Глава 1.
Per fas et nefas (Правильно и неправильно)
(суббота, 2 апреля 1904 года)
В ресторации «Гранд отеля» кормили, не в пример «России», – краше. Не сказать, чтобы сытнее: с кухней у выбранного Владимиром Евграфовичем для встречи заведения проблем не было вовсе. Но тамошний шеф, по мнению ротмистра Будогосцева, вышколенный на кулинарное парижское баловство и новомодные изыски фовизма, уподоблял нежданной яркостью и завораживающей живописностью, вышедшие из-под его рук блюда, с чрезмерным уж упрощением и экстремальной абстракцией. Словно и взаправду готовил не для почтенной уездной публики, а для диких зверей.
Впрочем, именно эта почтенная публика и заполняла, с необычайным восторгом вкупе с совершенно необъяснимой ажитацией, по вечерам столики новой, столь вычурной, по александровским меркам, залы.
Вот уж воистину – неистребимая животная простота бытия. Сплошные инстинкты. Катартическая истерия, как отметил бы весьма известный венский врач, по слухам – кудесник в излечении подобного недуга – Йозеф Брейер.
Чистый цвет без полутонов и фактурная пастозность без ограничений, размазанная по черной матовости тарелок? Будоражащий сознание куб обеденного зала, в котором пронзительная желтизна стен сочетается с алой киноварью пола и ультрамарином потолка?
Нет уж, рассуждал жандармский ротмистр, увольте!
Это же не угодные духу времени технические новации, столь облегчающие серость повседневности. Не телефонные или фотографические аппараты. Не электрические трамваи или механические авто. Не воздухоплавательные аэростаты или даже летательные планёры, к которым безуспешно пытаются приспособить бензиновый движитель. Не синематограф, в конце концов!
В вопросах кулинарии на сиюминутное наитие и экспромт полагаться не стоит. Уж лучше по старинке. Только известные и любимые издавна кушанья. Столь же щедрые, сколь и приятные для вкусовых рецепторов привычные разносолы. И обязательно, спасибо Владимиру Евграфовичу, с белоснежной в своей легкой прозрачности на просвете, фарфоровой, с золоченными двуглавыми имперскими вензелями, посуды ресторана «Россия».
Вот где по-настоящему фешенебельно. С огромными, во всю стену, зеркальными стеклами окон, украшенными поверху витражами. С царской роскошью и имперской мощью старинной бронзовой люстры, покрытой благородной патиной. С изяществом инкрустации по красному дереву мебели. С неизменно сверкающим, в конце концов, серебром приборов на крахмальных скатертях.
И то: Александровск – город купеческий. А у купца, пусть даже сегодня тяготеет, торопясь за прогрессом, а больше – стремясь не выпустить смачный кус из рук, к заведению фабричного производства, вкус известный, устоявшийся. Ему надо – чтобы прочно, чтобы на века. Ну и, конечно, чтобы с непременным блеском, с золотом, даже порой сверх меры, чтобы сияло не только в потаенных сундуках, скрытых от посторонних, а на показ! Чтобы глаз слепило, чтобы у соседа-завистника родимчик приключился. Или того пуще – кондратий!
А ведь это и правильно, думал ротмистр с внезапно подступившей слезой умиления. Хорошо это! Тут у сановных столичных кабинетов с купчишками по имперским городам и весям, капиталами коих вся державная казна неизменно прирастает, абсолютное единство в устремлениях получается. Кряжистая и непоколебимая прочность вековых устоев, органично и по-восточному богато украшенная не мишурой-однодневкой, но проверенным временем драгоценным византийским золотым плетением. Одно слово – вечная и могучая Русь. Третий Рим. Последний из великих. И пусть себе в бессильной злобе скрежещут зубами соседи, как на Востоке, так и на Западе.
В зале ресторации «Россия», что в торговых рядах на Екатеринославской улице, Владимира Евграфовича Фривульского и его спутника встретили достойно. Гостя – господина степенного, убеленного сединами, солидностью вида, располагающего к почтению – многолетней бытности уездного полицейского исправника да к тому же отца самого молодого гласного Городской Думы – в Александровске знали хорошо. Как, впрочем, и его спутника – помощника начальника Екатеринославского жандармского управления по Александровскому и Павлоградскому уездам ротмистра Кирилла Константиновича Будогосцева. Даром, что одеты оба были в неприметное статское и особого внимания к своим личностям не требовали.
