После своего плавания с капитаном Куком дедушка моего дедушки, тот что путешественник, привез несколько экземпляров кенгуру и начал их разводить. И, кажется, неплохо, потому что мой дедушка мне говорил, что еще в его детстве кенгуру продавали бродячим циркам и цыганам, а папа вспомнил, что на его 10 лет их было штук шесть. Сейчас их оставалось трое – Пашка, Сашка и Машка.
Зимой они жили в специально сооруженном для них большом сарае, который был построен над горячим источником. А с весны их прыжки содрогали рощу и лес за озером.
С первого своего дня у нас Марта Алозиевна внимательно провожала их взглядом. И поджимала губы. И морщила переносицу. И через месяц вошла ко мне в детскую. Я вместе с Ирой рассматривал большую книжку с бригами, каравеллами, бригантинами. Марта Алозиевна посмотрела на нас, аккуратно закрыла дверь и опустилась на стул. Он скрипнул.
Когда Марта Алозиевна ушла, Ира долго летала по комнате и так звонко смеялась, что один стакан лопнул, а по высокому фужеру богемского хрусталя, куда моя мама всегда ставила какой-нибудь цветок, пошла вертикальная трещина.
30 сентября у папы был день рождения. К вечеру должны были приехать гости: две папины сестры – тетя Галя и тетя Нина – с мужьями и детьми, друзья и сослуживцы из министерства. Мама позвонила в сервисное бюро и заказала шесть человек обслуги и повара. Бабушка, как каждый год, начала возмущаться наличием повара и, как каждый год, взяла шефство над кухней в свои руки.
Надо было отправляться в город за продуктами.
После завтрака Марта Алозиевна дала нам знак. Выйдя за аркообразные ворота из красного мрамора мы остановились. Ира поднялась над кронами тополей и замахала нам флажками. Но и без нее мы знали, что все идет по плану: земля под нашими ногами начала отдавать толчками.
Пашка и Сашка вынырнули из зарослей тростника и тормознули хвостами. Мария Алозиевна и я забрались в их сумки. Ира юркнула в карман моей куртки, который я предусмотрительно обложил толстым слоем ваты. Я надел большие очки-консервы авиатора. Гувернантка дала резкую трель в свисток (свистеть в пальцы она так и не научилась), и мы понеслись. По пути к нам присоединилась Машка.
До Столбов, где в магазине нас ждал наш заказ для ужина, было километров восемь. Кенгуру неслись вперед огромными прыжками и через пару минут я был рад подушкам, что положила внутрь Марта Алозиевна. Большие четырехугольные подушки, сшитые суровыми нитками (так говорила моя бабушка, но я никак не мог понять, почему нитки были сердитыми или угрюмыми?), наполненные перьями уток, лебедей, туканов и попугаев, что жили у нас в роще.
Прыжок – и три березы позади, еще один – стог сена за нами. На поворотах мы не тормозили, лихо беря их на полной скорости.
В магазине нас ждали. Быстро заполнили сумки кенгуру нашим заказом и мы поскакали обратно. В этот раз мы сидели у Машки, так как в полные карманы Пашки и Сашки мы бы сейчас не поместились.
Минут через двадцать мы уже были дома, у заднего входа на кухню. Сервисный персонал быстро разгрузил привезенное: телячья вырезка, три кабаньих окорока, несколько фазанов, два ящика вина (красного и белого), ящик шампанского, дюжина морских раков, крабы, устрицы, креветки, ананасы, папайя, кокосовые орехи… Я уже и не помню всего.
В сумерках мы сидели за длинным столом на веранде. Керосиновые лампы сладко чадили. Одно блюдо сменялось другим. Бабушка обмахивалась веером. Папа громко смеялся и был счастлив. Под конец тетя Нина взяла гитару и начала петь. С чердака ей начал подыгрывать на скрипке трау.
Ира умостилась на моем дарвиновом бугорке. Ее пальцы гладили мой козелок, и я быстро уснул, даже не доев торта.
Кенгуру отдыхали в камышах у озера и изредка били хвостами по стволам мангров.
***
Когда мне исполнилось семь лет, в день моего рождения пришел первый трамвай.
Папа уже давно просил проложить пути к нашему дому – так ему было бы легче ездить каждое утро в свое министерство. И вот – трамвай наконец пришел.
