Привет с того света
– Вы, граф, совершенно зря упираетесь! Я не понуждаю вас совершить что-либо бесчестное.
– Сам больше не пойду и вас не пущу! Вы же полностью проигрались, князь.
– И теперь вы отказываете мне в праве отыграться?
– Я пытаюсь помочь вам остановиться. Пусть не вовремя, но пока ещё не катастрофически поздно.
– Но я, наконец, получил свои карты успеха, граф!
– Так и раскладывайте с ними пасьянсы, друг мой. Как вы можете верить всей этой чепухе?
– Хотите пари?
– Нет ничего в этом мире, на что стоило бы спорить, уверяю вас, дорогой князь, – граф Бузейкин переложил пирожок с капустой в левую руку. – Судьба – непревзойденный банкомёт.
Правая рука графа после нескольких изящных переборов пальцами – благодаря чему кольцо с сапфиром и бриллиантами поймало заходящее солнце, отраженное в хрустальной корзинке с малосольными огурцами – потянулась к ажурному кувшинчику. Граф добавил сливки, рассеянно помешал содержимое чашки из драгоценного китайского сервиза фамильной серебряной ложкой, но решительно отодвинул чашку от себя. Впрочем, и недоеденный пирожок он тоже отложил в сторону.
– Да я и не думал с вами спорить! Но, граф, судите сами, три карты, что были переданы моей прапрабабке Сен-Жерменом, реально принесли семье богатство. Именно это богатство мы благополучно и транжирим на протяжении более двух веков.
– И теперь давным-давно покойная бабка подкинула вам эти самые карты?
– Отчего ж те самые? Те самые я и без бабки в лицее проходил. Новые!
– И каким, позвольте полюбопытствовать, способом?
– Самым что ни на есть материальным. Вот, полюбуйтесь, что я нашел утром на своей подушке, – князь полез в карман белых льняных брюк и достал антикварный конверт, из которого выпали на вышитую шёлком скатерть три сильно тёртые карты и явно тех же времен письмо.
Граф брезгливо потрогал всю представленную ему Курским древность.
– Уверены, что это – не розыгрыш? Хотя… если розыгрыш, то весьма умелый. Однаа-ако… Написано по-немецки с соблюдением старой орфографии и каллиграфии. Уж не наших ли фрауен* шутки?
– Да бросьте, граф! Тут как минимум профессора-германисты побузили.
Князь Курский выглядел значительно моложе графа Бузейкина, которому самому было никак не больше тридцати. Оба аристократа, прекрасно образованные, не обременённые моральными обязательствами и пуританским воспитанием, вторую неделю развлекались в Пальме.
Поселились они на вилле «Сесилия», принадлежавшей Курскому. Это её вчера непутевый князь проиграл в штосс известному бонвивану Ремизову, чья «Natashka» – позолоченная пятидесятипятиметровая яхта с алыми парусами – уже больше месяца изумляла немало видавших жителей города.
«Сесилия» несколько столетий укрывалась среди пальм, кедров, гранатовых и апельсиновых деревьев. Её роскошные беседки и античные арки – надёжные свидетели южной страсти и творческой нежности – впитали в себя прозрачные мелодии Фредерика Шопена и хрипловатый шёпот Авроры Дюдеван.
На вилле помимо Курского и Бузейкина находился многочисленный персонал из местных, а также два французских повара, английский садовник, три горничных-тайки и шофёр-индус. Компанию молодым людям составляли две немецкие туристки русского происхождения. Девушки попались молодым повесам в первую ночь их испанских каникул «У Армандо» и уже успели изрядно надоесть обоим.
Лана с Эрикой только встали, о чём свидетельствовал суетливый топот и жалобный писк горничных – и собирались разделить с потерявшими к ним интерес кавалерами поздний завтрак.
– Ола**! – Лана ворвалась в комнату первой. Длинноволосая и длинноногая, стройная синеглазая блондинка с карамельным загаром ещё десять дней назад была во вкусе Курского, но вот уже третий день вызывала у него стойкую тошноту. – Сержик, как твоё здоровье, котик? Моего катера*** не мучает катер***? Пойдем купаться? А потом играться? Или сначала играться, а потом купаться?
– Да как-то… мы… ещё не решили, – вяло ответствовал князь, мучительно нашаривая в голове повод, чтобы разделиться со спутницами. – Помнится, вы с Эрикой обещали Натали составить куда-то компанию. Или это Ремизовы вас на бал в Бельвер приглашали?
