ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Через несколько минут они были в раздевалке. Нянечка, которая согрела Соню в первую детдомовскую ночь, тёрла шваброй пол и ворчала:
— Не вытирают ноги. Тащат грязь. — Она не заметила, как Соня с Петей проскочили к вешалке. — Чужой труд не идёт в счёт. Чужой труд лёгкий. Ишь, наляпали. А тут, как-никак, дети…
Присев за барьер, одетые, Петя и Соня ждали, когда нянечка отойдёт подальше от входной двери. Она отвернётся, и можно будет бежать. Словно подслушав их страстное желание, нянечка взяла ведро с водой и пошла по коридору к туалету.
— Я знаю, где дорога, — шепнул Петя, когда шаги нянечки стихли. ― Ты беги за мной. Только не отставай.
У Пети ноги длинные. Из пальто он вырос, и полы не мешают ему бежать. А Соня не поспевает за ним. Ей, наоборот, пальто велико, бежать в нём трудно. Холодный воздух влетает в открытый рот, и очень скоро у Сони внутри начинает хлюпать, клокотать и хрипеть. Она останавливается.
— Не могу больше, — еле выговаривает.
Остановился и Петя. В отличие от Сони, он дышит ровно.
— Чего ты? — удивился он. — Дыши глубоко. Сейчас отдышишься. Бегать меня учил папа. Мой папа мог пробежать двадцать километров, и ничего, не запыхается даже. Он с солдатами бегал каждое утро. А ещё он научил меня играть в футбол. Могу носиться сколько хочешь, хоть сто часов. Ты не разевай рот, дыши носом.
С закрытым ртом продышаться не получилось. Послушно пыталась Соня вздохнуть глубоко, а воздух не шёл внутрь — наверное, там всё заледенело.
— Надо же, как тебе плохо! — с сочувствием сказал Петя. Он беспомощно смотрел на неё. — Я придумал, разотри грудь.
Много прошло времени, прежде чем Сонины бока перестали ходить ходуном, внутри перестало болеть, и она смогла закрыть рот.
— Не бойся, мы больше не побежим! Нельзя бежать всю дорогу! — сказал Петя.
Соня огляделась. С одной стороны — лес, с другой — окраина города. Двухэтажные, одноэтажные, барачные строения уходят улицами вдаль. А всё остальное пространство — поля. Через поля — дорога, по которой они идут, с широкими колеями от грузовиков, следами людей и лошадей. Куда она ведёт?
— Найдём госпиталь. Там мама, — сказал Петя.
Соня ничего не сказала. Если бы найти маму! Мама напекла бы лепёшек, сварила бы курицу!
— Я хочу есть! — словно услышал её мысли Петя. — Я всё время хочу есть.
Мама говорила, хлеб и картошка растут на полях. Поле припорошено снегом. Где же здесь прячутся хлеб с картошкой? Соня присела на корточки, варежкой стёрла с бугорка снег. Картошки и хлеба нет. Есть заледеневшая земля.
— Ты чего ищешь? — спросил Петя, подходя.
Соня объяснила ему про хлеб и картошку. К Сониному удивлению, Петя возразил:
— Картошка — сырая. Даже если мы найдём, как сварим? А хлеб — в зёрнах.
И всё-таки они стали разгребать снег.
— Нету, — сказал Петя. — Ничего нету.
— Как может в таком камне что-нибудь расти? — удивилась Соня.
Варежки промокли, и сразу замёрзли руки. Соня спрятала варежки в карманы, а руки сунула в рукава пальто, как в муфту.
Снова они пошли. Пошли быстро, чтобы согреться.
Всё сильнее хотелось есть. Сосало внутри. Даже от манной каши с комками Соня не отказалась бы.
Сзади до ребят донёсся топот лошади, скрип колес. И через несколько мгновений около оказалась лошадь, умным старым глазом посмотрела на них. На телеге сидели две женщины, закутанные в платки.
