Ира наконец нас с ним познакомила. Марта Алозиевна встряхнула пенсне и приподняла брови, щуря левый глаз. Мама улыбалась, как могла улыбаться только она – свет лился из уголков ее приподнятых губ.
Да, я знал, что есть Ивомир. Уже давно. И ненавидел его люто.
Он пригласил нас на ужин. К себе. Завтра. За левый край озера, где плела свои косы единственная Смеющаяся ива.
Когда они растаяли в вечерней дымке открытого настежь окна мне стало нехорошо.
– Что с тобой? – Спросила мама.
Я смотрел в распахнутые створки.
– Ивомир, – сказала мама, – это же хорошо, когда появляются новые друзья.
– Ира моя. – Ответил я.
Мама посмотрела на меня. И взлет ее бровей опустился. Марта Алозиевна встала и пожелала нам спокойной ночи.
– Разве может быть кто чьим-то?
Мама взобралась на подоконник и положила щеку на согнутые колени. Я очень любил, когда она так сидела.
– Ты – моя мама, – гвоздями забил я слова. – Ира – моя.
– А если бы у тебя был брат или сестричка? Я ведь бы тоже была их мамой. Тебе бы пришлось делиться, верно?
Я попытался себе представить мою маму мамой еще других. Это не получилось.
– Ты – моя мама. И мой папа – мой папа. И Ира – моя Ира. – Упрямо сказал я.
Мама долго не отвечала. Потом спустилась с подоконника и подошла ко мне.
– Ты – мой сын. Единственный и любимый. И никогда не будет никого, более любимого и моего, чем ты. Но ты не моя собственность.
Мама взяла в руки медвежонка Бутси, который всегда спал со мной.
– Это – твой медвежонок. Только твой. Папа и я тебе его подарили. Он твой. Навсегда. Но Иру тебе никто не дарил. Она сама себя тебе подарила. И ты не ее хозяин. Она всегда может уйти, если захочет.
Мне захотелось плакать. И я заплакал.
– И ты тоже можешь уйти, если захочешь?
Мама обняла меня, и я уткнулся носом в выемку между ее шеей и плечом.
– Я тоже когда-нибудь уйду. Ты тогда уже будешь большим и сильным. Но это будет потом. Еще через долго. А до этого сначала уйдешь ты. Хотя ты – мой. И мне будет больно, но я буду счастлива. Потому что ты все равно будешь со мной. Как и Ира с тобой. Где бы мы ни были. Ведь уйти не означает оставить, правда, сыночка?
Я вдыхал тепло шеи мамы и не слушал, что она говорила. Мне было просто хорошо от того, что она была со мной. И я вспомнил, как Ира лечила мою руку, когда я обжегся крапивой. Кожа пошла пупырышками. Я кричал от боли. Ира прижалась своим телом к моей ране. Через минуту жегший огонь исчез. А Ира опустилась на траву. Она была – обмякшей. Как мякоть хлеба размякает, опущенная в воду. Я побежал домой. К бабушке и маме. А Иру оставил. В траве. Там еще было много одуванчиков…
В тот вечер Ира снова щекотала своими крылышками мочку моего уха…
Назавтра, когда стало смеркаться, я пошел с мамой и Мартой Алозиевной к Ивомиру.
К Ире.
***
На мой день рождения мама и папа подарили мне телескоп. Бабушка с дедушкой – шарманку, которая чудесно играла «Charmante Catherinе». Витюшенька – двуручную секиру собственного изготовления: рукоять была из секвойи, а лезвия резали волос на лету. Авенир Илларионович приволок в огромной бадье Чертового коня с длиннющими усами.
А Ира и Ивомир подарили мне Слово.
– Оно одно, – сказала мне Ира, ласково щекоча мое ухо воздухом своих крылышек. – На один раз. Когда ты почувствуешь, что хочешь навсегда. Что ты уверен, что хочешь навсегда. Произнеси его. И счастье будет твоим. Раз и навсегда.
Ира шепнула мне это Слово теплым легким ветром, колыхнувшим заостренные головки наполненной сочной зеленью травы. Слово серебряным колокольчиком зазвенело в ушах – сразу в обоих – и мягко разлилось, наполняя меня радугой, такой яркой, что я закрыл глаза. Оно блестело каплями лесного дождя, пахло хвоей и земляникой. Моя голова стала тяжелой и легкой одновременно. Я улыбнулся всем ртом, раскрыл его широко, щеки, как шарики, надулись и подняли края глаз. Слово рвалось из меня. Прямо сейчас.
– Только один раз, – напомнила мне Ира.
Я кивнул. Я чувствовал, что весь мир во мне. Что он мой. И только одно Слово – и он всегда, навсегда принесет мне счастье.
Было очень весело.
Всегда равнодушная коза Мурка подошла и начала играть на баяне «Пусть бегут неуклюже…». Ее цветастая косынка сползла на бок и хворостинка во рту выглядела как-то залихватски.
Лиса Алиса бросала в нас горстями сольдо. Кот Базилио во фраке разносил гостям напитки.
Заросший мхом леший Потап, как всегда опоздавший, принес маме, бабушке и Марте Алозиевне букеты из мухоморов, а мне – свиристелку из клюва дятла.
Папа, как настоящий диджей, елозил пальцем по пластинке, заставляя танцующих повторять движения раз за разом, как в пляске святого Вита. Сам Вит стоял с дедушкой и нахваливал его настойку из гуайявы, наполнявшую веранду мускусным ароматом.
Это был самый прекрасный день рождения в моей жизни.
… А Слово мне так и не довелось произнести.
Оно до сих пор серебряно вьется на кончиках моих губ. Хочет вылететь раз и навсегда.
А сорваться не может.
