1941 год, август. Томаковка. Арест.
Поздним августовским вечером в доме Шаблей царило тревожно-суетливое настроение: родители готовили Петра в дорогу.
– Направление на работу не забыл? – в который раз деловито переспросил отец. – Паспорт? Деньги? Приписное свидетельство? Сейчас война – в любой момент могут мобилизовать. Нужно иметь при себе все документы.
Пётр снова проверил свои бумаги: всё на месте. Тем временем мать принесла из кладовки свёрток:
– Возьми ещё сала: мало ли что – пригодится, – женщина взглянула на сына со смешанным чувством любви, жалости и какой-то обречённости.
Она протянула вперёд завёрнутые в пергаментную бумагу продукты, но не выдержала и расплакалась. Затем, поняв неуместность своих слёз, сконфузилась и начала через силу улыбаться, спешно вытирая лицо тыльной стороной ладони. Пётр подошёл к матери, нежно привлёк её к себе и поцеловал, помогая обтирать щёки.
– Всё нормально, мамочка, всё хорошо, – ласково увещевал он. – Я еду на работу, буду учительствовать. Это совсем недалеко, и я буду приезжать.
Местом назначения был не такой уж далёкий Каменско-Днепровский район Запорожской области. И случись поездка в мирное, спокойное время, – ничего, кроме радости, она бы не принесла. Но шла война; и она подбиралась уже совсем близко. Поэтому будущее становилось неопределённым. Именно эта неопределённость привносила щемящее беспокойство в мысли и чувства всех членов семьи.
Лаская и гладя мать, Пётр и сам проникся жалостью к ней, к отцу, к их общей, почему-то такой непутёвой судьбе. Слёзы матери разбередили душу; ком подступил к горлу. Чтобы не заплакать, он легонько отстранился от матери, улыбнулся.
– Пойду покурю, – сдерживая эмоции, поспешно сказал парень, взял пачку папирос и вышел на улицу.
Несколько шагов в темноту – и молодой человек остановился, прислушиваясь. Зияющая, обволакивающая тишина ночи опустилась ему на плечи, окутала тело, проникла в саму душу. Боясь нарушить это величественное безмолвие, он осторожно присел на крыльце, полной грудью вобрал свежий, отдохнувший от дневного зноя, воздух, поднял глаза к небу. Яркие звёзды торжественно сияли в вышине. Среди тысяч далёких миров особо выделялась своей красотой и таинственностью Большая Медведица. Мысль живо скользнула в ту неведомую, загадочную, бесконечную даль и потерялась в ней.
– Вечность… – еле слышно пробормотал Пётр. – Вселенная всегда была и всегда будет, независимо от нашего существования.
Внезапно где-то в соседнем дворе залаяла собака; в ответ ей на другом конце улицы раскатисто и жалобно завыла другая, потом третья. Бодрый ветерок прошуршал по кронам деревьев. Отозвавшись на его рвение, спелое, наливное яблоко сорвалось с ветки, глухо ударилось о землю, чуть прокатилось по ней и застыло у ног Петра. Совсем рядом в траве заиграли свою однообразную скрипичную партию кузнечики, а в сажу, похрюкивая, зашевелился поросёнок. Как будто по сигналу невидимого дирижёра, оркестр живых существ дружно принялся исполнять привычную, сумбурную и так резко контрастирующую с вечностью какофонию бытия.
«Зачем всё это? Собаки, деревья, кузнечики, свиньи, люди? В чём смысл этой суеты, если есть величественная вечность? – Пётр в который раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа. – Так надо, так необходимо создателю вечности. Эта суета – неотъемлемая составляющая часть вечности», – заключил он.
Упавшее румяное яблоко заискивающе лежало у самого носка ботинка. Молодой человек поднял его, наскоро обтёр ладонью и яростно вгрызся в ароматную, кисло-сладкую мякоть. Вкусив земного плода, он вновь окунулся в суету бытия, обратился к своим сегодняшним переживаниям, своим чаяниям и планам, которые вдруг в одночасье стали один за другим рушиться под ударами судьбы.
«Ну, что же, следующий пункт – Первомайская средняя школа Каменско-Днепровского района. Буду работать там учителем. В сегодняшней ситуации – это очень даже неплохой вариант. А дальше – что Бог даст», – подумал Пётр.