Половой немедля принял заказ. Расторопно унесся к буфету и с поклоном подал вскорости затребованное господами на серебряном подносе.
Большой, накрытый крахмальной салфеткой, заварной чайник зеленого жасминового чаю с миниатюрной, тонкого фарфора, едва ли не кукольной чашечкой на столь же смешном блюдечке – для ротмистра.
В вопросах о традиционности и обильности русских, как, впрочем, и иных разносолов, ротмистр Будогосцев был скорее теоретик, нежели чем практик, предпочитая на деле пищу исключительно будничную, скромную, желательно – растительную. Да к тому же и ел дробно, в малых, но частых дозах – словно питая в ночную пору костер – лишь для поддержания тления жарких углей под сизым слоем остывшего пепла. А также совмещал любой прием пищи с последующей соразмерной физической нагрузкой.
Потому-то и выглядел ротмистр браво, значительно моложе своих лет, словно и не заурядный жандармский чин из поросшей мхом унылой провинции, большую часть служебного времени проводящий в засиженной мухами вековой пыли кабинета, а тренированный и гибкий цирковой атлет.
Подтянуто выглядел ротмистр – под чистой и гладкой кожей, что на руках, что на груди, да и ниже, (скорый купальный сезон обязательно покажет под тонким трико во всей красе талию, бедра и ноги) до самых икр бугрились и перекатывались мускульные клубки. Достойно – на загляденье барышням и зависть иным коллегам, кои без втягивающего корсета и мундир застегнуть не в силах.
Вот и подавали ему сейчас исключительно чай, без закусок, как затребовал: попросту, даже без, столь, казалось бы, привычных и обязательных к традиционному самоварному чаепитию атрибутов – розеток с вареньем, сушек, кусков голубоватого рафинаду, серебряных щипчиков для колки и непременной серебряной же ложечки.
Для исправника же – напротив, основательно, хотя и без особых изысков – два текущих слезой, запотевших бокала свежего ароматного с горчинкой карамельного портера от местного заводчика Янцена, умеренно охлажденного по случаю довольно прохладного дня, а так же малую плошку сметанного хрена к большому блюду с хорошо прожаренными говяжьими стейками на сахарной косточке.
Расположив заказ на столе соответственно, половой снова поклонился и, пожелав господам приятной трапезы, отошел, дабы не мешать завязавшейся важной беседе. Стал поодаль от стола, картинно перекинув свежее полотенце через локоть, в ожидании дальнейших пожеланий гостей.
Ротмистр с легкой укоризной посматривал на курящееся ароматным дымком блюдо и на исправника, старательно, но неуклюже повязывающего салфеткой шею поверх бороды.
Борода у Владимира Евграфовича была истинно русская: окладистая, внушительная и широкая, ровной прямоугольной формы, напоминающей лопату. Смотрится, казалось бы, чинно, думал ротмистр, а возни да мороки исправнику с такой бородой много. Ежели перед едой, загодя, да сразу после завершения трапезы не побеспокоишься, конфузу и стыда не оберешься: не по летам ведь и не по чину носить в бороде крошки и, скажем, следы мясного соуса.
Ротмистр вздохнул:
– Вы бы Владимир Евграфович, уж простите за неуместность вторжения в личную жизнь, с красным мясом, а тем паче мраморным, отнюдь не постным, хоть и говяжьим, не усердствовали особо. Да и с пивом тоже.
– Именно что «за неуместность»! – недовольно пробормотал исправник, сделал вид, что принял слова близко к сердцу, но по всему выходило – играл. – Ну да ладно, чай, не первый день знакомы! Что с мясом-то не так? – он пододвинул блюдо поближе, надрезал стейк, поддел кусок вилкой, поднес к глазам. – Прожарили, как и просил, отменно!
– В том-то и дело, что переусердствовали на кухне, исключительно, надо полагать, идя у вас на поводу.
– Да неужто?!
– Да-да! Вам бы, говорю исключительно по-дружески, беря во внимание солидную комплекцию и возраст, куда лучше мясо средней прожарки, такое, чтобы только снаружи коричневой корочкой наливалось, а внутри до самой сердцевины – оставалось полностью розовое, сочное, может быть даже ещё с лёгким привкусом крови.