– Котик, ты снова всё поперепутал. В замке Бельвер – городской музей, вроде. А грязные танцы на яхте у Ремизовых только в пятницу.
– О чёрт, – князь внезапно побледнел и выбежал из-за стола. – Простите!
В дверях Курский столкнулся с Эрикой, почти бессловесной брюнеткой-готтом, от которой его тошнило чуть меньше, чем от Ланы, но всё же больше, чем графа.
– Прошу прощения, леди!
– Чего там, сама каждое утро… – Эрика была девушка сердобольная и простая.
Оказавшись в ванной, князь стал напускать в раковину воды, чтобы умыться. При этом он машинально бросил взгляд в зеркало, всхлипнул – и от неожиданности, не удержав равновесия, сильно ударился головой о серебряного льва, из пасти которого лилась вода. Курский метнулся к выходу, но поскользнулся на мокром от собственных выкрутасов полу и упал.
Когда князь, растрёпанный, с одеревеневшим от страха лицом, вернулся назад, Ланы и Эрики, к некоторому его облегчению, за столом уже не было. Зато граф Бузейкин, достав лупу, зелёный от злости, смешанной с регулярным похмельем, рассматривал княжескую подпись под бумагой, сопровождавшей карты. Подпись, согласно условиям письма, была выполнена кровью.
– Какого дьявола вы позволили втянуть себя в эти игры, Серж? И что с вами происходит?
Курский вытер влажный лоб салфеткой, на которой образовались внушительные красные пятна от ссадины, закурил и налил себе водки.
– Поймите, Мишель, я твердо решил отыграться. Во что бы то ни стало.
Теперь и Бузейкин налил себе водки и взял сигару:
– Вы имеете в виду утренний привет с того света, Серж?
– Да, я имею в виду договор с господином Дагобертом Виттельсбахером.
– Но на этих картах ничего нет. Только чёрная краска и одинаковые рубашки со змеёй и колючками.
– Это для вас, Мишель, на картах пусто. И для меня было, пока не подписал…
– А теперь вы что видите?
Князь подтянул к себе три карты и положил рубашками вниз:
– На этой – король треф, на второй – восьмёрка пик, на третьей – десятка пик.
– Даа? Никогда бы не подумал. Лучше скажите, что вас так напугало в уборной? У вас не было тени? Или отражения в зеркале? И кто разбил вам голову, Серж?
Князя Курского сначала слегка передёрнуло – и тут же перекосило в разные стороны по очереди. Он выскочил из-за стола, неловко потащив за собой скатерть и опрокинув стул, и с трудом удержался на ногах. Затем попытался снова сесть на соседнее место, но промазал – и всё-таки оказался на полу среди разбитого чайного сервиза, хрусталя, пролитых напитков и раздавленных кушаний.
– Мишель, поверьте, я не сошел с ума. Пока ещё, не сошёл, наверное. Но сзади меня стоял сеньор Лусио! В моей уборной, понимаете?
– Вы уверены?
– Да, да! Это был именно он, сеньор Лусио!
– Ну, хорошо. Пусть так. Да не тряситесь вы, что в нём такого ужасного, в этом сеньоре Лусио? И кто он вообще такой?!
– Да нет, вы ничего не понимаете! Он не просто ужасен, он… Он гладил меня по …спине и при этом улыбался. Чудовищно улыбался!
Граф Бузейкин помог приятелю подняться, позвал прислугу – и вывел Курского на террасу. Там они расположились в креслах-качалках, выпили по глотку, помолчали, снова выпили, и граф произнес:
– Что ж! Если всё случившееся – реальность, а не симптомы белой горячки, то, во-первых, ваш сеньор Лусио – явно …не без слабостей. Во-вторых, – тут Мишель Бузейкин ненадолго задумался, покрутил свой сапфир и продолжил ещё более решительно, чем начал. – Во-вторых, я согласен, мы пойдём с вами в клуб сегодня ночью! Раз вы уже всё подписали и в некотором роде заключили договор с дьяволом.
– Отчего ж в некотором роде? – князь заметно приободрился.
– Кстати, я так и не успел до конца продраться сквозь дебри сего манускрипта. Меня сразу ваша кровавая подпись из колеи выбила… А что вы там на эти карты невидимые сменяли-то у ээ-э… Дар…бер…бахера…
– Дагоберта Виттельсбахера.
– Я, я, натюрлих****. Так что? Что-нибудь эфемерное, надеюсь, типа души? Потому что тело-то вам ещё пригодится доо-олго.
– Ну, да…
– Так что же?
– Я обменял на три карты свою молодость.