Затем закурил, прокручивая в голове план действий на завтра. Клубы табачного дыма, похожие на серых, лениво-призрачных летучих мышей, то появлялись, то растворялись перед глазами, резонируя с такими же серыми и нечёткими мыслями о будущем.
Докурив папиросу, парень решительно встал, зашёл в дом и упаковал в чемодан свёрток, подготовленный матерью. Затем рассовал по карманам документы и деньги.
– Пора ложиться, – сказал он, обращаясь к сидящим за столом растерянным родителям, – завтра рано вставать.
Он подошёл к матери и отцу, обнял и поцеловал обоих, потом снял с себя рубашку и брюки.
– Ложитесь, а я ещё сбегаю на улицу, – подбадривающее проговорил Пётр и вышел.
Уверенными шагами он ступал по почти невидимой, но такой до последнего камешка известной тропинке к туалету. Тревожные мысли ни на мгновение не покидали его, бередили душу приторно-щемящим привкусом неизвестности.
Пётр привычным движением отворил дверцу покосившейся старенькой деревянной уборной. В то же мгновение на обе его руки разом навалились два невесть откуда взявшихся мужика в форме. Одновременно третий выскочил из уборной и приставил пистолет к Петровой груди.
– Руки вверх! – неистово закричал стоящий чуть поодаль четвёртый, держа винтовку наготове.
Как бы Пётр ни хотел, он не мог выполнить этой команды, поскольку на его руках, пытаясь выкрутить их, повисли два здоровяка.
Тем временем пятый сотрудник НКВД подбежал к несчастному сзади, сбивая его с ног резкими подсечками.
Пётр рухнул лицом в землю. Все вместе стражи порядка сумели скрутить ему руки за спиной и нацепить на них наручники.
– Встать! – скомандовал лейтенант госбезопасности, по-видимому, командир группы захвата. – Обыскать! – продолжил он после того, как Пётр поднялся.
В то время как четверо НКВД-истов, стоя полукругом, держали арестанта под прицелом, пятый производил обыск, яростно шаря у бедняги в трусах.
– Ничего! – доложил он начальнику по завершении своего дела.
Лейтенант с облегчением перевёл дух.
– Гражданин Шабля Пётр Данилович? – спросил он, перейдя, наконец, к формальностям.
– Да, – коротко прохрипел запыхавшийся пленник.
– Вы арестованы по подозрению в контрреволюционной деятельности и шпионаже с целью свержения социалистического строя, – продекламировал представитель власти стандартную, заученную многократным употреблением, фразу. – Вот ордера на Ваш арест и обыск. Пройдёмте в дом, нам необходимо провести следственные мероприятия.
Как раз в этот момент на крики выбежали родители. Перепуганные и ошарашенные, они смирно, в одном нижнем белье, стояли на некотором расстоянии от происходящего.
– Вы родители арестованного? – спросил лейтенант у Данила и Марии. – Покажите нам вещи Вашего сына, – не дожидаясь ответа, потребовал он, первым открывая дверь в помещение и жестами приглашая всех зайти внутрь.
Мать с отцом послушно выполнили приказ.
При обыске было изъято: паспорт ШЗ-194301; диплом об окончании пединститута; назначение на работу от 6/VIII-41 N 02; направление на работу; студенческое удостоверение; семь писем. Протокол был составлен оперативно. После его подписания участниками задержания и понятыми, Петра затолкали в воронок.
– О дальнейшей судьбе задержанного можете узнать в Запорожском управлении НКВД, – взбираясь в кабину, сообщил лейтенант госбезопасности убитым горем родителям.
Яростно взвыл мотор, и уродливый, наводящий ужас на всё население СССР, «чёрный ворон» увёз Петра из родного гнезда на семь долгих лет.
1923 год, ноябрь. Томаковка. Прибаутки бабушки Ирины.
Как обычно около восьми утра Петя почувствовал, что просыпается. Но покидать тёплое ощущение блаженства и защищённости не хотелось.
– Попробую ещё немножко поспать, – решил он, покрепче сжимая веки.
Правда, из этого ничего не получилось: сон уже прошёл, а привычный режим дня настойчиво стучался в сознание мальчика.
Петя открыл глаза. Первым, что он увидел, было окно, в котором виднелся серый кусок пасмурного позднеосеннего неба. Казалось, воздух на улице буквально пропитался мелким холодным дождём. Голые чёрно-коричневые ветки маячили над занавеской. Как щупальца какого-то едва вынырнувшего из воды чудища, они то уныло подрагивали на ветру, то вдруг резко дёргались, стряхивая с себя тяжёлые капли.
