Завокзальный цирюльник

Где-то в центре Баку работали салоны красоты с манящими витринами и яркой световой рекламой, куда попасть было трудно. Записывались заранее. В нашу же парикмахерскую на 9-й Завокзальной, неприметную и уютную, приходили, как правило, одни и те же и когда вздумается. Надо было только очередь отсидеть.

В будни здесь бывало тихо. Клиентов – кот наплакал. А в выходные, как в банные дни, все шли и шли, чтобы выглядеть привлекательней и опрятней: совсем старики, зрелые и перезрелые мужчины, молодые парни и мальчишки. После парикмахерской они расходились по своим дома, прямиком под душ, чтобы ни одной волосинки не оставалось после стрижки, чтобы нигде не чесалось. Коммуналок в городе поубавилось. Семьи обзаводились своими ванными – в квартирах или на крытых верандах, в «галереях». Мойся хоть круглыми сутками! Но ежедневно принимать душ в СССР считалось непозволительной роскошью, пережитком прошлого. Для гигиены и красоты существовали суббота и воскресенье.  

Парикмахера Арташеса знали все на Завокзальной. Мастер высшего класса. В самые дорогие салоны его приглашали, но не шел. Любил свой район. Своим внешним видом он располагал к себе окружающих: хочешь выглядеть таким же красавцем – иди ко мне, Арташесу. Цирюльник как две капли воды был похож на легендарного кинокомика Макса Линдера – взгляд с поволокой, ослепительная улыбка, аккуратные усики, набриолиненные иссиня черные волосы с налетом седины на висках, четкий пробор не сбоку, а почти посредине.  Одевался Арташес тоже элегантно, как знаменитый француз, не хватало только цилиндра и тросточки.

Страдал ли Макс Линдер от излишней разговорчивости, сказать трудно: снимался-то он в немом кино. А наш Арташес мог беспрерывно работать не только руками, но и языком: был не в меру болтлив, как радиостанция Би-Би-Си. Все городские сплетни первым узнавал. Кто с кем гуляет, у кого что украли на Завокзальной, где чья свадьба будет, к кому из цеховиков нагрянули с проверкой из ОБХСС…

Да, Арташес любил поговорить. При мне он вечно ругал какого-то Петю, который его совсем замучил: «Как пристанет, дай одеколончику, дай одеколончику… Водку не любишь, на коньяк денег нет – купи «Агдам», дешево и сердито! А он все одеколоны пьет. Не понимаю таких людей, не уважаю!»

Всем клиентам Арташес предлагал освежиться одеколоном «Саша», а  из-под полы своим, по знакомству  — польский лосьон после бриться. Женам постоянных клиентов добывал дефицит: «Из Ирана вчера иранскую хну привезли. Только для тебя, дорогой. Я твоей жене лично обещал».

Еще Арташес, приступая к делу, любил повторять веселую присказку: «Везде постричь, ухи подравнять!»

Но и клиенты ходили к парикмахеру не из числа молчунов. Некоторые раскрывали ему душу, как во время сеанса у психотерапевта или на исповеди в церкви. Цирюльник знал много тайн, но умел их хранить. При желании на каждого своего посетителя мог досье составить. Только кому это надо!  Один жене изменяет, другой с завода бутылку скипидара унес, у третьего сын за взятку в нархоз поступил… А вот большое городское начальство, владевшее секретами куда значимей, в скромное заведение Арташеса   не заглядывало… Да и где вы видели на Завокзальной этих самых больших начальников?!

Свое действо цирюльник начинал с заученной фразы: «Полина, прибор!» Из-за занавеси в конце зала появлялась пышногрудая блондинка в белом халате и с химической завивкой на голове. Она величаво шла к мастеру, держа поднос с «прибором» — опасной бритвой, медной миской с горячей водой, накрахмаленным вафельным полотенцем и помазком. Женщина медленно ставила поднос на тумбу и так же с чувством собственного достоинства удалялась прочь, к себе в подсобку. Арташесу только оставалось приступать к делу.

Ходили слухи, что у Арташеса с Полиной долгие годы был служебный роман. Но бросать семью парикмахер не собирался, и синеглазая любовница нашла ему замену:

— Ну и живи со своей носатой мымрой.

