ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Жанны Соня никогда больше не видела. Вместо Жанны к ним пришла Вериванна, учительница. Вот и получилось, что Вериванна с ними теперь целый день. Между первой половиной дня и второй словно черта проведена. На уроках Вериванна — строгая, заставляет всех отвечать, запрещает отвлекаться, после обеда вместе с ними катается с гор на ледянках, понаделанных в изобилии дядей Кузьмой, расчищает дорожки, лепит из снега медведей и зайцев, вместе с ними делает уроки. Маленькая, худенькая, Вериванна походит на девочку, на их старшую сестру. Только косы завязаны сзади в пучок, как у большой. Доброта расползается по её лицу смешливыми морщинками. Никого Вериванна не наказывает, ни на кого не кричит.
Сначала осторожно, потом всё свободнее раздаётся в их группе смех.
В первые дни Карина стояла в стороне, когда все играли. Но Вериванна каждый раз буквально силой ― за руку тянула её к ребятам.
— Давай скорее, без тебя скучно, — говорила весело. — Лови! — кидала ей мяч. Или: — Лепи нос, у тебя получится лучше, чем у меня, я совсем не умею лепить.
Только Соню не могла Вериванна вовлечь в игру. То, что Соня поняла в ту ночь, — она тоже умрёт, как умерли Родя и Гришуня, делало игры, смех, учёбу бессмысленными, отъединяло её ото всех. «Всё равно умру», — думала Соня. И от этой мысли даже Вериванна затягивалась дымной сеткой, а силы сползали в дымный снег.
Но почему-то саднило внутри: было жалко чего-то, и жалко смеющуюся Вериванну, улыбающуюся Карину…
Так прошло несколько недель.
Женщина появилась в их комнате вместе с Лидией Петровной.
Стоял весёлый разноголосый гам. Праздновали Новый год. Пахла ёлка, принесённая и установленная дядей Кузьмой. Целую неделю до этого вырезали, клеили игрушки, приделывали петли, чтобы можно было повесить на ветки. И теперь в их комнате стояла красавица-ёлка. Печенья лежали на столе, столько штук, сколько человек в группе.
Вериванна пыталась успокоить их:
— Тише, тише, давайте начнём концерт! — взывала она.
Но ребята кричали, кидались бумажными фонариками, как мячиками, не слыша Вериванну.
Замолчали, когда вошла Лидия Петровна. Вошла и сказала:
— С Новым годом, ребята! С новым счастьем! Пусть в этом году мы прогоним фашистов. Пусть в этом году перестанет литься кровь невинных людей. Мы пришли послушать ваш концерт.
Женщина села за самую последнюю парту вместе с Лидией Петровной, и Соня сразу позабыла о ней.
Ребята читали стихи, плясали, пели, Соня сидела равнодушная ко всему.
— Пойдём, Соня, ты же Снежинка! — подбежала к ней Карина.
Но Соня замотала головой, едва сдерживая слёзы.
Так же сладко пахла ёлка в прошлом Новом году!
Они встречали Новый год в лесу, у бабушки.
Бабушка жила в «избушке на курьих ножках», как называла её дом мама. Около входной двери росла ёлка.
Соня с мамой и Родей украшали её целый день, приделывали свечки, а когда Новый год «подходил к ним на своих мягких лапах», все вышли из дома к ёлке.
Потрескивали свечи, звучал патефон, мама с папой целовались, а потом целовались со всеми по очереди: с бабушкой, с Родей, с ней. А потом Дед Мороз раздавал им подарки.
Дед Мороз был самый настоящий — с белой бородой, в толстой шубе, с мешком. Он вышел из леса. Соне он подарил лыжи, маме — косынку, Роде — рубашку, а папе — красивый бокал. Бабушка получила коробку конфет. Ёлка потрескивала огнями, играл патефон, Дед Мороз приплясывал на снегу и желал всем счастья.
Потом все вернулись в избушку. Бабушка раскладывала по тарелкам дымящуюся картошку и пироги, а Соня всё никак не могла оторвать взгляда от ёлки — смотрела в окно.
К ним пришёл дядя Витя, папин друг, седой, весёлый, он потом погиб на испытаниях.
Дядя Витя вскочил на стол и сказал новогоднюю речь.