Всё-таки вставать не хотелось и мальчик решил ещё некоторое время понежиться в кровати. Он повернулся на бок и осмотрел спальню: в комнате никого не было. Ребёнок прислушался. С кухни доносились звуки переставляемой посуды и какие-то шорохи.
– Наверное, бабушка возится с завтраком, – догадался он. – Вот бы она заглянула ко мне: тогда я бы сразу встал.
Малыш с надеждой посмотрел на дверь, и как по мановению волшебной палочки, она отворилась, а затем улыбающееся бабушкино лицо появилось в проёме. Ирина увидела проснувшегося внука; её лицо ещё больше растянулось в усмешке. Мягкими шагами она подошла к ребёнку, провела рукой по головке и поцеловала. Воодушевлённый тем, что бабушка почувствовала его желания, мальчик обнял её за шею и тоже поцеловал.
Расчувствовавшаяся Ирина присела на краю кровати и лукавым нежным голосом стала приговаривать потешки:
«Это кто ж у нас проснулся?
Кто так сладко потянулся?
Петрик, Петя! Петушок!
Мой любименький…»
Тут Ирина сделала паузу и, вопросительно с хитрецой улыбаясь, посмотрела в глаза мальчонки.
– Внучок! – выкрикнул тот радостно.
– Внучок! – подхватила возглас ребёнка бабушка, – молодец! – сразу же похвалила она его за то, что правильно сумел подобрать рифму.
А Петя, счастливый тем, что справился с традиционным бабушкиным заданием, снова кинулся ей в объятия. Он был без ума от Ирининых прибауток. Ведь она знала их великое множество, и каждый раз рассказывала всё новые и новые. Причём даже если спустя пару недель какие-то куплеты и повторялись, то уже в изменённом виде.
Ирина тоже обняла внука, а после, не разжимая рук, осторожно поставила на кровать. Петя знал все бабушкины приёмы. Поняв, что она собирается делать, мальчик тут же с радостью включился в действо: подыгрывая Ирине, он встал на цыпочки и поднял руки вверх.
В ответ её ласковые ладони стали бегать по телу ребёнка, как бы вытягивая его снизу вверх, а из уст женщины продолжили литься так любимые мальчишкой приговорки:
«Потягушки-порастушечки!
От носочков до макушечки.
Петя тянется-потянется:
Он маленьким…»
– Не останется! – выпалил мальчишка и снова утонул в объятиях.
Проходя руками по бокам туловища от ступней до кистей внука, Ирина напоследок давала ему ухватиться за свои большие пальцы, а затем приподымала ребёнка вверх и немного встряхивала в воздухе, заставляя тренировать мышцы.
Опущенный назад на кровать, Петя заходился от смеха, обнимал бабушку, а потом требовал продолжения игры. Представление повторялось. Но Ирина тонко чувствовала меру, и когда по прошествии некоторого времени она понимала, что пора прекращать, ей всегда удавалось вовремя переключать внимание внука на что-то другое и не менее для него интересное.
Вот и сейчас женщина задействовала эти свои навыки:
– А что это мы играемся, не умывшись? Забыли? – растерянно посмотрела она на внука. – Фу, какое личико некрасивое, заспанное! Давай-ка быстро поиграем в наши ладушки-умыватушки и пойдём умываться: станем красивыми-красивыми!
Ирина схватила табуретку; они с внуком уселись напротив и принялись играть в ладушки, хлопая друг друга по ладошкам строго в принятом ими порядке. Одновременно ребёнок и женщина хором декламировали соответствующую случаю прибаутку:
«Ой вы ладушки, лады,
Не боимся мы воды!
Чисто умываемся,
Бабе улыбаемся!»
Сразу по завершении потешки Петя соскочил с кровати и со всех ног кинулся к умывальнику, а Ирина потихоньку пошла за ним.
Аккуратно складывая ладошки, – так, как учила бабушка, – мальчишка набирал в них воду и подносил к лицу. Но как только холодная жидкость касалась кожи, он возбуждался и проводил дальнейшие водные процедуры, как бы соревнуясь с умывальником. При этом паренёк фыркал и кряхтел, а капли разлетались во все стороны.
Подоспевшая бабушка помогла малышу сделать всё правильно, а затем они, дружно улыбаясь, вместе подтёрли разбрызганную по полу воду.
