Воссоединение
Это чувство посещает меня часто, почти каждый день.
Я вижу тебя сидящей в мягком кресле, у окна с незадёрнутыми гардинами. Поздний вечер. На улице давно зажглись фонари. Ты только что пришла с работы и ещё не успела переодеться в домашнее.
Я подхожу к креслу сзади, со стороны спинки. Осторожно обнимаю тебя за плечи: вот она, любимая женщина, здесь, сейчас, жива, здорова, обласкана и в полной безопасности. И, как награда, едва уловимый аромат твоих волос, будто издалека.
Воссоединение после разлуки. Одно из самых прелестных чувств, одна из самых ярких красок с палитры под названием «любовь».
Виолетта
С потерей желанной женщины потребность в ней вдруг многократно возрастает. И приходит уверенность, что упоительных минут, которые сулит духовная и физическая близость с нею, не будет больше никогда. Жизнь окончена. Потому что другой такой женщины нет во всём мире. Внутри пустота, всё как будто выжжено напалмом. Хандра становится привычной. Жизненный опыт мог бы спасти от страданий, но он наживается не к двадцати пяти, а значительно позднее.
– Герман, я зашла на минуту. Я должна тебе сказать. У меня появился ангел- хранитель.
– Кто? Я его знаю?
– Нет, вы не знакомы. Он сейчас ждёт меня внизу, возле подъезда. Я ухожу с ним. – Погоди! Ты уходишь насовсем?
Спустя полгода после этого разговора, после изматывающих ссор и взаимных обвинений, Герман развёлся с женой. Став холостяком, он жил в кишащем мегаполисе отшельником, и годы таяли, разменянные на будни. Герман не спился. Наоборот, с головой ушёл в работу, хотя и не был трудоголиком. Он вовремя приходил в офис; прилежно исполнял свои обязанности; интересовался проблемами коллектива, а иногда даже выходил в курилку, чтобы послушать свежие сплетни.
– Герман, как жизнь молодая?
– Спасибо, не жалуюсь.
– Слышал? В экономический отдел устроилась на работу новенькая. – Ну и что?
– Говорят, красавица, каких свет ещё не видал.
– Замечательно. А я-то при чём?
Герман встретил её впервые, спускаясь по лестнице. Она поднималась по ступенькам вверх, навстречу ему, читая на ходу какой-то документ. Удачный момент для того, чтобы разглядеть её с ног до головы, вблизи, не опасаясь за своё инкогнито.
На вид она была сверстницей Германа. Лицо словно с обложки глянцевого журнала, с идеальными пропорциями и гладкой кожей. На щеках румянец, как у подростка. Чувственные губы. Формы тела не по стандарту красоты, но от этого не менее привлекательные.
Поравнявшись с ней, Герман вдохнул аромат её духов. И его поразила не сама по себе красота этой женщины, а то смутное брожение, которое она в нём вызвала практически мгновенно. Германа охватило давно забытое, восхитительное чувство, или, вернее, предчувствие.
Вечером того же дня, закрыв глаза, Герман увидел её лицо, и понял, что попался. А через неделю Герман и Виолетта (так звали новенькую) случайно оказались за одним столом на вечеринке, устроенной по поводу дня рождения одного из сотрудников. (Или не случайно?). Общение сложилось сразу, поскольку открылось много сходных интересов и тем.
Осмелев, Герман пригласил Виолетту на медленный танец. Она согласилась и, очутившись в объятиях Германа, негромко попросила проводить её домой. Виолетта жила одна, без родителей, и ещё не была замужем. Она не любила возвращаться домой по безлюдным улицам, в одиночестве, в пустую квартиру.
Утром зазвонил будильник. Виолетта выключила его и прошептала сквозь сладостную негу:
– Не хочу на работу. Позвоню шефу и скажу, что заболела.
– Тогда я тоже заболел. Давай вечером сходим в кино? Или ты предпочитаешь театр? – Да, милый.
– Что именно «да»? Кино или театр? – Всё «да»!
Для Германа настала эпоха возрождения. Он вновь обрёл интерес к жизни. Не потому, что принял такое решение – восстать из пепла как птица Феникс, – а потому, что так получилось само собой. Пробуждение происходило постепенно – Герман чувствовал себя как ребёнок, которого ведут в парк на карусели, а он боится, что его обманывают и на самом деле ведут к стоматологу.