А потом все, даже бабушка, плясали под патефон.
Больше всех веселился Родя. Кружился с Соней на руках по комнате, горланил студенческие песни, читал стихи, немецкие и русские, показывал фокусы.
Как было весело в ту ночь!
— Пойдём! — снова потянула её к ёлке Карина. — Мы с тобой вместе. Я хочу всё с тобой вместе!
А Соня вспомнила про Петю. Петя лежит один, когда она тут развлекается?! Подхватив со стола свою печенину, Соня выскользнула из комнаты. С исчезновением Жанны она могла ходить к Пете в любое время — Вериванна разрешала.
К её удивлению, Петя стоял посреди комнаты.
— Я выздоровел, — сказал он. — Мне разрешили встать. Немного, говорят, походи. Сначала я не мог ходить — за стенку держался, а теперь, видишь, могу.
Увидев ходящего Петю, Соня попятилась к двери. Куртка болталась на нём и была коротка. Брюки тоже были коротки и тоже болтались — Петя вырос за время болезни чуть не на целую голову. И сделался совсем тощий.
Про смерть, про то, что её и ничего-ничего не будет, когда она умрёт, Соня позабыла. Жалость к Петиной худобе и радость — Петя поправился родились вместе, и радости было больше. Зажглась внутри неё свечка, которая зажигалась лишь в минуты появления волшебницы, гнома, фей из маминых сказок.
— Петя, — сказала Соня, — я люблю тебя. Я тебя вот так люблю! — Она распахнула руки.
Петя топтался беспомощно и моргал. Бледно порозовели щёки.
Соня усадила Петю, села рядом и, словно плотина молчания прорвалась, заговорила громко, стараясь, чтобы каждое слове дошло до Пети и до неё самой:
— Мама говорила, Родя говорил: «Нужно преодолевать боль», «нужно преодолевать обиду!». Значит, можно преодолеть и страх?! Ты сожмурься, и я сожмурюсь, давай представим себе Мальчиша-Кибальчиша, давай представим себе Кру и Кра. А теперь солнце. Ты видишь? Не зима сейчас, солнце светит, цветут цветы.
Солнце пришло к Соне и ослепило её. Соня раскрыла глаза, а солнце осталось с ней.
Из прошлого, из далёкой страны, к ней возвращалось детство. И Петя сидел рядом, возбуждённый, с бледно-розовыми щеками.
— Мы с тобой сами придумаем, что было дальше с Кру и Кра. А когда придумаем, станет ясно, как нам найти маму. Пойдём в группу, ёлку покажу. Это тебе. — Соня протянула Пете печенье. И, пока Петя ел, смотрела на него.
Новое, неожиданное чувство было пронзительным и острым: она любит Петю вот так — широко, как только можно распахнуть руки! Петя скоро придёт в школу и в группу.
— Что же мне делать? — растерялась Соня. — Куда я теперь дену Карину? Я с ней сижу, а хочу сидеть с тобой. Только с тобой. Карину мне жалко.
— Я тебя тоже люблю, — сказал Петя. — Я тебя целый день жду. Когда ты приходишь, я выздоравливаю.
Они долго сидели молча, боялись взглянуть друг на друга.
Петя не пошёл смотреть ёлку, он захотел спать. Он был ещё очень слаб.
Когда Соня вернулась в комнату, Вериванна подозвала её:
— Сходи к Лидии Петровне, там за тобой пришли.
Оглушённая, стояла Соня. «Кто?» — хотела спросить, но не смогла произнести ни звука.
— Иди! — подтолкнула Вериванна Соню к двери.
За ней могла прийти только мама.
2
Сначала Соня прислушалась к голосам. Лидия Петровна сказала: «Зимние каникулы трудно организовать, развлечений мало». Второй голос оказался незнакомым: «И трудно, наверное, приблизить к домашним условиям».
Соня вошла в кабинет.
— Иди сюда, — подозвала Лидия Петровна, показала на диван. — Садись.
— Одуванчик, — всхлипнула неожиданно женщина. Голос у неё дрожал, и лицо сразу промокло. — В чём душа держится?!
— Садись, Соня, — повторила Лидия Петровна.
Соня села, положила руки на колени.
Наступило молчание. Женщина умоляюще смотрела на Соню.
Соня ничего не понимала.