— Не наши, — сказала одна.
— Нет, не наши, — подтвердила другая.
— Вы что, на ночь глядя, здесь делаете? — спросила одна.
— Наверное, из детприёмника убежали?! — спросила другая.
Раньше Сони нашёлся Петя.
— Не-е, — замотал он головой. — Мы ищем маму.
А Соня вдруг осознала, что впереди — ночь. Если остаться на этой дороге, посреди поля, ветер с холодом пролезут до костей. Можно идти всю ночь, но как они пойдут в темноте? Она боится темноты, она хочет спать. Лучше вернуться и наесться манной каши.
Вернуться? А девчонки снова будут издеваться.
Нет-нет, лучше ночью идти, чем вернуться к ним.
— Тётенька, у вас ничего нет покушать? — неожиданно для себя спросила Соня, дрожа от холода. Вытащила руки из рукавов, сунула в карманы, но там было мокро от варежек, снова сцепила их в рукавах.
Женщина постарше заплакала.
— Видишь, какая война? Мать потерялась, жрать нечего. — Она завозилась в телеге, вытащила из-под себя свёрток, долго разворачивала тряпки. Вынула буханку хлеба, отломила Пете и Соне щедрые куски. Протянула и по картофелине.
— Куда идёте-то? — спросила.
— В госпиталь, — сказал Петя. — Наши мамы в госпитале.
— В госпиталь? — удивилась женщина. — До него все двадцать километров, не меньше. Не дойти вам. Вы хоть знаете, как туда…
Её перебила пожилая:
— Давай до поворота довезём их! — и приказала. — А ну, залазьте! Давай руку-то! Там дойдёте до деревни, переночуете…
В одно мгновение ребят затащили на телегу.
— Детей, матерей пораскидала война! — принялась причитать пожилая. — Лютая. Не спрячешься от неё. Говорят, доберётся и сюда. Тогда помирать…
Соня не понимала смысла слов, прильнула к женщине, пытаясь в её тепле согреться. «Мама! — звала про себя Соня. — Мама! Найдись! Я прошу тебя, найдись, мама!»
Была бы мама, сказала бы:
«Подумаешь, туман. Представь себе, солнце светит, и всё вокруг видно. Ну же, напрягись, и ты его увидишь!»
«Разве сейчас холодно? Нет же, не холодно. Гони кровь по жилам, гони, представь, в тебе солнце горит, тебе тепло!»
«Разве это — дырявая хибара, и дождь течёт сквозь крышу? Представь себе дворец! Яркий свет. Камины пылают. Сухо, красиво».
И словно голос мамы зазвучал в самом деле.
«Сейчас. Я сейчас, — откликнулась на него Соня. Забытая привычка — зажмуриться изо всех сил и звать солнце, или дворец, или всемогущего волшебника, исполняющего желания. Звать до тех пор, пока не станет внутри горячо, пока в голове не замигают, а потом не вспыхнут огни. Тогда вместо дождя на небе очутится солнце. — Ну же, ну! — торопила себя Соня. — Не слушай скрипа колёс и причитаний женщин. Не слушай Петин голос!».
Но скрип колес раздавался громко, внятно и словно сдирал с Сони кожу. Как Соня ни заставляла себя не слышать, она слышала всё: скрип колёс, беспокойный крик птиц и Петин голос слышала.
Петя интересовался, почему на полях одна земля, где картошка, что же растёт тут?
Женщины отвечали: урожай давно снят, здесь растут овёс и рожь. а картошка — на дальних полях.
Не слышать женщин Соня не могла.
И сожмуриться, чтобы не видеть ничего вокруг, Соня не могла. Глаза сами раскрывались и видели бесконечные поля, присыпанные снегом, плывущие низко облака, птиц, летающих над полями.
Вроде всё так сейчас спокойно и мирно вокруг, а сердце бешено колотится, норовя выпрыгнуть из груди. Это с шестнадцатого октября оно так колотится. И холодно внутри с шестнадцатого октября, точно всё, что в Соне было горячего и живого, из неё повыдуло сквозняком, и она — не она.