Вскоре они решили пожить вместе. Виолетта вручила Герману ключ от своей квартиры и призналась: «Мне надоело. Хочу пользоваться звонком. Хочу, чтобы кто- нибудь открывал мне дверь и обнимал меня у порога». Герман принял ключи со словами: «Как символично!». И им удалось создать свою собственную, маленькую и уютную вселенную.
А потом… Потом внутри Германа что-то сломалось. Страх в его душе стал теснить любовь. Ещё какое-то время Герман продолжал быть мужчиной Виолетты, но это уже был спектакль. Он вошёл в роль, освоился в предлагаемых обстоятельствах, ему повезло с партнёршей – и у него не хватало духу воскликнуть: «Стоп! Хватит! Занавес!».
Герман и Виолетта расстались неожиданно и странно. Без ссор. Без взаимных обвинений. Без видимых причин. Так два ночных экспресса летят навстречу другу в ярком свете прожекторов; с оглушительным грохотом катятся рядышком, почти цепляясь боками; а потом разъезжаются в разные стороны – и, в качестве итога, остаётся только тишина…
Сорвиголова в юбке
Вику нельзя причислить к сонму общепризнанных красавиц, но отказать ей в присутствии обаяния не смог бы никто. Её пышные формы незабываемы. Было достаточно сосредоточиться на них чуть дольше, чтобы потерять нить размышлений. «Пацаны, напомните, о чём я только что говорил?». Их гармонично дополняли крупные и, в тоже время, приятные черты лица.
Её улыбка обнажала пикантную подробность – щель между передними верхними зубами, как у ранней Аллы Пугачёвой. Длинные русые волосы Вики всегда были ухоженными. Её глаза непрерывно излучали озорство, а если называть вещи своими именами, то лукавство. (Но не коварство!). Одевалась Вика дорого и разнообразно. Её высокий рост иногда служил поводом для насмешек, особенно когда она становилась на котурны, которые в ту пору вошли в моду. Впрочем, на зубоскальство в её адрес Вика не обращала ни малейшего внимания.
В выходные дни, после репетиции самодеятельного театра, в котором мы с Викой познакомились, в клубе «зажигала огни прожекторов» дискотека. Именно так, высоким штилем, гласила афиша, которую можно было обнаружить только уткнувшись в неё носом.
Однажды в зал, сотрясаемый рёвом динамиков, неистовым топотом и визгом, вальяжно вошёл красавец-мужчина. Детина двухметрового роста. Про таких говорят «косая сажень в плечах». Взрослый, по сравнению с любым из нас, лет под тридцать. Спокойный, исполненный достоинства и уверенности в себе. Типичный фаворит женщин и баловень судьбы. Однако, среди танцующих пополз ропот недовольства: таинственный незнакомец оказался… американцем.
Американец расстегнул длинный чёрный кожаный плащ, который догадался не оставлять в гардеробе (молодец!), и стал изучать обстановку. Подойти к нему никто не решался. Отношение к нему возникло двойственное: с одной стороны всеобщее любопытство, с другой настороженность, готовая перерасти во враждебность. Дело в том, что «холодная война» была в самом разгаре, и нам в школах старательно вбивали в головы, что США – обитель врагов социализма.
Вика же, узнав о появлении незваного заокеанского гостя, отыскала его, и вскоре мы с изумлением наблюдали, как она мило с ним беседует, кокетничая и теребя пуговицы на его шикарном плаще. (Американец, как выяснилось, вполне сносно владел русским языком). Железный занавес, тогда казавшийся нам созданным на века, был сломлен Викой в считанные минуты.
Вику ярко характеризует ещё один эпизод, из ряда достопамятных. Мы гурьбой расходились по домам после удачной репетиции театра. Звучали шутки, дружеские розыгрыши, смех. Навстречу нам, чеканя шаг, шёл взвод солдат срочной службы. «Левой! Левой! Левой! Не растягиваться!», – командовал сопровождавший бойцов офицер. «Ну-ка, подержи!». Вика передала подруге свою сумочку и подошла к обочине дороги. Мы заподозрили, что она что-то затевает, и не ошиблись.
