Все когда-нибудь заканчивается. Закончилось и затишье. Продолжалось оно всего четыре дня, хотя тянулись они, словно четыре года. Кое-кому даже казалось, что теперь так будет вечно. Защитники Цваи будут ждать нападения, машины пришлецов будут урчать под стенами, гремя камнями – и так до тех пор, пока Всевышний не явится на землю вершить Последний суд. Один из солдат, видать, не слишком крепкий разумом, даже поговаривал, что суд, собственно, уже начался, и сии потусторонние гости, что под стенами, что внутри стен, суть посланники то ли божественных, то ли враждебных Всевышнему сил. Горлопана быстро заткнули, сомнения в душах он таки посеял, но, к счастью (или к несчастью – это как посмотреть) вырасти всходы не успели.
Потому что колесничники пошли в атаку. Казалось, вся долина разом взревела, а над их лагерем заклубился густой сизый дым, застилая низины. Ветер дул снизу, и до защитников Цваи, высыпавших на стену, донесся незнакомый и неприятный запах, немного похожий на вонь сгоревшего скверного масла. Колесницы разом двинулись в атаку – одна, две, три… семь, восемь. Узкий участок бывшей Тропы мулов они преодолели гуськом, а потом попытались рассыпаться веером, но места им не хватило, и они шли колонной по две. Набрать скорость им не удалось – все же склон был весьма крут и к тому же усеян огромными валунами, непреодолимыми даже для проклятых машин. Неторопливо переваливаясь, они ползли вверх эдакими серыми пятнистыми жуками. Наученные горьким опытом, их хозяева не сидели сверху, а прятались под крышами, не оставляя лучникам шанса.
Перед воротами, шагов за тридцать, головная колесница высоко взревела и прыгнула вперед, нацелившись тупым колунообразным носом в стык створок.
Защитники ждали чего-то подобного и приготовили-таки супостатам подарочек. Громадный камень – чуть пупки не надорвали, выкапывая его, полувросшего в землю, да втаскивая на надвратную арку – качнулся, поддетый рычагами из бревен и жердей, скрежетнул по зубцам стены и ахнул вниз. Чуть-чуть не рассчитали. Упади он прямо на крышу колесницы – и наверняка всем воинам в ней пришел бы скорый конец, да и сама она, чего доброго, распласталась бы раздавленной черепахой. Камень грянулся перед самым ее носом, машина налетела на него брюхом и засела, бешено вращая колесами и чуть завалившись набок. Ну, нет худа без добра. Зато ее товаркам труднее будет добраться до ворот. Они как раз остановились, вернее, притормозили – видать, не ожидали ничего подобного. Словно дожидавшиеся этого момента наводчики кейробаллист одновременно нажали на рычаги. Конечно, здешним метательным машинам далеко было до чудовищ Диарсы. Те могли швырять и шестидесятиминовые, и, говорят, даже семидесятиминовые снаряды. Старушки Цваи едва осиливали тридцатиминовые[1], но два таких камня, почти одновременно ударившие в борт, здорово помяли и перевернули еще одну колесницу на бок. Железная крыша отскочила, словно дно бочонка, из-под нее горохом посыпались пришлецы. Лучники, арбалетчики и пращники тут же щедро осыпали их смертоносным дождем. Доспехи спасли не всех. Остальные колесницы тут же ответили слаженным огнем, прикрывая своих, и лучники вынуждены были спрятаться на зубцы, щиты и мешки с землей, в которых вязли вражеские стрелы (или как еще нужно было назвать тех посланцев смерти, что летели снизу?).
Онагр плюнул было камнем, но промазал. Слишком близко подобрались к стенам противники, целится неудобно, да еще под огнем.
И тут на стенах появились подземцы. Разом, все шестеро, будто вспрыгнули из внутреннего двора. А, может, и впрямь вспрыгнули. И побежали, рассовывая в руки лучникам, пращникам и арбалетчикам какие-то белые свертки – небольшие, буквально в два пальца. Расчетам кейробаллист достались свертки побольше, пожалуй, с голову ребенка. Делинд стоял рядом с башней, дожидаясь, когда на нее полезут штурмующие, чтобы встретить их мечом – тоже спатисом, но увы, не таким хорошим, как погибший в ночной вылазке ветеран. Ни лука, ни арбалета у Джофа не было, да и стрелок он был весьма неважный. Но свертки успел рассмотреть. Были они обмазаны снаружи чем-то вроде белой глины и обмотаны нитками или шнурами. Чжа – а именно он, по странному капризу судьбы, снова оказался рядом с Джофом – сунул один такой белый предмет прямо в желоб машины, под самую кожаную пятку тетивы, что толкала обычно стрелу или каменный снаряд.