Исправник усмехнулся:
– Помилуйте, Кирилл Константинович! Экий вы, право, кровожадный! И это даже не глядючи на страсть к сыроедению. Нешто, мундир обязывает?
Ротмистр, не обращая внимание на откровенное ёрничание, продолжал:
– Британцы, если не ошибаюсь, такую прожарку – «Medium Well» называют. Так получается, если готовить кусок не более пяти минут с каждой стороны. А потом ещё минут шесть-семь дать мясу отдохнуть.
– Что вы говорите?!
– Именно так! А на блюде, токмо по вашей же милости, – чистейший «well done». Мясо серо-коричневое, по всей толщине изрядно пересушено. Даже на глаз заметно. Хотите знать степень ожидаемой жесткости? Коснитесь большим пальцем кисти мизинца и потрогайте мышцу на ладони под большим пальцем. Такое не один ресторатор, блюдущий наработанную репутацию, по своей доброй воле постоянному клиенту не подаст: не мясо ведь – жаренное хромовое голенище! Или того хуже – подошва! Никакой пищевой привлекательности. И для печени необычайно вредно. Сплошной уголь и холестерин.
– Это ещё что такое?
– Холестерин? Желчный жировоск или иначе – то, что французы, на свой манер, теперь холестеролом прозывают. Субстанция весьма вредная. Кровь засоряет без меры, как не отцеженный и не снятый от бульона жир, выпадает осадком, мешает току по сосудам, и со временем неминуемо ведет либо к некрозу с разрывом мышечной стенки сердца, либо к мозговому апоплексическому удару.
– Будет вам стращать, Кирилл Константинович! – урядник махнул рукой, продолжая усердствовать над блюдом ножом и вилкой. – У меня же в родословии не только венецианские дожи и румынские князья имеются. По материнской линии предки в родне с самим Самойлой Ивановичем Самусём состояли, петровской поры наказным гетманом правобережного Войска Запорожского. Потому, не только стейк, порой, в охотку, с превеликим удовольствием могу и шмат соленого сальца малоросского употребить. С розоватой мясной прослоечкой, на хрустящей хлебной краюхе, с помидоркой и чесночной долькой да под стопку доброй горилки. И ничего, только на пользу, как и предкам!
Ротмистр брезгливо поморщился. А исправник, глядя на него, откровенно захохотал:
– Что бы среди нашей обыденной суетной канцелярщины и дожить до удара?! Да ещё от столь сладостных плоти излишеств? Тут уж, Кирилл Константинович, очень постараться надо. Скорее уж тогда, либо губернское начальство беспричинно и безвременно со свету сживет, либо товарищи бомбисты незаслуженно в клочья разорвут. Кстати, о бомбистах! Именно по этому вопросу я вас сюда и пригласил.
Ротмистр перестал морщиться, медленно, с явным удовольствием, смакуя и перекатывая языком жидкость во рту, допил чай. Отставил чашечку.
– Я весь во внимании, Владимир Евграфович, – говорил уже вполне серьезно, внимательно глядя на собеседника.
– Давно пора – исправник выпустил из рук столовые приборы, небрежно содрал с шеи салфетку со следами мясного сока, бросил на стол, не глядя, махнул половому – прибери, дескать. – Хватит вам игры играть и госпожу Молоховец из себя неуместно представлять, небось, не на подмостках у Войталовского. Нам бы, в свете последних событий, общую линию поведения выработать.
Исправник достал из кармана платок. Утер выступившую на лбу испарину.
– Устал я, право слово! – говорил, казалось искренне, с горечью. – В столице давно неладно. Чубятся на невских берегах меж собой августейшие паны, в казаки-разбойники меж собой в кабинетных играх играют, а в нашей захолустной Тмутаракани, у нас, у холопов, чубы трещат. Нет державной стратегии. Нет должной линии. Нет ясности. Нет, в конце концов, единого центра принятия решения. То с рабочими заигрываем, то заводчикам послабление делаем. То господ бомбистов безжалостно вешаем, то, в угоду толпе, оправдываем их судом присяжных. Тюрьмы переполнены, а порядку все меньше! Мечемся меж крайностей, словно меж Сциллой и Харибдой! Привыкаем к постыдной неизбежности выбора меж двух зол. Теряем державу… А ведь всё, казалось бы, имеем для процветания – просторы – щедры, бабы – плодовиты, мужик – хоть и пьет без меры – рукаст и до работы охоч, он потому и пьет поди, что до дела настоящего не допущен. Всё есть. Только вместо одной мудрой головы – чтобы толк был – гидра стоглавая. И каждая в свою сторону смотреть норовит. И тянет-тянет за собой. Мечемся поодиночке, как слепые кутята, нет, чтобы сообща, единым кулаком, сжав пальцы, – исправник что есть мочи, до побелевших костяшек, сжал кулак. Грохнул по столу.