– Петюша, а ты знаешь, что я готовлю на завтрак? – заинтриговала Ирина внука, когда дело было сделано. – Ну-ка, угадай!
– Пирожки! – предположил тот, припоминая любимые свои блюда.
– Нет.
– Наполеон!
– Тоже нет.
– Котлеты!
– Вовсе нет.
– Кашу! – уже с меньшим энтузиазмом, но всё же бодро огласил мальчишка.
– Правильно, кашу! А какую кашу? Угадай!
– Пшённую!
–А вот и нет!
– Тыквенную!
– Не угадал!
– Гречневую!
– Да, угадал! – засмеялась Ирина. – А мы с тобой знаем ладушки про кашу?
– Знаем! Знаем! – заверещал внук.
Теперь уже на кухне они сели друг против друга и опять стали читать стишки, хлопая в ладоши:
«Ладушки-ладушки,
Где были? – У бабушки.
А что ели? – Кашку!
А что пили? – Бражку.
Кашка – сладенька,
Бабушка– добренька:
Накормила пирожком –
Проводила батожком;
Накормила семечком –
Проводила веничком!»
Петя не вполне понимал смысл этой прибаутки. Во-первых, он не знал, что такое бражка, а те объяснения, которые он услышал от Ирины, вовсе не прояснили ситуацию.
Во-вторых, ребёнок не был согласен с тем, что бабушка может бить внука батожком или веничком. Ведь его бабушка была самым близким и добрым человеком, и этого никогда не делала. А потому мальчик не мог себе даже представить, что такое в принципе может случиться.
Боясь обидеть бабушку необоснованными обвинениями в применении батожка, он не решался напрямую спросить о смысле этих слов у Ирины. Вместо этого мальчик однажды поделился своими сомнениями с мамой. А та сказала, что у других детей есть бабушки, которые бьют своих внуков. Но Петя этому не поверил: «Видимо, такие слова в прибаутку вставили, чтобы она была складной», – решил он тогда и стал воспринимать сей стишок именно так.
– Петрик, а мне нужна твоя помощь, – обратилась тем временем Ирина к внуку, – я хочу кашу посолить, да никак не могу распробовать, сколько ещё соли положить. Поможешь?
– Помогу!
– Тогда вот тебе ложка каши – пробуй!
Бабушка поднесла ко рту мальчика вкусно пахнущую, предварительно сдобренную сливочным маслом и остуженную рассыпчатую кашу. Тот пожевал, стараясь разобрать вкус.
– Ну как? Нужно ещё соли? – спросила женщина.
– Да, – авторитетно ответил юный дегустатор.
– Тогда набирай в ложку соли и подсаливай кашу!
Вместе с Ириной парнишка набрал из миски немного соли и самолично бросил её в казан.
– Ну, спасибо за помощь! – поблагодарила бабушка, размешивая варево, и приговаривая:
«Ай, ту-ту, ай, ту-ту,
Варим кашку круту,
Подливаем молочка,
И накормим…»
– Казачка! – закончил потешку Петя, за что был вознаграждён ещё одной ложкой каши.
– Ну что, по-моему каша уже хорошо посолена, – высказала своё мнение Ирина, – а как тебе, вкусно?
– Вкусно, – подтвердил внук.
– Значит, можно кормить семью?
– Можно, – заверил Петя.
Тогда я пойду позову папу и маму, а ты пока готовься рассказывать им прибаутку про сороку-ворону. Помнишь, как она кормила своих деток?
– Помню!
Ирина пошла на улицу звать Данила и Марию к завтраку, а Петя, чтобы не ударить в грязь лицом перед родителями, принялся вслух повторять заданный бабушкой стишок. За этим занятием его и застали взрослые.
– Ну что, готов рассказывать, кому сорока-ворона дала кашку, а кому нет? – с порога задала вопрос Мария.
– Да, – с готовностью ответил сын.
– Тогда рассказывай, а мы послушаем и вместе решим, кто же из нас заслужил кушать кашу.
И Петя с расстановкой стал декламировать:
«Сорока-ворона
Кашку варила,
Деток кормила…»
Затем он поднял вверх руку и стал загибать пальцы, отмечая поглаживанием заслуги, а постукиванием – ничегонеделанье воронят:
«Этому дала – он дрова рубил,
Этому дала – он воду носил,
И этому дала – он печь топил.
