в знаменитое «Ночное кафе»: непременный пункт программы в Арле. Картина ночной террасы кафе очень любима Лидой: она даже повесила ее копию у себя в спальне. Это место встретило нас настоящей вангоговской аурой: та же ночь, темнота с бликами звезд в просвете между домами, желтый безжалостный свет заливает опустевшие столики, напоминая об одиночестве. И, чем ближе ты подходишь, тем яснее понимаешь, что мир, со времен кончины бедного Винсента, ничуть не поменялся: он пожирает тебя вместе с твоей туристической доверчивостью, он безжалостно и с выгодой для себя играет на твоем чувстве прекрасного, он продает тебе сомнительное наслаждение выпить бокал-другой в стенах, что притягивали и одновременно так пугали художника. Пугали ложным искушением: «войди, и ты будешь уже не один» Один! Ты всегда будешь один, сколько бы посетителей не сидело вокруг. Вот – правда, которая прописалась в этих стенах, пропечаталась на обоях, глядела из глаз равнодушных, подсчитывающих в уме сегодняшний барыш, официантов. Все на продажу, даже беспокойная, не знающая компромиссов, израненная душа великого художника.
Однако, на душу его ведь есть же спрос! Иначе, что же мы тут с Лидой сейчас делаем?!