Он был серебристого цвета и иногда просто исчезал, сливаясь с рябью листвы тополей, через которые проскальзывал ветер. Стекла светились чистотой. А, может, их просто и не было.
В свою первую поездку папа взял всех нас с собой. Мама взошла первая по ступенькам. Кондуктор в остроугольной фуражке улыбнулась нам и я узнал в ней мою учительницу по рисованию – Марию Ивановну. Она внимательно смотрела вперед, ведя вагон точно по проложенной линии.
Трамвай шел до уездного центра, где находился железнодорожный вокзал, и путь проложили так, чтобы собрать как можно больше сослуживцев папы, живших в окрестностях. От нас он делал полукруг и первой станцией были «Девять колодцев». Их действительно было девять и они располагались тремя рядами среди соляной копи.
Когда мы подъехали, на перроне нас ждал станционный смотритель. Я узнал Кузьмича.
Звали его Авенир Илларионович Кузьмичев. Водяной жил со своими дочерями и супругой Росицей в девяти колодцах еще при дедушке прадедушки прадеда моего деда. Моя бабушка его очень любила и всегда переживала, когда до нее доходили слухи, что Кузьмича снова нашли в канаве рядом с «КабаБаром» – главным увеселительным заведением в Столбах.
Отходил Кузьмич от этих посещений долго и вода из крана у нас дома по несколько дней отдавала тиной. «Кузьмич взбаламутился», говорила тогда моя бабушка. И все время «строила прожекты» как его вывести с кривой дороги на чистую воду.
Дочки разъезжались по лицеям и университетам. Жена получила место в какой-то конторе глубокого бурения как эксперт. Лишь Кузьмич все жил в колодце.
И вот тогда папе пришла в голову идея. Через министерство он выхлопотал Кузьмичу место станционного смотрителя. В его задания входило пропускать пустой трамвай в шесть утра, встречать его в шесть сорок пять на обратном пути, следить, чтобы все пассажиры удобно разместились, и отправлять его дальше, на Столбы.
Кузьмич возвышался в белоснежной униформе, с эполетами и аксельбантом на левом плече. Длинные темные волосы с зеленым отливом были тщательно зачесаны назад. Капли падали на белый китель и мгновенно исчезали под лучами солнца. Через свои черные очки он внимательно следил за течением работы.
Раз в месяц он приходил к нам на ужин. Зная его хорошо, бабушка самолично готовила ему холодный суп на воде «Volvic», куда добавляла икринки головастиков и моченые крылышки стрекоз-императоров.
Кузьмич съедал все до капли, просил добавки и подчищал тарелку вакаме, что доставлялась нам прямо из Окинавы. Между первой и второй тарелкой он соглашался на просьбы деда и выпивал стопку хреновухи, которую для него настаивали на васаби.
Уходя, Кузьмич мне всегда что-нибудь дарил. Смешную лягушку-попрыгунью, своим длинным языком чистившую мне башмаки. Светлячков, заставлявших вздрагивать папу, когда они зажигали ему, дремавшему в кресле, потухшую папиросу. Ужа, долгое время спавшего у меня ночью на груди, и пугавшего Марту Алозиевну, когда она приходила поправить мне одеяло.
В последний раз, перед отъездом в гимназию, он достал из нагрудного кармана короткую камышовую палочку и вложил в мою руку. Я поднес ее к губам и сначала вдохнул. Свежесть колодезной воды, разбухшего дерева, ведра, блестящего железа цепи наполнили мое горло. Когда я выдохнул, камыш задрожал и полился тихий свет. Бабушкины рояли вздрогнули и ответили ларго…
Недавно моя двоюродная сестра Нина рассказала, что проезжала через «Девять колодцев». Кузьмич ее узнал. Они обнялись. Он посадил ее внучку Дашу себе на плечи и дал помахать жезлом отправления. Он был, как всегда, в белом мундире, с эполетами и аксельбантом. Черные волосы с темно-зеленом отливом были зачесаны и капли падали и сразу испарялись.
Восемь колодцев осыпались и выелись солью.
Камышовая палочка все еще со мной. И в ночь на Еремея Запрягальника иногда из нее сочится слабый свет. Но ларго роялей больше не слышно. Они улетели.
Продолжение следует…