«У Армандо»
Годовой взнос в клуб не по зубам шулерам, альфонсам и прочей нечисти. Но главное, стать членом клуба «У Армандо» можно только по рекомендации. Город в городе: комплекс элитных танцевальных площадок, баров по интересам, ресторанов на все вкусы и нравы, конференц-залов, бассейнов, бань, площадок для гольфа, тенниса, футбола… И своя непревзойдённая служба безопасности со спецподразделениями, которые при необходимости могли бы патрулировать всю Пальму, а то и выиграть небольшую межостровную войну.
В клубе существовало два статуса: статус члена клуба и статус гостя, которого мог привести с собой член клуба. Право быть гостем «У Армандо» тоже стоило весьма немало, к тому же гость был обязан соблюдать требования к внешнему виду и гардеробу. Для мужчин – фрак, смокинг или костюм, рубашка, галстук, туфли в тон, спортивная одежда и одежда для бассейнов и бань. Для женщин – вечернее платье или костюм, чулки или колготки, бельё, туфли на каблуке не ниже пяти сантиметров, макияж, украшения, спортивная одежда, одежда для бассейнов и бань.
Лучшие повара, известные музыканты и артисты, модные стилисты, массажисты, инструкторы… Армандо объявил свой клуб зоной, свободной от проституции, но освободить клуб от женщин, которые выставляли себя на аукцион, желая попасть в самые состоятельные руки, не собирался. Более того, каждый вечер в нескольких офисах клуба, расположенных в разных частях Пальмы, проводился кастинг красивейших девушек, которые украшали собой клуб и развлекали его членов и гостей. Один из таких кастингов позволил Лане с Эрикой оказаться в клубе, после чего они уже бывали там в качестве гостей Курского и Бузейкина.
«У Армандо» назначали деловые, дружеские и любовные встречи, занимались спортом, отдыхали, праздновали и, конечно, играли на деньги. На очень большие деньги.
Самым непопулярным казино «У Армандо» был русский игорный дом, который посетители и работники окрестили «Пиковая дама». Причина непопулярности таилась в атмосфере жгучей опасности, что окружала и сам особняк, расположенный на отшибе клубного парка, и работников казино и, конечно же, его завсегдатаев.
Из «Пиковой дамы» время от времени доносились хлопки – то ли бутылки шампанского непрестанно откупоривали, то ли крутилась гусарская рулетка. Количество посетителей «Пиковой дамы» оставалось почти неизменным на протяжении многих лет, но сами игроки частенько менялись.
Там собирались, в основном, русские – новые и старые, а также любители и знатоки русской старины и вообще всего русского. Ставки в «Пиковой даме» были традиционно экстремальные, а вот игры – самые разные, в том числе и давно позабытые в России и в мире.
Князь Курский и граф Бузейкин, не сумев придумать, как им избавиться от своих спутниц, без затей лишили их возможности передвигаться с помощью «ерша» и прибыли в «Пиковую даму» только за полночь.
Ремизовы ещё не появлялись, загадочный сеньор Лусио тоже, а потому молодые люди заказали себе сначала самовар, а к нему и блинов с икрой, а там и водки, и сёмги, и телятины, и трюфелей, и цыган – и стали ужинать. К ним вскоре присоединились банкиры Шороховы – Кирилл и Мефодий, а также граф Звеньев, продюсер Жеребякин и тверская ветвь баронов Ракоци – Ладислав Францевич, Иштван Францевич и Георгий Францевич. Женщин за столом не было, что позволило мужчинам расслабиться полностью.
Бузейкин нет-нет да и приставал к официантам, а также ко всем входящим-выходящим, не видел ли кто сеньора Лусио. Но понапрасну. Большинство ничего не слыхивало ни о каком сеньоре Лусио, а кто слыхал – тут же спешили прочь, что само по себе наводило на печальные мысли. Меньшинство же – к коим относились работники казино и ресторана при «Пиковой даме» – отвечало, что они, вероятно, скоро изволят подойти, что тоже несколько сбивало с толку.
Пожилая цыганка, которую граф, неожиданно заробев, обошёл своими расспросами, вдруг сама возникла перед князем Курским. И, участливо вглядевшись в него, возвестила голосом Шаляпина, не обратив ни малейшего внимания на протянутую влажную ладонь с трепещущей 500-евровой банкнотой: «Держись подальше от зелёного сукна, зеленоглазой суки и зелёного змия!»