— Соня, Галина Фёдоровна пришла за тобой. Она видела, как ты гуляла с дядей Кузьмой. Она видела тебя во время перемен. У неё погибла дочка. Она была похожа на тебя. Ты — одна, и она — одна.
Соня всё ещё не понимала. Переводила взгляд с Галины Фёдоровны на Лидию Петровну и обратно.
— Тебе нужна мама. Ты очень мучаешься здесь. Ты привыкла к домашней обстановке. Галина Фёдоровна будет тебя растить. Будет любить тебя. Она станет тебе мамой.
Кровь кинулась Соне в голову.
— Нет! — воскликнула она.
Не могла, не умела объяснить Соня, что мама у неё одна. Мама подарила ей бедную уточку, которая чуть не замёрзла, гадкого утёнка, превратившегося в прекрасного лебедя. Мама — одна на свете. И ей нужна её мама, собственная. Или никакая.
— Мы с тобой вернёмся в Москву. — Женщина подошла к Соне. — Будем смотреть зверей в зоопарке. Я тебе всё-всё отдам, что у меня есть. Ты увидишь… — Женщина заплакала горько, навзрыд, протянула к Соне руки. — Я тебя так люблю! Мы с тобой будем читать книжки, придумывать сказки!
— Нет! — закричала Соня, бросилась мимо женщины к двери. — Мама, мама! — звала она исступлённо. — Мама! — А выскочив в коридор, остановилась.
Кружилась голова, зыбко плыли стены с новогодними зайцами и белками, медведями и птицами. Только здесь Соня почувствовала нестерпимую жалость к Галине Фёдоровне. «Ей так же… как мне… — поняла она. — Она добрая».
Но пойти к ней в дочки — нет, никогда!
Именно в эту минуту снова вспомнилось мамино: «Преодолей боль».
Обеими руками Соня зажала грудь, где жила боль.
«Сейчас, — сказала себе Соня. — Не думай о маме. Не думай о Роде. Не думай о папе. Сейчас, сюда, придёт лето. Сейчас, сюда, прилетят птицы. Ивы сейчас встанут здесь, и заколышутся их ветки. Сейчас не будет боли».
Соня увидела и солнце, и ивы, и птиц, распахнувших крылья, — над озером.
Боль отступила. И крик, рвущийся изнутри, умер. Осталась только жалость к Галине Фёдоровне. Эта жалость подтолкнула Соню к кабинету Лидии Петровны.
Соня вошла в кабинет. И к ней с надеждой повернулась Галина Фёдоровна.
— Я хочу сказать, — тихо произнесла Соня. — У Карины никого нет. Карина так хочет маму! А я не могу… Я не видела маму мёртвой. И папу мёртвым не видела. Я буду их искать! Вы Карину… возьмите! Знаете, как Карина будет вас любить! — Соня выскочила за дверь, больше всего желая, чтобы Галина Фёдоровна перестала плакать.
3
Остановилась Соня около своей спальни.
Новый был день у неё. Впервые за войну в ней возникло то, о чём она думала, что хотела видеть. Впервые в жизни она преодолела в себе боль и страх, и все обиды.
А у двери, за которой жила Ира, остановилась — страх вернулся. Страх, который жил в ней все эти месяцы.
«Вот теперь преодолей его! Мама, помоги! В поезде ты сказала: «У многих внутренняя жизнь гораздо ярче внешней. Люди, у которых она есть, как вечным источником, питаются тем, что происходит у них внутри. Когда кругом всё очень плохо, они сумеют не заметить холода с голодом, злобы и жестокости». А ещё мама говорила: «Добрые сказки нужны для того, чтобы сделать человека счастливым».
У двери, за которой они живут с Ирой, Соня вспомнила слова Лидии Петровны: «После нечеловеческих пыток…». Значит, Родю пытали. Он ничего не сказал фашистам, никого не выдал. Он выдержал потому, что «был наполнен до краёв», как говорила мама, и сбежал в свою жизнь внутреннюю.
Соня сама поняла. Никто не подсказал. Именно сейчас, перед главной сложностью своей жизни, Соня позвала к себе героев из маминых сказок. С ними вместе вошла в палату. Вошла и направилась прямо к Ире.
