Вечное возвращение

Это была новая официантка, в кафе около университета.

Вадим Васильевич иногда заходил туда, выпить чашечку кофе. Тем более что он жил рядом, в огромном доме, похожем на сталинскую высотку, но без башни. В этом доме жили университетские профессора, и Вадим Васильевич в том числе.

То есть на самом деле ему не было особой нужды заходить в кафе – проще было бы выпить кофе у себя дома, тем более что Вадим Васильевич был небогат. Но ему почему-то казалось, что чашечка кофе после лекционного дня – это очень по-профессорски, по-европейски и даже по-философски.

Тем более что дома его никто не ждал. Он уже два года как развелся с женой, она ушла к другому профессору, потому что тоже была профессор… «Все кругом профессора, какая тоска!» — думал Вадим Васильевич, проснувшись в шесть утра и одиноко валяясь в широкой постели, где по привычке лежали две подушки. Он, когда просыпался ночью, перекатывал голову с одной подушки на другую, и тут же засыпал от прохладного прикосновения к щеке.

Но сейчас он не заснул, потому что вспомнил эту официантку.

Вернее, вспомнил свое чувство, эту позорную подростковую похоть, которая залила его с головы до ног, так, что он задрожал и покраснел, когда она нагнулась, ставя на стол чашечку эспрессо.

Официантка была совсем небольшого роста, очень юная, лет восемнадцати. Стройная, крутобедрая, но полноватая, ну или так – плотная, и потрясающе грудастая. Огромные тугие свежие гладкие бело-розовые сиськи выпирали, выскакивали из ее кофточки. Как на рекламе баварского пивного ресторана. У нее были толстые щеки, маленькие ярко-голубые глазки и короткий курносый нос. И радостная мелкозубая улыбка. Просто поросеночек! – заскрежетал зубами Вадим Васильевич, боясь, что от этих мечтаний с ним что-то совсем уж неприлично-подростковое случится – несмотря на его пятьдесят пять лет. Тем более что у него не было женщины уже месяца три. А постоянной женщины не было с того времени, когда они с женой запустили процесс расставания, а началось это года за два до развода, так что считайте сами… Нет, у него были, конечно, разные романы, но все это быстро заканчивалось, потому что это были интеллектуальные дамы, с соседних факультетов – исторического и филологического.

И вот теперь он понял, чего – в смысле, кого – ему на самом деле хотелось.

Вот такую.

Назавтра ее там не было.

Ага. Другая смена. Но послезавтра она была. Ее звали Надя, на бейджике написано. Вадим Васильевич стал развязно шутить про любовь и секс, она хихикала в ответ, морщила и курносила нос, и он совсем обезумел. Глядя в ее крохотные синие гляделочки, шепнул:

— Я парнишка хоть седой, но на это дело дюже злой, а приходи ко мне в гости.

Она тихо спросила:

— А я вам правда нравлюсь?

— Умираю от тебя! — честно сказал Вадим Васильевич.

***

Но от счастья не умирают, наоборот! Вадим Васильевич лежал с нею рядом и чувствовал, какой он сильный, свежий и бодрый. Хотел спросить, хорошо ли ей было, но подумал, что это пошло. Скосил на нее глаза. Погладил по груди и животу. Спросил:

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— Ого! Выглядишь на восемнадцать. Молодцом. Кстати, тебе деньги нужны?

— Конечно, – тут же ответила она. – А как же!

— Сколько? – спросил он, слегка смутившись.

— От ста тысяч, – сказала она. – В смысле, в месяц.

— У меня вакансий нет, – смутился он. – Деньги в смысле сейчас.

— Сейчас не надо, ­– сказала она и засмеялась, и громко поцеловала его в щеку.

Он встал и вышел в ванную.

***

Вернувшись, увидел, как она голая лежит поверх одеяла, читая книгу, поставив ее на свою невероятную грудь. Сосок топорщился, прижатый коленкоровым корешком.

Она читала Хайдеггера, которого взяла с прикроватной тумбочки. Ее синие глазки бодро бегали по строчкам.

— Ого! – засмеялся голый Вадим Васильевич. – Ну и как?

— Читаю и понять не могу, – сказала она. – Кто лучше – сука или блядь?

— В смысле? – Вадим Васильевич засмеялся еще громче.

— Раньше думали, что Хайдеггер приспосабливался к Гитлеру, – объяснила она. – То есть был типичная блядь. А когда опубликовали «Черные тетради», особенно второй том, стало видно, что он всегда был фашист. То есть сука. Я думаю, блядь гораздо лучше, чем сука. Блядь сознательно девальвирует аксиологическую норму, а сука ее искренне искажает. Продажность отвращает, искренность подкупает. Поэтому приспособленец в конечном итоге лучше фанатика. А вы как думаете? Но вообще, наверное, глупо напрямую связывать политическую позицию Хайдеггера с его онтологией. А вы как считаете?

Она отбросила книгу и потянулась. Раскинула руки

— А? – Вадим Васильевич прикрылся полотенцем.

— Давайте еще разочек, – сказала она. – Хочу обниматься-целоваться, что нам бытие и время! Банзай Dasein! Das Ficken ist die Andersheit des Werdens!

— Что? – спросил Вадим Васильевич.

— «Трах – инобытие становления»! А вы не знаете немецкого? Хайдеггера лучше все-таки в подлиннике…

— Уходи, – сказал Вадим Васильевич. – Я хотел простую девочку. Сисястую. Курносую. Тупенькую. Похожую на поросенка. Ты меня обманула.

— Я похожа на поросенка, – горестно кивнула она. – Я сисястая и курносая. Но я не тупенькая. Я не нарочно. Я аспирантка у Никольского, а что я в кофейне работаю, это меня злая мачеха заставляет.

— Какая злая мачеха? – ошалел Вадим Васильевич. – Что за сказки?

— Обыкновенная, – сказала она. –­ Папина третья жена, она американка, говорит, что аспирантка обязательно должна поработать официанткой, чтоб знать, на каких кустах булки растут…

— Зачем же ты со мной пошла? – закричал он.

— Потому что вы на меня как на женщину посмотрели. А не как на внучку ректора. Пожалейте меня, Вадим Васильевич.

— Это ты меня пожалей, ­– сказал он. – Теперь твой дедушка меня уволит.

— Никогда! – сказала Надя. Она встала, отняла у Вадима Васильевича полотенце, без стеснения вытерлась. – Слово даю. Но кафедру пока не обещаю.