А этому не дала – где ты был?!
Дров не рубил,
Печку не топил,
Воду не носил
И кашу не варил,
Позже всех приходил!»
– Ну что, папа, что ты сегодня делал, чтобы заслужить кашу? – с напускной строгостью, но улыбаясь уголками губ, спросила Мария.
– Я дрова рубил и печку топил, – отчитался Данил.
– Ну, как думаете, заслужил наш папа завтрак? – снова задала вопрос мать, обращаясь в первую очередь к сыну, но для порядка оглядываясь на остальных.
– Да! – хором подтвердили и стар и млад, а Ирина наложила тарелку каши и подала зятю.
– А ты, бабушка?!
– Я кашу варила!
– Ну что, дадим бабушке кашу?
– Да! – послышался дружный ответ и ещё одна тарелка с кашей нашла своего едока.
– А ты, мама, что делала? – подключилась к представлению Ирина.
– Я свинку кормила.
– Молодец, мама! – отозвалась бабушка, – наверное дадим и маме кашки? – предположила она.
– Дадим! – дружно ответили все.
– А что Петюша делал? Он заслужил кашу? – улыбаясь, спросил отец.
– Я кашу пробовал и солил! – с достоинством отозвался малыш.
– Ну, как считаете, дадим Пете кашу?
– Да! – хором крикнули взрослые и ребёнок получил от бабушки свою порцию.
При этом Ирина не преминула подключить очередную прибаутку:
«Каша вкусная дымится,
Петя кашу есть садится,
Едим кашу, не спеша:
Очень каша…»
– Хороша! – подтвердил Петя общее мнение, уплетая еду за обе щеки.
Члены семьи удовлетворённо улыбнулись и продолжили трапезу.
1941 год, сентябрь. Южноукраинская степь. Расстрел.
Колонна этапируемых, без воды и пищи уже почти сутки безостановочно, ускоренным маршем продвигалась на восток, пытаясь выскользнуть из пасти немецких механизированных клиньев.
Как будто чувствуя приближение осеннего ненастья, яростные лучи стремились напоследок показать свою силу, да так, чтобы эти возомнившие себя вершителями истории люди взмолились Господу, выпрашивая ниспослать им глоток воды. А глубоко безразличное, неумолимое, бесконечно-синее небо, чуть украшенное на горизонте несколькими пушистыми облачками, словно высасывало из несчастных арестантов последние соки. Тягучая, густая слюна противно склеивала всё во рту. Когда Пётр поднимал голову к небу, ему казалось, что ещё немного – и этот цинично-прекрасный вакуум поглотит саму его душу, унеся её в недостижимо-далёкую вышину вечности.
Где-то совсем рядом грохотали орудийные залпы. Ровные, как стол, без единого деревца огромные поля побуждали германских лётчиков устремляться к любой цели, появляющейся на фоне этого однообразного пейзажа.
Два раза измученные, перепуганные люди подвергались пулемётным атакам юнкерсов, возвращающихся с задания и напоследок решивших израсходовать оставшиеся патроны. По команде руководителя группы – сержанта госбезопасности – все бросались врассыпную. Но несмотря на это, около двадцати человек, включая и военных, погибло от пуль воющих сиренами немецких стервятников. Примерно столько же было казнено охраной. Расстреливали всех получивших серьёзные ранения и тех, кто не мог идти.
Участились попытки озверевших, обезумевших от жажды зеков подобрать валявшиеся арбузные корки или напиться из находящейся рядом лужи. И если в первых отваживавшихся броситься к луже НКВД-исты просто стреляли, то теперь ситуация то и дело выходила из-под контроля.
В очередной раз увидев невдалеке блеснувшую на солнце поверхность небольшой лужицы, буквально все заключённые атаковали этот жалкий источник воды, невзирая ни на страх смерти, ни на отчаянные окрики и пальбу охраны. Они стали неистово бороться и драться за право прильнуть к этой живительной влаге.
Пётр добежал до лужи в числе первых, но несколько человек уже лежали в ней, жадно хлебая и не давая возможности напиться другим. В припадке ярости Пётр схватил одного из них за одежду, отбросил на несколько метров в сторону, упал на его место и рот его слился с водой. Пил он неистово. В первые несколько минут парень не чувствовал ничего, кроме смешанного чувства восторга, наслаждения и радости от утолённой жажды. Только когда вместо воды он почувствовал во рту ил, сознание происходящего постепенно стало возвращаться к нему. Арестант понял, что вода закончилась, а он лежит в грязи, придавленный кучей людских тел. Мало-помалу до заключённых начинало доходить, что воды в луже больше нет, и они постепенно стали сползать с горы тел и отходить в сторону.