К половине четвертого, когда вся компания обрела второе дыхание, благодаря жаркому из ягнятины, квашеной капусте и томатному соку, в «Пиковую даму» вошёл совершенно убитый Николай Арсеньевич.
– Я убил сеньора Лусио, – сразу выдал Ремизов и сорвался на крик. – Музыку!!!
Цыгане мигом затихли и по одному стали подтанцовывать к дверям.
– Николай Арсеньевич, пожалуйте за наш стол! – Георгий Францевич щёлкнул пальцами – и стоявший за его спиной официант тут же отодвинул соседний стул для Ремизова. – Ну, убили – и убили. А сейчас давайте выпьем и закусим.
Продюсер Жеребякин заволновался и стал очень громко перешептываться с графом Звеньевым:
– Это не того ли сеньора Лусио, про которого Бузейкин давеча всех запытал?
– Похоже, что того, Евгений Романович. Хотя мало ли в Пальме сеньоров Лусио…
Но тут Ремизов заорал так, что в соседних залах прекратили сначала разговоры, потом игру, а затем и препроводили оставшихся членов клуба и гостей членов в расположенную прямо напротив «Пиковой дамы» баню «Иван и Мария».
Ремизов орал очень громко и очень невнятно. Сначала он орал на соседний с Ракоци отодвинутый для него стул, указуя средним пальцем куда-то выше сиденья:
– Это он!!! Он!!! Сеньор Лусио!!! Я снова его убью!!!
Затем что-то совсем уж нечленораздельное:
– Ихх… Ммма… Жжжжооо… Хррррррр… Уууууббббллллл…
– Ремизов, возьмите же себя в руки, наконец! – Мефодий Шорохов протянул страдальцу стакан водки.
Не заметив никакой реакции со стороны Ремизова, двухметровый во всех координатах банкир осторожно сгреб субтильного Николая Арсеньевича и усадил на стул – прямо на не видимого большинству сеньора Лусио.
Ремизов протяжно застонал, поёрзал со страдальческой гримасой, но водку принял. После чего безо всякого вступления забубнил, попеременно засовывая в рот остывшие блины и горячие куски ягнятины:
– Нммна…ташка моя вчера на вот этих самых глазах бросилась с борта «Ннммна… ташки» в море ловили её сетями излазили всё море… только лифчик от купальника плавал на поверхности, – тут Ремизов выдержал небольшую паузу, вытянул из кармана фрачных брюк узкую полоску алого шёлка, расшитого белым жемчугом, и зарыдал с полным ртом.
– Натали мертва? – слушатели застыли кто с поднятой рюмкой, кто с опрокинутой.
– Мнн…нет как же… сука… это я чуть не умер от горя, – Николай Арсеньевич попытался продолжить. – Мм…но сеньор Лусио… Ааа, вот и он!!! Хохочет сволочь!!!
Ремизов вскинулся было бежать, но Мефодий Шорохов взял его на руки, потряс легонько и усадил уже подле себя.
– Ну, ясно, – резюмировал Кирилл Шорохов. – Предлагаю по постелям. До вечера. Играть всё равно сейчас никто не будет. Николаю тоже нужно проспаться и в себя прийти. Короче, прощайте! Слава Богу, Натали живая. А что там с этим сеньором Лусио, думаю, всем, как и мне, совершенно пох…
Шорохова поддержали – и вскоре возле хнычущего Ремизова сидели только Бузейкин и Курский. Причем Курский всё время озирался и сцеживал себе в стакан капустный рассол.
– Николай Арсеньевич, сейчас вы нам спокойно и подробно расскажете, что у вас вышло вчера с сеньором Лусио. Это очень важно. Попытайтесь не истерить больше, потому что князь Курский вашего сеньора Лусио тоже видит, если что. Так вот сеньора Лусио в настоящий момент тут нет, – Бузейкин для верности обнял Ремизова за плечи и прижал к своему боку.
– Как! И вы тоже?! – Николай Арсеньевич переключился на Курского.
– Да, – уныло ответствовал князь. – Я тоже.
– Так что же вы раньше-то?!! – снова принялся орать Ремизов.
– А вы?
– Я?!! Я заключил договор с дьяволом, чтобы получить три карты удачи – и выиграл у вас вчера двести восемьдесят шесть тысяч евро и виллу «Сесилия»!
Граф Бузейкин схватился руками за голову и завыл:
– Идио-ооты! Обаа-а…
– Да, я идиот, – охотно согласился Ремизов. – Я обменял удачу на любовь.