«Мама, — звала Соня. — Мама, найдись!»
Появись сейчас мама, и она оживёт. Мама спасёт их с Петей. Что мама сделает прежде всего? Прежде всего… она доскажет про Кру и Кра. Как только мама найдётся, так сразу и доскажет.
Из далёкой дали… мамин голос. Кру и Кра научились раскрывать тайны…
— Вам туда, — сказала пожилая и махнула рукой направо. — Скоро деревня. Советую там переночевать, а утром пойдёте. Гляди, и доберётесь до госпиталя. Свет не без добрых людей — помогут.
Опускались сумерки, серые, сырые. Но Соня бесстрашно рассталась с женщинами ― мамин голос звучит!
— Слушай, — сказала она Пете, — что я тебе расскажу.
Идти теперь легко. Они не Соня и Петя, они — Кру и Кра, брат и сестра, взявшись за руки, идут спасать своих мам. Вот мамы удивятся, увидев их, а они будут за мамами ухаживать и за другими больными. А когда мамы и все больные выздоровеют, сразу кончится война. Война кончится, и начнётся такая жизнь! Но какая они не думали, это будет новая сказка, совсем хорошая.
— Видишь, вовсе не страшно, — сказал Петя. — Раз мы вместе, не случится ничего плохого. Ночью зачем идти? Кру и Кра ни за что не пошли бы ночью. Они сначала продумали бы, что делать дальше. И мы остановимся на ночлег вон в той деревне, видишь? Хорошо узнаем дорогу, а завтра утром пойдём, да?
Соня сначала удивлялась, а теперь уже не удивлялась, почему Петя в школе был такой молчаливый, а стал такой разговорчивый, она хотела, чтобы он всё говорил и говорил.
— Как ты думаешь, Кру и Кра сказали ребятам или сами пошли спасать пап и мам? — спросила Соня.
Петя не успел ответить, раздалось тарахтенье грузовика, и их ослепил яркий в сумерках свет.
Почему они раньше не услышали этого тарахтенья и грохота? Почему не легли на землю и не притаились на обочине?
Но они, попав в сказку, забыли о реальности.
2
Грузовик обогнал их и резко затормозил возле. Через мгновение перед ними стоял тот самый шофёр, что привёз их шестнадцатого октября в детский дом.
— Старая знакомая! — сказал он недобрым голосом. — Где же твой братик? Одного бросила, другого нашла? Меня не проведёшь, И тот не брат. И этот не брат. А ну, полезайте в машину, домой отвезу.
В его устах слово «домой» прозвучало как удар палкой по голове.
Домой — это попасть сначала на Садовую. Долго смотреть в одну сторону — к тебе несутся светлые огни, их много, и они — весёлые. Потом смотреть в другую сторону — от тебя убегают красные огни, их тоже много, они подмигивают. С Садовой нужно повернуть на Малую Бронную. Это если ты идёшь от метро Маяковская. А если от Смоленской площади, поворачивай на Спиридоновку. Между Малой Бронной и улицей Алексея Толстого — её дом. Это Ермолаевский переулок. Он — красивый, потому что стоит на Патриарших прудах. Дом — это дверь их подъезда с облупившейся краской. Это их квартира на первом этаже. Дом — это мама, папа и Родя.
Она хочет домой! Она очень хочет домой!
Минутное замешательство — шофёр оглушил Соню своим «полезайте в машину, домой отвезу».
— Нет! — воскликнула Соня. — Мы идём к маме. Григорий Аверьянович сказал, наши мамы в госпитале и что он даст им наш адрес. Раз мамы не пришли, значит, они болеют, значит, мы придём к ним и будем за ними ухаживать.