Когда служивые поравнялись с Викой, она, как ни в чём не бывало, наклонилась и принялась подтягивать колготки. Скрупулёзно. Сантиметр за сантиметром. На одной ноге, потом на другой. Её длинная юбка иногда оказывалась поднятой гораздо выше колен, делая доступными для взглядов роскошные виды.
Головы солдат, как по команде, повернулись к Вике. Равнение-на-Вику. Строй смешался. Управляемость и боеспособность подразделением на некоторое время была утрачена. У всех, кто был вольным или невольным свидетелем того сеанса массового гипноза, зарделись щёки. У всех – кроме Вики. Когда взвод скрылся за поворотом, она вернулась к нам, довольная и хохочущая. Кто в курсе, тот со мной согласится: во времена «застоя» увидеть нечто подобное публичному стриптизу можно было только во сне или в зарубежном кинофильме, да и то не во всяком.
Девушка не должна курить и прикасаться к алкоголю, даже к лёгкому вину. Девушка не должна часто и подолгу смеяться, чтобы не прослыть легкомысленной. Девушка не должна первой проявлять в любви инициативу, её удел – ждать предложений от парня.
Девушка не должна…
Я мог бы составить длинный список нелепых обычаев времён моей юности. Эти советские табу Вика нарушала ежедневно. Легко и непринуждённо.
Я не претендую на всесторонний анализ характера Вики, или на подробное изложение моих впечатлений о ней, и начал рассказ только ради того, чтобы проиллюстрировать одну-единственную мысль. Признаюсь, когда-то давно незаурядность Вики я не считал её достоинством. Её блестящие импровизации потешали меня, как и многих из нашей театральной компании, иногда даже восхищали, но я был уверен, что никакого проку от них нет, и быть не может. Ни для неё, ни для окружающих.
Более того, такие натуры, как Вика, я воспринимал как поверхностные (при всём уважении!). Баламут он и есть баламут, какие у него перспективы? Моими искренними симпатиями тогда могли располагать только бунтари или интеллектуалы, поскольку за ними будущее, как я полагал. (Другими словами, мне нравились хиппари с гитарой наперевес и очкарики с шахматной доской в подмышке!). Заблуждение семнадцатилетнего созерцателя!
Теперь, спустя несколько десятилетий после юности, моё мнение изменилось коренным образом. Сейчас я знаю точно, что именно неординарные люди, взрослея, превращаются в первопроходцев и первооткрывателей, в лидеров, в успешных руководителей, предпринимателей или волонтёров. Смена эпох и тектонические сдвиги в общественном сознании таким людям нипочём. К любым произошедшим переменам они сначала приспосабливаются, а потом ставят их себе на службу.
Контакт с Викой я потерял очень давно, но рискну предположить, что её жизнь сложилась более чем благополучно. На вопрос «как ты хотела бы жить?» Вика, вероятно, ответила бы «я хочу жить так, как хочу!». Разумеется, нечто подобное может заявить каждый второй житель планеты. Разница в том, что одни только собираются начать жить по-своему, а другие уже живут, игнорируя предрассудки и «тиранию общественного мнения».
Эпоха женского правления
Всё чаще, повсеместно, женщины становятся генералами, парламентариями и президентами. Фирмы, учреждённые и возглавляемые женщинами, уже давно есть в списке Форбс. Тенденция очевидна: грядёт эпоха женского правления.
Словосочетание «эпоха женского правления» я слышу от обозревателей, которых считаю весьма осведомлёнными и влиятельными. Я с их пророчеством согласен, и между словосочетаниями «эпоха женского правления» и «эра милосердия» я ставлю знак равенства: по моему мнению, человечество, наконец, сосредоточится на созидательных процессах.
Речь идёт не о матриархате. Матриархат – система отношений внутри семьи, при которых в процессе принятия решений доминирует женщина. Матриархат так же неэффективнен, как и патриархат. В семейные отношения Европа уже давно внедрила систему, гораздо более справедливую и гибкую: гендерное равенство.