– А я, кажись, ещё нет! – шалея от счастья, прошептал Курский. «Потому что, хотя и подписал, но не воспользовался. Там же четко прописано: в случае выигрыша… Ай, да цыганка-Шаляпин! Итак, больше никакого зелёного сукна!»
Сеньор Лусио является ко всем троим с новым предложением от Дагоберта Виттельсбахера
– Постойте, Николай Арсеньевич, – Бузейкин не собирался на сей оптимистической ноте заканчивать допрос Ремизова. – Так вы видели Натали живой после её самоубийства? Я понял, что тело так и не нашли, только лифчик. А вот что там случилось между вами, сеньором Лусио и вашей супругой потом, я совсем не понял.
– Да я, в общем-то, тоже не понял, граф… Честно! Там никто бы не понял. Представьте, я, сраженный отчаянием, бросаюсь за женой в море, меня вылавливают, а я снова бросаюсь. И так раз пять, по-моему… или шесть, уже точно не припомню, конечно. Так вот, я бросаюсь и бросаюсь – наконец, меня всё-таки загоняют в нашу спальню, чтобы запереть там…
– Чтобы больше не бросались, очевидно, – не выдержал Курский.
– Да, да, именно! Так вот… Меня заперли спальне, и я там провисел на дверной ручке, наверное, с час, по-моему, или, может, два даже… и проплакал. А потом почувствовал себя плохо и захотел прилечь. Ну, словом, поплёлся на кровать, а на покрывале – моя Наташка!!! Голая! Попой кверху! Спит. Или притворяется, что спит. Волосы у неё совершенно сухие, локоны змеятся, как у Горгоны. Тёплая лежит. И в правой руке – алые купальные трусы!!! Любой бы озадачился на моём месте…
– Ну, вы, Николай Арсеньевич, за всех-то не говорите! – встрял уже Бузейкин. – Я бы, например, не озадачивался.
– Да и я бы только обрадовался! – охотно поддержал графа князь Курский. И только-только представил себе лежащую в расписанной Ремизовым позе Натали, как тут же нет чтобы предаться естественным фантазиям, испуганно дернулся: «Попа у Ремизовой, спору нет, хоть куда будет, но глаза-то, глаза… Держись подальше от зеленоглазой суки!»
– Зря вы так, господа, – Николай Арсеньевич сник. – Ей-Богу, зря. Наташка, конечно, сама по себе, может, и неплохо бы, если когда лицом вниз, особенно. Но всё дело в том, что она там на покрывале не одна возлежала…
– Ааа-а, я понял! – Бузейкин не мог больше терпеть. – Вы узрели рядом с Натали сеньора Лусио! А потому и убили его!
– Да ну вас, граф, слова не даете сказать…
– А что? Разве там не сеньор Лусио с вашей женой возлежал? – Курский был тоже сильно заинтригован.
– Нет, не сеньор Лусио, представьте! – всерьез уже разобиженный на обоих, ответствовал Ремизов.
– А кто же?!! – хором возопили Бузейкин с Курским. – Кто???
Но Ремизов внезапно нашел себе ошеломительный объект для внимания возле напольной китайской вазы.
– Курский! Смотрите сюда! Живее! Вы видите сеньора Лусио?
Князь, заслышав призывное шипение Николая Арсеньевича, возвел очи к потолку, повращал ими, а затем последовал взглядом к вазе – и задрожал. В полуметре от них, по обыкновению, посмеиваясь, перетаптывался сеньор Лусио и грозил обоим, а может, и всем троим, ухоженным загорелым пальцем.
– Ну, нет! Это уж слишком! – граф Бузейкин чувствовал себя на взводе. – Снова сеньор Лусио?!!
– Ээ-э… да! – Курский был готов сей же миг лететь в аэропорт, чтобы сбежать в Москву, в Антарктиду, на другую планету.
Николай Арсеньевич, на диво, держался гораздо более уверенно, чем князь Курский, а потому Бузейкин обратился уже к нему лично.
– Вы же знаете, я не могу ни видеть, ни слышать сеньора Лусио, а потому вы сейчас для меня – единственные проводники его… хм… желаний.
На этом слове Бузейкина сеньор Лусио грозить пальцем перестал и одобрительно покивал головой.
– Так спросите же сеньора Лусио, чего ему надобно, наконец! И кстати, хорошо бы всё-таки определиться, он вообще-то жив …или в каком собственно состоянии пребывает? И потом вы, Ремизов, убили его? Или он до этого был как бы не в здравии? А ещё… имеет ли он отношение к самоубийству, а затем возникновению на вашем покрывале Натали.