— Бей вон в ту, — ткнул черным пальцем подземец в стоявшую во второй линии машину. Наводчик, перепуганный насмерть, суетливо закивал головой и завозился с деревянными клиньями, наводя незнакомый снаряд на указанную цель. Интересно, как он это делал, ведь веса-то свертка не ведал, а взять его в руки и даже притронуться побоялся?
Но, видать, дело свое он знал, хотя и боялся подземцев до дрожи в коленках. Клацнул по дереву, отлетая, кованый стопорный крюк, гукнула тетива, вся машина вздрогнула, гася удар разошедшихся рычагов, игравших ту же роль, что плечи лука – и грязно-белый сверток со шмелиным гудением понесся вперед и вниз. Пролетев шагов пятнадцать, он вдруг выпустил хвост серого дыма, а потом засветился в полете, будто падающая звезда. Краем глаза Делинд заметил, что утренний воздух прочертили еще множество – уж десятка два, не меньше – таких же серых хвостов потоньше. Мелькнула еще мысль, что не могут же подземцы знать, как делать звезды, ведь звезд-то под землей быть не может. И тут снаряд кейробаллисты ударил-таки в указанную Чжа цель и расплескался по серому пятнистому, словно жаба, борту. И вспыхнула на нем белая огненная клякса, такая яркая, что больно было смотреть. Не во всяком горне удается раскалить так железо, а если удается, то оно брызжет сияющими искрами, которые разлетаются из-под молота, словно капли воды. Такие же искры летели сейчас и от огненной кляксы, пятная окрестные камни и превращаясь в вишневые, а потом и черные. А сама она вдруг принялась расти – все быстрее и быстрее, окутывая вражескую машину, словно огонь вязанку хвороста. Да это, кажется, и есть огонь – колдовской негасимый огонь подземной страны, в котором, видать, и горят грешные души, с ужасом подумал Делинд. Подумал – и продолжил смотреть, как завороженный. Вот громко хлопнуло и окуталось красно-черным пламенем колесо, и машина неуклюже завалилась на бок. Вот открылся в ее крыше округлый зев, сквозь него с воем, слышным даже на стенах, выкатился колесничий, тоже объятый огнем, и принялся кататься по земле. Еще один выскочил откуда-то из-под низу (видать, и в днище колесницы имелся люк, как в полу чердачного помещения) и попытался тушить товарища, поливая его из длинного узкого ведра. Только поливал не водой, а словно бы дымом. А потом уже все машины, до которых только могли дострелить луки и камнеметы защитников Цваи, вспыхнули таким же белым огнем, и внизу разверзся настоящий ад. Вой сгорающих заживо колесничих, треск и жар умирающего в колдовском огне металла доносился до самых стен. Одна из машин, стоявшая позади прочих, развернулась на месте и рванула было вниз по склону. Но в задницу ей какой-то умелый арбалетчик таки влепил болт с привязанным к наконечнику белым комком. Он словно прилип к железу удирающей колесницы, и через полсотни мгновений та уже катилась вниз огненным комом.
А белого режущего света вокруг становилось все больше, да так, что приходилось щурить глаза. Джоф успел подумать, что даже все горящие машины разом не могли бы дать столько сияния, когда понял, что исходит оно вовсе не от них, а откуда-то сбоку или даже сзади.
Он оглянулся.
На стенах и во дворе Цваи стояли сверкающие человекоподобные фигуры. Огромные. Если подземцы казались просто высокими, то эти выглядели сущими исполинами, едва ли не задевающими головами небо. И стены старенькой крепостцы едва ли не прогибались под их мощными стопами. Именно от этих фигур исходило мощное сияние, заливавшее все вокруг — ярко-белое и холодное, словно снег на вершинах самых высоких гор Сьерры солнечным зимним днем. Нет, еще белее, еще чище.