Эра женского правления будет означать более активное участие женщин в политике и государственном управлении. Дело не в романтике, а в статистике. В данный момент наибольшим участием женщин в политике и управлении характеризуются Норвегия и Швеция (свыше 40%): и экономика, и социальная сфера в этих двух странах пребывают в образцовом состоянии.
Феминоскептиков хватает, и интересен тот факт, что их много даже среди женщин. Как говорил великий футбольный тренер, Лобановский, «я с пониманием отношусь к этому непониманию». Боимся мы радикальных перемен, или не боимся, они всё равно произойдут.
Энтропия любви
Саша? Идеальный муж! Не верите? Спросите кого хотите. Родственников. Соседей. Знакомых. За ним Лариса чувствовала себя как за каменной стеной. Когда грудного Сан Саныча, их сына, нужно было кормить ночью, это делал Саша. Ларису он не будил, ведь завтра ей на работу, она должна отдохнуть. Он приподнимал спящую жену с дивана и усаживал спиной к ковру, висевшему на стене. Брал на руки Сан Саныча, подкладывал под мамину грудь, и, сытого, возвращал в кроватку. Ларису тоже укладывал, укрывал одеялом, и только потом ложился сам.
Саша! Блондин с голубыми глазами, могучим торсом и ногами атлета. Умный и эрудированный. Общительный. Оптимист. Весельчак. Умел заработать деньги и достать для жены дефицитную одежду, обувь, продукты. Никогда и никому не жаловался на свои проблемы, и казалось, что у него их нет, и быть не может. Бог, спустившийся на землю с вершины Олимпа!
Когда Лариса объявила Саше, что бросает его и переезжает к другому мужчине, были удивлены и недовольны даже её родители. Саше разрыв почти десятилетних отношений давался тяжело, без алкоголя не обошлось. Особенно он страдал от отсутствия общения с Сан Санычем, которому тогда уже исполнилось три года — щёки как два спелых яблока.
Ещё вчера Саша и Лариса нуждались друг в друге, как в воздухе для дыхания, и вот, опустились до вражды, почти до ненависти. Представьте себе какой-нибудь прекрасный город, лежащий в руинах после бомбёжки. Осколки несбывшихся надежд. Пепел отвергнутых желаний. Миражи счастья. Вместо ароматов бьющей фонтаном жизни – удушливый запах гари.
Разрушенный город можно восстановить, и даже усовершенствовать, расширив проспекты, насадив новые клумбы, заменив устаревшие коммуникации на более современные. Пройдут дожди, сойдут снега, и в него вернутся и жизнь, и веселье. Любовь возродить нельзя. И улучшить нельзя.
В какой-то момент стало невозможно разобраться, как всё случилось, кто прав и кто виноват. Выход был только один: бежать! Куда глаза глядят. Чтобы поскорее всё забыть. Иного не дано.
Лариса и Саша начали жить врозь. Вскоре после этих событий мы с Ларисой случайно встретились в городе и разговорились.
– Я развожусь с Сашей. Официально. Уже подала документы.
– Сожалею.
Зачем Ларисе понадобилась откровенность с посторонним мужчиной, который в её жизни ноль без палочки? Хотела оправдаться перед давним другом семьи? Найти опору в человеке, не склонном кого-либо порицать? Не знаю. Для меня эта случайная встреча была шансом задать вопрос, который меня мучил.
– Лариса, почему ты приняла такое решение? Что с Сашей было не так?
– С Ромой мы знакомы со школы. Он уже тогда был в меня влюблён. Саша, конечно, практичный. Рома слабее, не от мира сего, зато он дарит мне стихи. Хочешь послушать?
Лариса вынула из сумки затёртую школьную тетрадь, исписанную незнакомым мне почерком, открыла её и начала читать. Как и следовало ожидать, Рома был не Байрон. После третьего стихотворения мне стало скучно, но останавливать Ларису было как-то не с руки. Я пропускал текст мимо ушей, прислушивался к нюансам звучания дрожащего голоса Ларисы, и наблюдал, как её глаза постепенно увлажняются от слёз, и как по ресницам скользят маленькие капельки. Отчего она плакала? Быть может, от счастья. Быть может, от горя. Или и того, и другого, вместе взятых.
