Каждое утро они встречались у выхода из дома отдыха, под железной аркой, на верху которой жестяные буквы прямодушно сообщали, что это ДОМ ОТДЫХА. Они шли к пляжу. Девочки уже были в своих раздельных купальниках из простой ткани: Тамара – в красном в белый горошек, Мила – в салатовом с желтыми цветочками. Лифчики на обеих морщились из-за незаполнения. Мамы болтали, но дети шли молча. Беззаботной веселой дружбы между Пашей и девочками не возникло, а наоборот, с первого дня появилась несвойственная детям сдержанность. Наверное из-за Милы. Ее, вообще, не должно было быть. Никакой Милы мама не упоминала, когда сообщила Паше о предстоящем совместном отпуске с ее бывшей любимой помощницей-медсестрой.
– У нее дочка такая, как ты, – сказала мама и показала ему фотографию Тамары, сделанную в ателье. У нее была русая коса и внимательный взгляд, какой бывает у юных спортсменок. Казалось, что она следит за пролетающим мячом. Пашино воображение рисовало широкие плечи и мускулистые ляжки, однако при встрече Тамара оказалась тоньше и выше. Внешностью она пошла в каких-то далеких варяжских предков. Прямой нос, тонкие губы, длинная шея. В одиннадцать лет — обещание вырасти в спокойную красавицу, надежную жену. На последнее, кстати, и проскальзывали какие-то намеки со стороны мамы. Паше даже показалось, что отдых у моря был задуман для ранних смотрин – если будущие муж и жена живут в разных городах, то чем раньше, тем лучше. Имя Тамара ему очень нравилось. У них в школе не было ни одной Тамары.
«Наверное, ей обо мне тоже рассказывали», – думал Паша и при этом краснел.
Зачем они привезли смуглявую Милу?
«Ну и что, что подружка? Взрослые, а не понимают, что в таком серьезном деле подружка только помеха», – злился Паша.
Ростом она была Тамаре по плечо и, вообще, полная ей противоположность по внешним данным – черные волосы, темные тревожные глазки, ловкая фигурка. Во взрослой жизни Паша представлял ее мексиканкой, из тех, что в кино танцуют в разлетающихся юбках и отбивают мужей у таких жен, как Тамара. Паше миниатюрные девчонки были не по душе, но, когда он увидел Милу, то об этом забыл.
«Надо же! В школе полно девчонок и ни одной красивой, а тут только две и сразу, – с грустью размышлял Паша. – И как же мне теперь быть?»
Он хмуро брел позади всех к глупому пляжу с ненужным морем. Тоска терзала его неокрепшую душу. Раздваиваться он не умел, распыляться не хотел – природа или бабы. Последние лениво загорали на подстилках под Пашиным напряженным взором, старающимся не пропустить ни одной белой полоски, нечаянно сверкнувшей из-под красного или салатового.
«Что они обо мне думают? Наверное ждут, что я проявлю себя, как настоящий мужчина. Я же на один класс старше обеих. Но как?! Вернее, с кем?»
В полдень солнце подло «вреднело» и мамы уводили их: Пашу в дом отдыха, девочек – в частный сектор – медсестре путевку достать не удалось. Пашино сердце рвалось в сектор, но ему приходилось терпеть преимущества организованного отдыха: глотать невкусную кашу в столовой и остаток дня бесцельно шататься по территории. Проблема выбора занимала все его мысли.