— Ира, хочешь, я расскажу тебе одну историю? — спросила Соня, бесстрашно глядя в Ирины яркие глаза.
От удивления та открыла рот. Она сидела на кровати, явно ожидая вечерних развлечений.
Они впервые смотрели друг другу в глаза — Ира и Соня.
— Я знаю интересную историю, — сказала Соня.
Она понимала: отведёт глаза, и снова начнутся муки. Ей было очень жарко. Ей казалось, что вокруг не девочки, готовые в любой момент кинуться на неё; её часовыми, охранителями застыли Кру и Кра, Родя, мама с папой, Петя и маленький Гришуня. Она — сильная. Она сильная потому, что «полная до краёв», как говорила мама. И тогда, в самом деле, ничего не страшно.
Ира заморгала под Сониным взглядом.
— История? Какая история? Ты сказала: знаешь историю.
Не показала Соня вида, что победила, не улыбнулась даже краем губ, начала рассказывать про Кру и Кра.
Ира «вцепилась» в Соню взглядом, закусила губу. Руками обхватила подушку и сидела неподвижно, словно неживая.
А когда Соня сказала, что папы и мамы живут в подземном царстве, Ира побледнела. Ни кровинки не осталось в её лице.
— Я дальше не знаю, — призналась Соня, обрывая свой рассказ.
Стояла тишина. Девочки смотрели на Иру. Но сейчас Ира совсем не походила на атаманшу. Детское, беззащитное у неё лицо.
— Можно самим придумать, что дальше, — нарушила тишину Соня. — Только есть, как говорили Кру и Кра, два пути. Захотят дети спасти родителей или не захотят.
Тихим, неуверенным, заикающимся голосом Ира спросила:
— А может, и наши папы с мамами есть? Может, они ждут нас?
Соня хотела погладить Иру по щеке. Хотела сказать Ире, что это всё-таки сказка. Но кто знает: сказка или не сказка?!
И Родя учил её: «Не всё можно говорить!».
А если сейчас такой момент, когда нельзя говорить?!
— Папа. Мама, — сказала Ира. — Ждут где-нибудь меня?
…Поздно в эту ночь легли девочки спать. И последними были слова Иры, сказанные сонным голосом:
— Почему ты раньше молчала?
4
Наступил день, когда Соню снова позвала к себе в кабинет Лидия Петровна.
Спиной к двери стоял мужчина. Был он сутул и сед. Но что-то необычайно знакомое было в его спине.
Он повернулся, услышав звук отворяемой двери. Судорожным движением закурил, но тут же затушил об стол Лидии Петровны папиросу.
— Папа! — прошептала Соня.
Ни он, ни она не могли сделать ни шага друг к другу. Смотрели друг на друга издали.
Папа стал седой, совсем старый. У папы, как у тёти Фени, ночной нянечки, на лице — морщины. Папа кривит губы, глядя на Соню. Папа не такой, каким был раньше. Но это — папа. Это её папа. Вот он выпрямился. Сейчас раздастся марш, и папа пойдёт вперёд, он будет идти и идти, пока не придёт туда, куда ему очень нужно!
— Почему ты без мамы? — спросила Соня, всем существом своим напрягаясь, боясь услышать, что мамы нет, что мама умерла.
Но папа сказал спокойно:
— Я приехал за тобой. Мы вместе поедем к маме. У мамы плохо с ногами. Мама не смогла приехать. Маму лечат.
Соня не завизжала, как визжала от радости раньше, и не бросилась к папе на шею. Она сказала тихо, но очень твёрдо:
— Папа, я не могу поехать с тобой одна. У меня есть Петя. У него и папа, и мама совсем умерли. Мы с ним всегда вместе.
Папа ничего не ответил, папа кивнул.
И тогда Соня сделала к нему шаг. Ещё шаг.
Очень страшно возвращаться в страну, которую ты давно покинул: вдруг она тебе только пригрезилась?
— Соня, не бойся, это в самом деле твой папа! — поняла её Лидия Петровна. — Я сейчас приведу Петю.
Лидия Петровна вышла, и тогда Соня, прямо глядя в папины старые глаза, спросила:
— Папа, а можно я возьму с собой ещё Иру? У неё никогда не было ни мамы, ни папы, а у тебя, папа, будет две дочки. Разве плохо?
1984—1985,Мичуринец