Тем временем сержант госбезопасности, командовавший этими превращавшимися в зверей людьми, лихорадочно думал над тем, как удержать толпу в повиновении. Но сколько он ни пытался найти эффективный выход, на ум не приходило ничего лучшего, чем ввергнуть заключённых в панический, животный страх, ещё более сильный по сравнению с чувством жажды.
«Да, это единственно возможный действенный метод», – подытожил сержант и немедленно перешёл к решительным шагам.
– Граждане заключённые! – пророкотал он похоронным голосом – вами допущено неповиновение охране. Оставшиеся возле лужи первыми покинули строй и, следовательно, являются зачинщиками этого беспорядка; по законам военного времени они подлежат расстрелу. Приказываю охране отвести зачинщиков на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение. Довожу до сведения всех, что я не потерплю произвола и саботажа. И впредь в случае неповиновения, кроме убитых при попытке к бегству, охрана каждый раз будет расстреливать ещё 10 зачинщиков. – Затем он обратился к своим подчинённым: – Васильев, Зельдин, Федоренко, Квакуша, Крипак! Отвести нарушителей порядка на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение!
Названные НКВД-исты, держа винтовки наготове, решительно двинулись в сторону поднявшихся к тому времени «зачинщиков», которых было 15 человек. Пётр находился ближе к левому краю группы. Он слышал слова сержанта, и в нём отчаянно боролись чувства эйфории от приливающей к организму воды и страха перед надвигающейся смертью.
– Организаторы беспорядка, – обратился сержант к грязным, мокрым перепуганным людям, – за невыполнение приказа по закону военного времени вы приговариваетесь к расстрелу. Отойти на десять шагов вправо и выстроиться в шеренгу! – Держа револьвер в согнутой руке, он указал им на место, куда должны были стать несчастные.
Пётр в числе обречённых побрёл на место, указанное сержантом. До него начал доходить смысл происходящего. Стало страшно и жутко. Вдруг чувство безысходности захватило всё существо Петра. За несколько секунд пути до места расстрела в голове пронеслась вся жизнь: самые лучшие, яркие и красочные моменты его короткого бытия фейерверком промелькнули в сознании…
«Почему так быстро всё заканчивается? Это несправедливо! Во мне ещё столько сил и энергии. Разве для того я появился на свет, чтобы так нелепо и глупо умереть в 21 год?» – вопросы без ответа, перемешанные с сильнейшими эмоциями страха, растерянности и жалости к себе, к своей загубленной жизни лавиной захлёстывали мозг и всё существо Петра. Глаза налились слезами и две тоненькие струйки потекли по щекам.
– На колени, саботажники! На колени! – резкий голос сержанта госбезопасности прозвучал как раскат грома среди ясного неба, а его неумолимый свирепый вид свидетельствовал о неминуемости расправы. – Занять исходную позицию для приведения приговора в исполнение! – обратился он к НКВД-истам. Те стали в ряд напротив приговорённых. – Целься!
Пётр вместе с остальными опустился на колени. Его руки дотронулись до пожухлой степной травы. Он сорвал одно растение, начал жевать сухой стебелёк и ощутил во рту чуть горьковатый травяной привкус. Затем посмотрел в бесконечное синее небо, вспомнил, как в юности, точно так же сливаясь с этой голубизной, мечтал о служении своей любимой Родине. Не успел… Не дали… За что?! Слеза снова покатилась по щеке.
– Огонь! – скомандовал сержант.
Грохнул залп и стоявший на коленях возле Петра заключённый безжизненно клюнул землю. Упали ещё три человека в других местах шеренги.
– Заряжай! – продолжал командовать сержант госбезопасности. – Целься!
Вдруг дунул свежий предвечерний порыв ветра. После страшной жары приятная прохлада пробежала по коже, чуть растрепала слипшиеся волосы. Лёгкой зябью заколыхалась степная растительность. Приближающееся к горизонту кроваво-красное солнце безразлично смотрело на мышиную возню людей. Пётр перевёл взгляд на группу НКВД-истов. Нацеленная на него винтовка указывала штыком прямо в грудь. Пётр посмотрел в дуло.