— Ха-ха! Ваш Григорий Аверьянович — тю-тю! Бомбой его шарахнуло. Никакого адреса он не давал вашим мамам. Он вам наврал всё. В госпитале нет никаких мам, там раненые с фронта, солдаты. Всех ваших мам бомбами — тю-тю! — С неожиданной ловкостью шофёр схватил Соню на руки, поднёс к машине и перевалил через борт.
— Петя, беги! — крикнула Соня, вложив в слова всю злость, переработанную из обиды и боли от железных рук шофёра. — Петя, не верь ему! Мамы живы. Приведи мам, Петя! — кричала Соня, ничего не видя вокруг, потому что внезапно наступила ночь — нехорошая, тёмная, с воющим ветром, а сноп света от фар освещал лишь один кусок дороги.
Метнулась маленькая тень в сторону от машины. За ней кинулась большая. Шофёр грязно ругался.
— А-а-а! — закричала Соня, чтобы отвлечь его от Пети, забарабанила по кузову. И вдруг решилась перелезть через барьер. Она видела, как делают это большие ребята. Главное — не оступиться.
«Осторожно ставь ногу! — учил её Родя лазить по деревьям. — Прощупай сначала, прочна ли ветка!»
Соня ухватилась руками за борт, перенесла ногу и стала шарить, куда можно её поставить. В сторону — нет, нельзя, в другую — нельзя. Тут не сползёшь, как по дереву. Ниже, ещё ниже. Ага, твёрдое! Соня постояла так, чтобы удостовериться в том, что не упадёт, и перенесла вторую ногу. Но в тот миг, когда она уже собиралась спрыгнуть на землю, в кузов свалился Петя, сопровождаемый грубой руганью.
— Ещё кусаться, щенок! Погоди! Я тебе покажу. Ты у меня попляшешь, дай только добраться до твоей воспитательницы. С ними по-человечески, их в тепло везёшь, а они…
Петя молчал и не вставал. Соня перелезла обратно в кузов, кинулась к Пете.
— Ты что? Ты ушибся? Тут железяка какая-то… — Петя молчал, а в темноте Соня не могла разглядеть его лица. — Петя, скажи что-нибудь! — умоляла она. Темнота и ругань шофёра, казалось, прибила их совсем — ни вздохнуть, ни подняться. Соня легла рядом с Петей, обняла его. И сразу к ним подполз холод, червяками, змейками пробрался к спине, рукам и ногам.
Грузовик рявкнул и рванулся.
— Петя, ты жив? — холодеющими губами спрашивала Соня, едва выговаривая слова.
Никогда раньше такое слово не сорвалось бы с её губ, а теперь Соня знала, что война — это жив или не жив. Не жив — значит мёртв. Так легко стать мёртвым, когда совсем недавно был живой. От мёртвых — холод.
И вдруг Соня почувствовала, Петя плачет. Рыданий не было, было лёгкое, едва ощутимое движение, говорившее о том, что Петя плачет.
— Ты жив, Петя! — сказала Соня. — Не плачь. Мы всё равно убежим. Мы теперь знаем, куда идти. Ты не плачь.
Грузовик трясло, их подкидывало.
Доехали быстро. Они с Петей шли полдня, а приехали чуть не через полчаса. Снова крыльцо, освещённое светом.
— Вытряхивайтесь! — приказал шофёр. — Идите сюда, чёрт бы вас побрал! Валандайся с вами. Сколько времени у меня отняли!
Соня с Петей лежали прижавшись к холодным доскам и не шевелились. Из Сони как-то разом ушли все силы. Сделай, казалось ей, хоть одно движение, и она рассыплется, или холодные змеи, притаившиеся на спине и в голове, вопьются в неё иглами.
Её рывком оторвали от пола.
— Ишь, паразиты, работай на них!
Всё повторилось сначала. Снова её на руки принял Горбун. Она прижалась к его небритой щеке.
— Нешто у тебя есть соображение, дочка, — ночью бежать?!