Падре Луфе – надо же, оказалось, во время штурма он тоже вышел на стену, видать, пытаясь остановить колесничников святым словом, не иначе – сейчас пал на колени и треснутым старческим голосом затянул что-то славославное. По его иссохшему, изрезанному глубокими морщинами, словно Сьерра – ущельями, лицу текли обильные слезы. Вслед за ним и многие солдаты откладывали мечи и копья, становились на колени и тоже начинали петь – хрипло и вразнобой, мешая обрывки псалмов и гимнов с молитвами.
Джоф был воином. Он был воином всю жизнь, и жизнь приучила его во время битвы думать не о спасении собственной души, а о враге да о боевых товарищах. Поэтому он снова повернулся и поглядел вниз, туда, откуда собирались атаковать ворота пришлецы-колесничники. Рассмотреть что-либо было сложно от немилосердно режущей глаза клубящейся белизны – то ли свет со стен залил теперь всю округу, то ли это так пылали вражеские машины. Но, кажется, беды оттуда ждать уже не приходилось.
А что же подземцы? Делинд глянул в сторону Чжа и обомлел. Тот стоял словно бы в гигантской птичьей клетке – в высоком и узком цилиндре, увенчанном куполом, и все это было сделано из сияющих тем же белым, только еще более ярко, прутьев в два пальца толщиной. Пространства внутри оставалось совсем немного – клетка не превышала двух шагов в поперечнике, и Чжа стоял в самом центре, явно стараясь не коснуться пылающей решетки. А защитники Цваи словно и не замечали, что случилось с их странными и страшными союзниками. Джоф еще подумал было, что и сам пропустил момент, когда кто-то – наверное, явившиеся на выручку крепости ангелы, кто ж еще? – пленил Чжа и остальных.
Словно дождавшись этой его мысли, ближайший сияющий исполин заговорил, и голос его наполнял пространство, словно труба или колокол:
— Эй, вы, выходцы из темных земных недр! Вы нарушили закон, запрещающий являться во плоти жителям поверхности! Вы нарушили второй закон, запрещающий давать людям неведомое им оружие! Вы нарушили третий закон и впрямую вмешались в происходящее, овеществив свою волю и свои знания и передав результаты овеществления в людские руки! И вы знали, что нарушаете законы, данные тем, кто несравненно выше вас. Поэтому ждите милостивого и справедливого суда, на который мы вас препроводим!
И тогда Делинд, сам поражаясь тому, что делает, поднял меч – тот показался ему крохотным и безвредным, словно зубочистка, — и шагнул к ближайшему белому гиганту:
— Это несправедливо! Они пришли, чтобы помочь нам в битве! Они спасли нас от лютой и неминуемой смерти, помогли одолеть чужаков на колдовских колесницах. А где тогда были вы? Падре Лупе звал вас, а вы явились, когда уже все было кончено, когда подземцы сожгли чужие машины и отстояли Цваю. За что же их теперь судить, а?!
Джоффуа говорил яростно и сбивчиво, неумело, понимая, что, наверное, делает самую большую в жизни глупость, за которую придется раскаиваться до самой смерти, а то и после нее. Слыханное ли дело – с посланцем небес спорить, да еще и из-за жителей мрачной изнанки мира? Но подземцы уже стали его боевыми товарищами, а один из них даже спас ему, Делинду, жизнь. Пусть на свой подземский жуткий манер, но спас.
И тут послышался совершенно неожиданный звук – хриплое бульканье. Смеялся стоявший в клетке Чжа – он почти прижимался к решетке, и ему это явно приносило боль, но он не отходил. И, кажется, смеялись остальные пятеро подземцев в своих узилищах.
— Оставь, Джоф, — вдруг резко оборвав смех, сказал Чжа совсем не веселым голосом. — Уж это точно не твоя война. Помнишь, я тебе говорил, что для нас вы – пища? Так вот, для этих – он мотнул головой в сторону ближайшего небесного посланника, – вы тоже пища, хотя и не так, как для нас. Считай, два пастуха поспорили из-за стада. И не важно, кто из них перед этим защищал бедных овечек от пришлого волка. Это только наше дело, причем настолько старое, что ты даже себе не представляешь. Мы сами разберемся с этими заносчивыми господами. Как у вас говорят – двое в драку, третий в … Но, знаешь, я все-таки скажу тебе еще одно из ваших дурацких, лишенных строгого смысла слов.
Он весь подобрался, вытянул руки по швам, как новобранец, и почти торжественно проговорил:
— Спасибо.
[1] 9,9 кг