– Слишком много вопросов, – транслировал сеньора Лусио Ремизов. – Но я готов ответить, если вы, граф Бузейкин, согласитесь выслушать совершенно новое предложение от небезызвестного уже вам всем господина Виттельсбахера.
– Курский?! Князь, вы что – спите? Николай Арсеньевич, часом, не ошибся в переводе? Всё верно?
– Ээ-э… да! – князь, действительно, изрядно подустал.
– Тогда хорошо, я согласен выслушать. Только пусть сеньор Лусио имеет в виду, скоро полдень, и всем нам пора, наконец, и поспать.
Сеньор Лусио достал из кармана блокнот, полистал, поулыбался – и начал:
– Я бы хотел предложить вам, господа, то, что вам всегда хотелось, но не получалось…
– Мягко стелет, – заметил граф, – и усилием воли удержался, чтобы не погрузиться в дрёму.
– А конкретно следующее. Вы все имеете то, о чём каждый из вас думает: «Чёрт бы побрал» того-то или то-то. Так вот херр Виттельсбахер готов без промедлений побрать у вас это самое, предоставив каждому то, что вы вожделеете.
Вот тут-то уже все запаниковали конкретно. Курский, вспомнив, что вожделел последний раз жену Ремизова, а побрать предлагал родную матушку, коя истиранила его звонками и слезливостью. Бузейкин – тоже из свежих вожделений про Наташку сообразил и аж досадливо заблеял, а про побрать – так и вообще весь белый свет. Несчастный же Николай Арсеньевич, хотя и добропорядочно вожделел явно законно ему принадлежавшее – ту самую Наташку, но вот побрать-то предлагал собственную жизнь.
Сеньор Лусио однако не стушевался, а даже наоборот лучился ещё большим дружелюбием, словно разъездной агент.
– Не дрейфьте, господа, и не волнуйтесь вы так! Натали Ремизова уже досталась коку Семёну Либерману. Жизнь ваша, Николай Арсеньевич, по определенным причинам товар не слишком ценный, да и не входит в сферу интересов и деятельности херра Виттельсбахера. По поводу же вашей матушки, князь, тоже можете не беспокоиться, обещаю. И насчёт всего белого света, дорогой граф, могу ответственно заявить, что сие никак не в компетенции сил, кои я представляю.
Внесу предельную ясность: договор хорош именно тем, что вы свои пожелания, кои станут его предметами, пока ещё не выразили. То есть мы сейчас с вами все формальности устраним, а уж после на свежую голову и всё остальное вы приступите к его фактическому осуществлению.
На всех троих речь сеньора Лусио, в целом, произвела впечатление.
– А почему бы, собственно, и нет, – выразил общее мнение Бузейкин. – Как вы полагаете, господа?
Курский, соображавший уже с трудом, тщательно соотносил каждое слово сеньора Лусио с пророчеством басистой цыганки. А Ремизов, которому не понравились рассуждения сеньора Лусио о его жизни, надулся, но, чувствуя, что предложение, скорее всего, будет принято, бросился лихорадочно искать как можно менее доступные и наиболее привлекательные предметы вожделений.
– А вот ещё, кстати, – Бузейкин явно представлял сегодня интеллектуальный центр троицы. – Сеньор Лусио, а как же быть с осуществлением прошлых договоров и обязательств по ним, что, согласитесь, мы имеем право знать заранее…
Ремизов спохватился и запереводил:
– Прошлые договора и обязательства сторон, с ними сопряженные, не могут быть нарушены. Но в случае, если они так или иначе наложатся на новые договора и обязательства, то осуществлены будут те, кои заключены были последними.
– Вот ведь гладко излагает! – восхитился медиумическими способностями Ремизова Бузейкин.
– Подписывайте, господа! – сеньор Лусио шустро выхватил из китайской вазы три конверта и передал Николаю Арсеньевичу. В сей же момент Бузейкин их и увидал.
– А что, сеньор Лусио, подписывать опять кровью? – полюбопытствовал граф у Ремизова.
Но ответил графу Бузейкину уже сам сеньор Лусио, дружелюбно щурясь и похлопывая того пока только по руке:
– Да, милейший граф, так уж заведено.
– А я могу сейчас от всего отказаться? – неожиданно для себя самого спросил Бузейкин.
– Можете-можете, да только вот захотите ли…
– Да уж.
И тут сеньор Лусио наклонился ко всё той же напольной вазе, будто чего-то в ней потерял, да там и пропал.