— Да брось ты её! Другого нужно выуживать! Эй, парень, иди сюда! — заорал шофёр, но дожидаться, когда Петя подойдёт к краю кузова, не стал, полез сам, подхватил Петю и тяжело спрыгнул с ним на землю. — Хватит притворяться. Стой, кому говорю. Я тебе упаду! Я тебя, паразита, научу бегать! Кусается шельмец. Рука…
— Где ты совесть свою потерял? — закричал дядя Кузьма. — Видишь, парень не стоит на ногах. У, зверюга! Знаю о твоих подвигах, как ты собак да щенят вешал! С кем воюешь! Нешто ты человек? — Дядя Кузьма поставил Соню на ноги, подошёл к Пете. — Чего болит? Опухла-то как! Гляди-ка, переломил тебе ногу, подлец!
— Он его, дядя Кузьма, швырнул вот так через борт, а там — железная коробка… я заметила.
Петя ничего не говорил, он стоял на одной ноге, прижавшись к колесу грузовика.
— Если переломил, я тебя отдам под суд! Давно подобраться к тебе хочу. Феня! — позвал дядя Кузьма. — Иди-ка сюда, возьми Соню. Вот напасти. По одному сердце рвётся, а тут другого пришибли… Подлец!
— Да я тебя за такие слова… — шофёр выругался.
— Что тут происходит? — подошла Жанна Кирилловна. — Нашли? Я так и знала, далеко не уйдут, струсят. Хулиганы!
Шофёр сразу приободрился.
— Вот и я говорю, хулиганы, играют на нервах. С ними валандайся тут…
Жанна Кирилловна сразу стала кричать:
— Их кормят, их обогревают, их учат, а они… Марш в дом, — крикнула Соне.
И тут на Жанну Кирилловну закричал дядя Кузьма:
— Это что же ты всё орёшь на детей? Через тебя бегают. Я с семнадцатого года член партии, я делал революцию, чтобы не обижали детей. Ты не смотри, что я дворник и истопник. Калечество моё тому причина, Позвоночник повредил белобандит! Только я живу по справедливости, я дойду до самых верхов. Идём-ка все к Лидии Петровне, это за её спиной ты выкамариваешь над людьми. — Дядя Кузьма полуобнял Петю, другую руку протянул Соне. — Слава богу, вернулась, голубушка. А ты, Феня, позови доктора, у меня она, пишет бумагу на Стасика.
С каждым словом дяди Кузьмы всё теплее становились змейки и червяки, ползающие по её телу. В светлом коридоре, держась за руку дяди Кузьмы, Соня почувствовала себя осмелевшей.
— Вот погоди, отольются тебе твои оскорбления! — крикнул им в спину шофёр. — Не всё вам тут…
— Что ты сказал? — взревел дядя Кузьма. — Ждёшь, значит? Да я из тебя… — Но дядя Кузьма с разбегу замолчал. — В другом месте с тобой поговорю! Ты, дочка, не слушай наших разговоров.
В этот вечер Соня впервые встретилась с директором Лидией Петровной. Худая, бледная, с гладко зачёсанными волосами, сзади собранными в тяжёлый узел, Лидия Петровна, увидев их с Петей, вскочила из-за стола, подошла к ним. Не закричала, ласково сказала:
— Сейчас покушаете, спать ляжете, отдохнёте. Намаялись как…
Шофёр, собиравшийся было опять начать ругаться, промолчал.
Между тем врач с помощью нянечки тёти Фени сняла с Пети брюки, и открылась толстая синяя колода. Соня испуганно смотрела на эту, не похожую на обычную, ногу. В кабинете стояла тишина. Только Петя время от времени тихо постанывал.
— Перелом, — сказала наконец врач. — Я не сумею помочь. Нужен хирург.
— Пойдёшь под суд! — рявкнул дядя Кузьма. — Нечего детей швырять на железки. Нешто можно так?