Арташес погоревал немного и успокоился. Годы уже не те, пылкость чувств прошла. С помощницей пришлось установить чисто деловые отношения.

Как и в баню, отцы приходили сюда с сыновьями, дедушки с внуками. Взрослым стрижка или бритье стоили всего рубль, детям радикальная стрижка «бокс», когда ты оказывался почти лысым, или слегка щадящий «полубокс» обходились всего в 30 копеек. После Арташеса мальчишки смело могли выходить на ринг.

Некоторые экономили.  Привести в порядок свою голову можно было не только в парикмахерской, но и дома, если имелась механическая машинка для стрижки наголо, «под Котовского».

Мы с папой приходили к Арташесу строго в первую субботу месяца. Папа обладал густой шевелюрой. Он расчесывал волосы назад, по моде того времени, открывая высокий лоб. Расческу носил в нагрудном кармане пиджака. Причесавшись, всегда дул на нее и клал обратно.

Мастер машинкой обрабатывал папину шею и виски. А потом брызгал из пульверизатора одеколоном.

— Это польский лосьон, Володь, специально для тебя держал.

Мне казалось, что парикмахер врал, всех он поливал этой резко пахучей жидкостью. И не факт, что польским лосьоном.

От бритья папа всегда благоразумно, на мой взгляд, отказывался. Он предпочитал бриться дома металлическим станком, хранившимся в специальном футлярчике, и сменными лезвиями «Нева» и «Спутник», которые я порой использовал для очистки карандашей. Электробритвы папа не признавал.

А вот некоторые отчаянные мужчины у Арташеса брились. Вид острой бритвы, которой в кино злодеи могли перерезать горло несчастным, приводил меня в ужас.  Арташес артистически «правил» бритву о ременное точило, что-то насвистывая или рассказывая. Потом разводил пену в миске, обильно наносил ее помазком на лицо клиента. Водил бритвой по лицу он элегантно, под разными углами, на щеках, по горлу, под носом… Я смотрел на действо, затаив дыхание, и думал, что когда вырасту, то буду бриться, как папа, дома, станком или электробритвой. Но никак не у Арташеса.

Я взбирался в высокое кресло из черного дерматина. Парикмахер, зная, как «Володин сын» не любит стричься, приветствовал меня привычной фразой: «Брат. волосы не зубы, отрастут». Как фокусник на арене цирка, накидывал мне на грудь белую простынку, делал узелок на шее. Оставалась видна одна моя голова. А вертеть ею нельзя. Я угрюмо смотрел на свое отражение в зеркале: кислое выражение лица ребенка, которому здесь не нравилось все – и обстановка, и эти дурацкие портреты моделей со стильными стрижками, и резкий запах одеколона, и вечно недовольная Полина…

Арташес не очень заморачивался оформлением интерьера зала.  Устроил на стенке галерею красавцев с аккуратными стрижками, похожих на артистов кино. Красавцы улыбались и зазывали завокзальных мужчин к Арташесу: проходи смелей, дорогой, устраивайся в кресле, через полчаса выйдешь отсюда таким же бесподобным, как и я, все девушки будут твоими.

Поскольку головой вертеть категорически воспрещалось, мне ничего не оставалось, как слушать разговоры взрослых…

Как правило, они комментировали свежие новости, которые выдавал парикмахер.  Одни верили этим новостям беспрекословно, другие относились к газетам и двум кнопкам телевидения со скепсисом.

— Вот, в «Правде» вчера напечатали, на первой странице, между прочим! – пожилой инженер с Нефтяных Камней Евдокимов доставал из кармана пиджака сложенную газету. – И по программе «Время» об этом говорили.

— Ала, ты взрослый человек, почти в отцы мне годишься, а все газетам веришь, – удивлялся инспектор ГАИ Наджафов. – Если там напишут, что завтра коммунизм будет, что в магазинах на Торговой все бесплатно раздавать будут, а Арташес без денег брить нас станет… Поверишь?

Политику любили обсуждать.

— Вошли наши в Чехословакию. А я вот думаю: зачем вошли? – спрашивал на затравку Арташес.