Вот ведь ловкач этот сеньор Лусио. Попробуй тут не подпиши, когда так заманчиво всё выглядит! – граф Бузейкин начинал понимать князя Курского, Ремизова и где-то даже Сеню Либермана.
– А на вопросы-то он так и… – напомнил князь.
– Да всё ж теперь ясно, Серж. Только, пожалуйста, уточните, Николай Арсеньевич, вы, значит, с Наташкой кока с вашей яхты застали?
– Его. И чуть не кокнул. Да и кокнул бы, пожалуй, но тут сеньор Лусио ээ… по заду стал меня похлопывать как-то не совсем хорошо, хотя и успокаивающе, надо признаться. Но я, пусть и оторопел, всё-таки развернулся и канделябром золотым ему изо всей своей отчаянной ярости и вх…ярил. Показалось, насмерть. Да и он, артист, я вам доложу. Кровищи напрудил, мозговые узоры по стенам… Ну, я сразу в «Пиковую» и понёсся. А дальше вы всё…
– Да уж как не знать! – Бузейкин встал и подхватил Курского. – Ладно, Николай Арсеньевич, прощаться будем. Вы там не слишком… в смысле, контролируйте себя, если что…
– И вы с князем поосторожнее… посылайте… И того… желаний своих бойтесь, как говорится.
– Да уж постараемся! – граф пожал Ремизову руку. – А ведь как спокойно-то всем было без сеньора Лусио! Но его-то уж дьявол точно себе не заберёт, как ни крути.
Курский открывает монастырь, Бузейкин женится, а Ремизов уходит на дно
– А теперь спать! – граф Бузейкин аккуратно сложил Курского в его спальне и, насвистывая, потрусил в свою.
Бумаги были подписаны, ранки смазаны йодом и обклеены пластырем и, казалось, всё самое неприятное позади. Но не тут-то было. Навстречу графу на всех парах мчалась Лана, опережая метко запущенную ею же туфлю. А потому девушка и попала в Бузейкина первой – и туфля соответственно врезалась не в лицо Мишеля, а в её собственную спину, что совсем не утихомирило Лану.
– Богатые скоты!!! Уроды лживые!!! Сколопендры безмозглые!!!
– Ого! На уродов и скотов я почти что уже дал своё добро, но вот насчёт последних гадов…
Лана сняла вторую домашнюю туфлю и замахнулась на графа.
– Ну, нет. Я, барышня, вам не груша. Да и вы мне, слава Богу, не жена, – Бузейкин лихо поймал орудие боя и попытался завершить потасовку.
Но Лана не собиралась спускать Бузейкину, коего она не без оснований, кстати, считала главным зачинщиком и виновником всех сотворённых с девушками последних безобразий. Лана сначала расслабилась в руках графа, а уже через секунду подсекла его на пол и оседлала.
– Отпусти меня, дура! – разозлился Бузейкин, понимая, что одному или нет, но до кровати ему добраться пока не светит.
– По пятьдесят тысяч за морально-физическую компенсацию мне и Эрике – и вы с Сержем свободны! – строго глядя сверху на Мишеля, выдала Лана тщательно отрепетированное.
– Да пошла ты! Ааай!!! Не ходи, не ходиии-и!!!
Но было поздно. Только туфли девушки валялись по обе стороны от раскаявшегося графа Бузейкина, а сама Лана, согласно подписанному договору, казалось, пропала безвозвратно.
Сон у Бузейкина пропал вслед за Ланой, а в желудке ворочался метеорит вины. Граф дернул было ручку двери в спальню Курского, но пожалел друга.
«Эрика. Придётся рассказать ей… Ээх, а я-то намеревался, благодаря договору, избавиться от самых неодолимых преград, от самых подлых врагов, а услал чёрт знает куда всего-навсего глупую безобидную девчонку. Точно, сколопендра.»
Эрика сидела в столовой, без дум и выражений на бледном лице и что-то меланхолично жевала.
– Привет, Эрика! – поздоровался граф необычно ласково.
– Привет, Миш.
Глаза у Эрики были серые с чуть припухшими веками, ресницы ненакрашенные, волосы тёмно-каштановые короткие. На фоне Ланы она выделялась только за счет обильного пирсинга, татуировок в самых неожиданных местах и готической формы одежды.
«Никакая. Хотя… А интересно, у нас с ней что-нибудь было? – попытался припомнить Бузейкин. – Или мы с Курским только Лану. Спросить, что ли… А то как-то неудобно получается. Потому что, если было, то надо вроде как и… А может, и не надо. Короче, буду действовать по ситуации. М-да… Вообще-то я тут уже надействовал по ситуации…»
– Миш, а вы с Сережей нас проводите?