— Где же ночью возьмём хирурга? — растерянно спросила Лидия Петровна. — Всех забрали в госпиталь. И мальчика нельзя стронуть с места. — Она в упор посмотрела на шофёра. Тот заюлил:
— Если надо, я привезу хирурга, из-под земли достану… Да я… что хотите… у меня дети…
— У тебя — дети? — удивился дядя Кузьма. — Вот не думал, что у тебя дети. И ты их не перевешал, как собак? — Но тут же дядя Кузьма отвернулся от него. — Есть у меня знакомый костоправ. Старый совсем, а силищи уйма. Веришь, Петровна? — Та кивнула. — Успокойся, дочка, — сказал он Соне. — Не согрелась еще? Всё будет хорошо. С людьми живём.
Но Соня дрожала всё сильнее. У Пети был синий висок, и ей казалось, сейчас Петя упадёт мёртвый. Вот сейчас… был живой, а станет мёртвый.
— Смотрите, — показала она.
— Как жив остался, не понимаю, — удивилась врач.
— Я ничего, я не бил его, не бил! — закричал шофёр.
Соня дрожала. Был Петя живой, станет мёртвый. Шумело в голове. Никак не кончался длинный день, снова проносился перед глазами: Стасик-Гришуня без сознания, девочки дразнят, ледяная застывшая земля, женщины, отломившие им хлеба, Кру и Кра, шофёр с грузовиком, молчащий Петя. Петя умрёт?
— Соню нужно накормить, — сказала Лидия Петровна Жанне. — И уложить спать. Лично проверьте, чтобы при вас уснула.
— У мальчика, похоже, сотрясение мозга, — врач испуганно смотрела на Лидию Петровну. — Сильный ушиб. Как жив остался, не пойму, — повторила растерянно.
Жанна Кирилловна потянула Соню, но Соня вырвала руку, ухватилась за дядю Кузьму.
— Я с ней не пойду. И в ту спальню не пойду. И вообще… я с ним пойду! Возьми меня к себе, дядя Кузьма, — умоляла Соня.
Дядя Кузьма осторожно высвободился из Сониной крепкой хватки.
— Куда, дочка? Я иду в деревню. За врачом. Ко мне сегодня, дочка, никак нельзя. Потерпи, дочка. Ко мне сегодня никак нельзя, — повторил он. — Твой Стасик… — дядя Кузьма осёкся.
— Иди скорее, Кузьма Степаныч, — попросила Лидия Петровна, подошла к Соне. — Успокойся, всё будет хорошо. Ты зря убегала. Здесь кругом леса и поля. Некуда бежать.
— В госпиталь! Я хочу к маме! И Петя хочет к маме. Найдём…
— Послушай! — Лидия Петровна усадила Соню на диван, села рядом.
— Я пойду! — перебил Лидию Петровну шофёр. — Мне надо поставить машину.
— Нет, никуда не пойдёте, — жёстким голосом, совсем не таким, каким только что говорила с Соней, сказала Лидия Петровна. — То, что вы по собственной инициативе решили доставить детей в детский дом, — благородно. Но при этом… совесть ещё не отменена и никогда отменена не будет, а при ней нельзя швырять детей, как дрова. Сядьте и чтобы до прихода милиции я вас не слышала. Госпиталь в нашем районе не один, — другим тоном начала объяснять она Соне с Петей. — В какой повезли ваших мам, неизвестно, но в каждом известны ваши имена-фамилии и адрес нашего дома. За вами приедут, потерпите. А идти некуда, понимаете? Волков много в наших местах. Есть нехорошие люди… могут обидеть. Постарайтесь вести себя так, чтобы мамы были довольны.
Но Соня уже ничего не слышала. Ровный ласковый голос Лидии Петровны отогнал страх. Всё поплыло перед глазами. То красными пятнами, то чёрными вспыхивал воздух. Последнее, что она услышала сквозь ровный гул в ушах:
— Куда? Назад! Стой! Ушёл…
Соня ничего не поняла, она уже спала.
Иллюстрацию мы взяли тут