Половой, по-прежнему ожидающий в отдалении, вздрогнул, облизал в волнении губы. Огляделся вокруг, словно ища поддержки или указаний, как быть, но подходить не стал – мало ли что за столом происходит, гости-то – люди уважаемые, сами разберутся.
Ротмистр заметил его суетливое беспокойство. Махнул успокаивающе – дескать, все в порядке, оснований тревоги нет.
Положил открытую ладонь, холодную, сухую поверх горячечно сжатого кулака исправника, заговорил негромко:
– Это вы, Владимир Евграфович, очень верно отметили – именно сообща надо. А уж нам-то, в сложившемся положении, без общей линии действий никак нельзя. Мы ведь с вами на государевой-то службе не Министру внутренних дел служим, не директору Департамента полиции или штабу Отдельного корпуса жандармов, не Начальнику, в конце концов, губернского жандармского управления да охранного отделения, не губернатору. И даже не известным вам лицам из августейшей фамилии, от которых прямые инструкции получены. Мы – Отчизне служим, как бы это высокопарно не звучало! А потому, всё, что делается для её блага и процветания – неизменный императив. Закон! Пусть даже и выходит за рамки закона.
– Ваша правда, голубчик, ваша правда. Хотя уж больно сомнительного характера указания поступили. Гложет меня, как древние пииты утверждали, неусыпный червь сомнения. Шевелится тут, путает мысли, тревожит, – исправник щепотью ткнул себя в лоб. – А тут, – щепотью же постучал себя в грудь – точит, злодей, неуемно. Как при язвенных коликах, прямо до рвоты, право слово! Как бы нам, Кирилл Константинович, при худом-то раскладе, крайними не оказаться. Да и при удачном стечении обстоятельств ничего завидного в нашем положении не вижу. Нежеланный свидетель, он всегда не ко двору. А чего стоит услуга, когда она уже оказана? В славной истории Государства Российского несть числа примерам.
– Да уж, положение складывается весьма деликатно. Ювелирной тонкости дело предстоит. Словно медведю по острию ножа да в игольное ушко. Или у Христа в притче речь шла о верблюде? Держаться нам надо, Владимир Евграфович, друг дружки, отложив до поры все былые недомолвки и разногласия. Только так и справимся.
Исправник согласно закивал головой.
– Я вам, – ротмистр двумя пальцами – указательным и средним – медленно и задумчиво почесал правый висок, – в помощь по технической части, своего агента подошлю. Человек проверенный неоднократно, надежный. И как специалист – выше всяких похвал. А что давно в настоящем деле не был – даже и лучше, не наследил да не засветился нигде. К тому же, если и будет кто потом связки прослеживать, вы при любом раскладе и вовсе не при чем – вам секретную агентуру охранного отделения знать не обязательно. А сам агент, после дела, мы же с вами это хорошо понимаем, ни на себя, ни, тем более, на нас, показать ничего не сможет. Даже, – ротмистр усмехнулся криво, зло, лишь краем рта, не усмехнулся, оскалился по-волчьи, – если бы у него возникло такое противоестественное желание.
Исправник снова закивал.
– Только, Владимир Ефграфович, – ротмистр серьезно, глаза в глаза, взглянул на исправника, – и мне от вас безотлагательно помощь потребуется. Документики бы справить, кондиции я вам сейчас подробно опишу, чистые, не внушающие опасений, более того, такие, с которыми человечка и в приличное общество примут с дорогой душой. Сможете организовать? Напрягите-ка своих карманных злодеев. Есть, небось, такие, прирученные? Пусть уж расстараются.
– Как не быть, имеются. Расстараемся, в срок, будьте уверенны.
Продолжение следует…