— Как зачем?! Так им и надо, этим чехам! – не скрывал своего возмущения Евдокимов. – Бунтовать они вздумали. Правильно им всыпали.

— На него смотри! Тебе что, чехи долг не вернули или любовницу увели? Какой тебе до них дело! Хотят сами жить —  пусть сами живут! – взрывался местный диссидент Аванесов. Поговаривали, что он регулярно слушает вражеские «голоса». – Сначала Венгрия, потом Чехословакия… Дубчека убрали – он вам чем помешал?!

— Ну, вы скажете, — перебил его Евдокимов. — Оппортунистов и ренегатов надо сразу к стенке! И если бы не мы, туда мигом бы вошли танки НАТО.

— Этот НАТО, он что от нас хочет? Мы же их раздавим, как клопов, – закурил инспектор Наджафов. — Я бы им сказал так: чехи, сидите тихо, живите тихо и другим не мешайте. Зачем вам шухур-мухур делать, чтобы чужие танки по улицам ездили, асфальт портили? Потом разные дорожно-транспортные происшествия будут из-за плохой дороги… Зачем головная боль вам и нам нужна? Лучше, чехи, делайте свои чешские люстры и чешские туфли.

— Наши соседи вчера купили, – вставил Арташес.

— Что купили? – не понял гаишник.

— Чешскую люстру, хрустальную. По блату достали.

— Молодцы-да!

— Молодцы… Теперь жена моя пилить будет: Самедовы купили, а у нас старая люстра висит. Как будто от старой люстры свет хуже горит.

— Женщины-да, Арташес, не бери в голову!

Из-за занавески показалась величавая фигура Полины. Она бросила полный презрения взгляд на Арташеса, хмыкнула и вновь исчезла за занавеской.

— Я вот что вам скажу, – вступил в дискуссию бухгалтер Яков Моисеевич. — Я Леонида Ильича и его политбюро очень уважаю. Но они, как мне кажется, не совсем правильно поступают. Вот у меня сын, Сенечка. Пап, говорит Сенечка, я хочу жить один, мне уже 27 лет. Иди, сына, поживи, мы с мамой не возражаем. Он у нас пока не женат, с хорошей девушкой встречается. Плохо будет – вернешься, хорошо будет – дай бог тебе счастье. И с чехами так же надо поступить. Но, возможно, я заблуждаюсь…

Арташес, продолжая аккуратно и неспешно кромсать мои волосы, поменял разговор:

— Брежнев что-то плохо выглядит по телевизору. Говорят, диабет у него.

— Не диабет, а гипертония, – уточнил Наджафов.

— Леонид Ильич здоровее всех нас, – не мог промолчать Евдокимов и выпрямился на стуле.

— Кто бы спорил, с его-то питанием и уходом, – вздохнул Яков Моисеевич. – Нас всех переживет.

Помолчали чуток. Арташес снова поменял тему разговора:

— В Баку все женщины с ума посходили, все становятся блондинками.

— Они красят волосы, чтобы в Москве за свою сойти, асма, я тоже москвичка, – встрял в разговор сапожник Вартан, появившийся в дверях парикмахерской.

— А ты попроси Арташеса, он тебе волосы тоже перекрасит, в Москве милиция приставать не будет, – засмеялся Аванесов.

Мой папа в разговорах никогда участия не принимал. Сидел вместе со всеми на стуле, дожидаясь очереди и уткнувшись в газету «Известия». Когда я вставал из кресла, папа занимал мое место. А мне предстояло наблюдать уже, как парикмахер стрижет папу, и слушать их разговоры…

— Я этого Андзюлиса душу мотал. Вчера такой гол «Нефтянику» не засчитал… Этот ЦСКА купил его, мамой клянусь! – возмущался сапожник.

— Эээ, брат, разве человек с такой фамилией может быть честным судьей! – в ответ смеялся гаишник Наджафов.

 

 

Нет комментариев

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

-->

СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ

Вы можете отправить нам свои посты и статьи, если хотите стать нашими авторами

Sending

Введите данные:

или    

Forgot your details?

Create Account

X