– Куда?
– У нас билеты в Берлин на завтра.
И тут Бузейкин решился:
– Эрика, Лана уже уехала, значит. Но не домой, а… не сказала, в общем. Но её уже на вилле «Сесилия» нет. И в Пальме, и на Майорке, и в Испании. Ты теперь одна домой полетишь, если захочешь, – почему-то добавил граф.
– Как это?
– Ну, если не захочешь завтра улетать, ещё с нами тут поотдыхаешь, вот как. А теперь, – Бузейкин от напряжения весь взмок. – А теперь я бы пошёл к себе. Вот искупаюсь – и лягу спать. А утром ещё поговорим.
Эрика встала и направилась к двери, но чуть помедлила.
– У тебя, наверное, деньги кончились? – обрадовался свежей догадке граф. – Так вот возьми, пожалуйста, тут должно на пару дней… – он достал из кармана пачку. – Если надо ещё, то скажи, хорошо?
– Не надо, – Эрика остановилась, затем подошла к Бузейкину ближе. – Миш, я…
И тут с графом случилась вторая промашка. Эрика при всей своей неброской внешности обладала восхитительным ароматом. Это был не запах косметики или духов – природный дух женственности, неповторимый, волнующий, желанный.
Бузейкин схватил её на руки и бегом понёс в свою комнату. Ему было всё равно, что договор уже полностью осуществился, что его добыча не так грандиозна, как могла бы, будь он поосторожнее и поумнее. Граф Бузейкин просто-напросто потерял голову – и совершенно не жалел об этой своей потере. Он жалел только Лану, не ведая того, что она, не будучи связана, в свою очередь, договором с сеньором Лусио, исчезла безвозвратно только из его, графа Бузейкина, жизни, а из своей-то никуда не девалась.
Тем временем князь Курский видел зелёные сны. В этих снах перед ним проносились зелёными грозовыми тучами игровые столы, поля и площадки – и разбивались стрелами молний. Корчились в пароксизмах хищные зеленоглазые красавицы – блондинки, рыжие, брюнетки, альбиноски и вовсе бритоголовые с белой, смуглой, жёлтой, красной, коричневой и даже иссиня-чёрной кожей… И наконец, вершиной, пиком его снов стало удушающее объятие огромного зелёного змея, из пасти которого вырывались клубы ядовитого перегара и тут же взрывались фиолетово-зелёным огнём.
Сразу по пробуждению чудом преобразившийся князь, думая недолго и не посоветовавшись ни с графом Бузейкиным, ни уж, конечно, с сеньором Лусио, направился прямиком в Собор Пальмы. Там после тоже недолгих переговоров с Кафедральными властями, князь Курский получил благословение на открытие небольшого католического монастыря. На территории виллы «Сесилия», которая вместе с садами и хозпостройками занимает не более тысячи квадратных метров. Князю тут же были отпущены все его бывшие, настоящие и будущие прегрешения, и он стал самым молодым организатором монастыря, а позднее – и самым молодым настоятелем в истории мирового монастырского движения.
Николай Арсеньевич покинул райскую Пальму. Без выигранных и отошедших новообразованному монастырю св. Лусио***** денег, как, естественно, и без самой виллы и даже без эквивалента её стоимости.
Предварительно, вопреки своим намерениям и обширным планам, Ремизов отвёл душу, послав к дьяволу Семёна Либермана с Наташкой. И возжелал в итоге Николай Арсеньевич нечто воистину бесценное – свободу. Его «Natashka», сверкнув на прощанье золочёным бортом и вспыхнув алыми парусами, скрылась за горизонтом. Разумеется, не навсегда. Потому что настоящая свобода непредсказуема – и неизбывность признаёт только в отношении настоящей любви.
_________________________________
* Фрау – «женщина» (нем.)
** Ола! – «привет» (исп.)
*** Катер – «кот» и «похмелье» (нем.)
**** Я, я, натюрлих! – «да, да, конечно» (нем.)
***** Святой Лусио (Люцио) – церковный деятель IV в. н. э., епископ Кальяри (Сардиния), ярый противник арианства – христианского течения, возникшего в Поздней Римской империи и получившего название по имени его зачинателя – александрийского священника Ария. Ариане не принимали основной догмат официальной христианской церкви, согласно которому Бог Сын единосущен Богу Отцу.
Блеск! Здорово! Язык, стиль, юмор: все в одном флаконе. Я наслаждалась.