«Неужели грубый кусок свинца сможет разрушить, навсегда уничтожить мою единственную в мире, такую прекрасную, уникальную и родную, неповторимую, тонкую и чувствительную душу? Нет! Это абсурд! Душу может уничтожить только такая же высокоорганизованная, но злая субстанция. Это может сделать только душа дьявола… Нет, всё происходящее – неправда, мираж, дурной сон! В действительности этого просто не может быть!» – испуг, страх, жажда жизни, мечущиеся мысли: всё перемешалось в естестве Петра, огромным прозрачным чёрным шаром затмив сознание.
Находясь в состоянии аффекта, он почувствовал, будто бы отрывается от действительности, поднимается над всей этой суетой, воспаряя в серебристую сияющую вышину. Там, внизу, на коленях стоит его тело. А его суть, его душа, пребывающая на пороге вечности и вкушающая прелесть единения со святым духом, с сарказмом наблюдает сверху за происходящим. Взгляд обратился к прекрасному свечению, исходящему с небес.
«Бросить всё и лететь, нестись к этому упоительному манящему свету, где так хорошо, красиво и спокойно, где величественная чистота вселенской мудрости примет меня в своё лоно, ничего не требуя взамен!» – мелькнула спасительная мысль.
Но что это? Вдруг Пете непреодолимо, безудержно захотелось опять слиться со своим телом, и душа тут же устремилась назад, к своей плоти и вошла в неё, слилась с ней, испытав короткий, еле уловимый, но такой прекрасный миг экстаза.
Пётр встрепенулся. Винтовка продолжала смотреть в грудь. Но ему уже не было страшно. Теперь он знал, что его душа не может умереть – это невозможно! Его суть, его дух, а значит и он – бессмертны! Восторг от чувства единения с вечностью, от ощущения себя как частички бесконечно великого божественного духа, захлестнул существо Петра. Он с вызовом упёрся своими чистыми сине-зелёными глазами в глаза целящегося в него человека; тот не выдержал взгляда и отвёл глаза в сторону.
«А может быть дьявол – это сержант?! Посмотрим, что он сможет противопоставить обретённой мною душевной силе», – подумал Пётр.
Но всмотревшись в выражение лица руководителя группы, он за маской непреклонности вдруг обнаружил загнанного в угол зверька, вымаливающего прощения у Господа Бога.
Сержант поднял руку, давая знак НКВД-истам приготовиться к залпу… Но Пётр улыбался: он постиг высшее знание и не верил больше в способность этих жалких лицедеев самостоятельно вершить судьбы.
– Отставить! – с облегчением сказал сержант. – На этот раз вы помилованы, но в случае повторного саботажа пощады не будет! Занять места в хвосте колонны и продолжать движение. – А затем, обращаясь ко всем, добавил: – Примерно через два часа пути мы достигнем места назначения – железнодорожной станции, в которой должна быть вода. Там все смогут напиться. Но чтобы не попасть в лапы немцам, идти нужно быстро, без остановок. Не делайте роковых ошибок, не заставляйте меня применять крайние меры. Шагом марш!
Колонна двинулась дальше. Только после нескольких сот метров пути к Петру начало возвращаться привычное ощущение цельности всего организма. Постепенно он почувствовал, что в нескольких местах тело страшно болит: это ушибы – последствия борьбы за воду у лужи. Но то были такие мелочи в сравнении с наслаждением от утолённой жажды.
Напуганная немецкими самолётами, близкими отзвуками боёв и критической ситуацией с дисциплиной, охрана через каждые две-три минуты обречённо кричала то «Шире шаг», то «Шаг вправо, шаг влево – считается побегом: стреляем без предупреждения!», то применяла ненормативную лексику.
Но Петя как-то мало обращал внимания на эти выпады. Его взбодрённое порцией воды тело будто бы обрело «второе дыхание», и теперь он шёл даже как-то достаточно бойко по сравнению с измученными и истерзанными неудовлетворённой жаждой товарищами по несчастью.
Оставшийся до станции путь этап прошёл относительно благополучно, если не считать двух отказавшихся идти дальше заключённых, которых, согласно инструкции, охране пришлось пристрелить. В самом начале населённого пункта на пути колонны встретился колодец, и сержант позволил людям организованно напиться, а также наполнить свои фляги и другие ёмкости водой.
Продолжение следует…