Прошла неделя. Мамин расчет на то, что он наберет вес за счет казенной перловки не оправдался. Он всегда был худ, а сейчас еще был и несчастен. В сумрачной спальне на панцирной кровати ему поочередно снились девочки. Он заметил, что Мила появлялась в его снах, когда погода портилась, море штормило и с неба моросило. Тамаре больше нравилось делить с ним постель в безветренные лунные ночи. Даже ему, совершенно незнакомому с оккультными науками, было ясно, что сны о Миле – к бурному роману, а о Тамаре – к чистой, большой любви. Ясного представления об этих вещах у него не было, и даже сами слова пришли к нему от героев юношеских фильмов, которым иногда писали в сценариях нечто этакое. Впрочем, один любовный эпизод у Паши случился в пятилетнем возрасте. Соседские девочки не старше его, соблазненные его херувимским видом, позвали поиграть в «доктора и больного». «Поликлиника» располагалась в кустах сирени, позади их длинного, барачного типа дома. Доктора осматривали горло, просили сказать «а-а», щупали пульс и перевязывали лопухами ссадины на ногах. Пиком лечения считались уколы в самые что ни есть настоящее филейные места. Больным предлагали снять штаны и нагнуться. Иглами служили отломанные веточки сирени. Никто не отказывался, потому что по условиям игры врачи менялись местами с пациентами, и желание похозяйничать на пространстве чужих ягодичек превалировало над чувством стыда. Тогда маленькому Павлику нравилась девочка Юля – самый знающий врач и бесстрашный пациент. Другие девочки ему не нравились. Уколы им он делал вяло, едва касаясь их кожи иглой, чем вызывал у них неудовольствие. Им уже тогда хотелось страсти. Другое дело Юля. Сучок в ее попку он вдавливал долго, до тех пор пока Юля не вскрикивала. Маленькое пятнышком крови он покрывал листиком подорожника. Обоим нравилось делать друг другу уколы, или, как говорила продвинутая Юля «инекции». Но дальше этого они не пошли и вскоре разъехались.
Тоска у Паши возрастала, а дни иссякали. Оставалось всего несколько. Под конец смены, перед отъездом отдыхающих администрация решила отблагодарить их за терпеливое отношение к дрянной еде, плохо выстиранным простыням и непроходимой скуке. Заранее вывешенные объявления обещали порадовать взрослых концертом артистов местной филармонии. Детям же предлагалось поучаствовать в соревнованиях по необычайно модному тогда увлечению – вращению хула-хупа. Кто дольше продержит это кольцо из алюминия на талии, на шее, на коленях. Медсестра с девочками собирались прийти. Это будет их первый вечер вне пляжа. Дома Паше хула-хуп, по которому все сходили с ума, не покупали из-за маминого скупердяйства, поэтому манипуляциями с обручем он обучен не был, но на конкурс записался. Вследствие чего ему было позволено вместе с другими участниками проводить тренировки под надзором строгого массовика-затейника. Вскоре он хулахупил не хуже других мальчиков.
«Шансы выиграть у меня есть, но шансы остаться с девчонками наедине гораздо выше. После обручей, чтобы избежать противных многозначительных усмешек мам, можно будет не спросясь отправиться на прогулку по местным аллеям. Их это не обеспокоит – куда здесь деться. А там видно будет, кому из подружек я больше нравлюсь. Мне, в принципе, все равно. Возможно, одна найдет предлог, чтобы отстать и исчезнуть в сумерках. Я останусь наедине с Тамарой или с Милой и… » – в этом месте Пашины соображения по поводу выхода из любовного тупика обрывались. Так далеко загадывать он не мог.
Обручи были разложены на земле. Тамара с Милой стояли в небольшой группке детей, пришедших поболеть за юных спортсменов. Паша и еще четыре мальчика в трусах и шлепанцах, каждый возле приписанного к нему обруча, оценивающе осматривали друг друга, нервно поскребывая пацанские царапины на руках. Тревога читалась в глазах, еще не обстрелянных в больших турнирах атлетов. Паша промокнул свои потные ладони сатином черных трусов. Ему вдруг подумалось, что он совсем не сможет раскрутить хула-хуп и тот с оглушительным звоном брякнется об асфальт.
– Подошли ко мне, я еще раз объясню вам правила, – хмуро сказал массовик.
«Провернуть обруч. Хотя бы один раз. Прямо сейчас, иначе конец», – вонзилась в Пашино сознание мысль.
Он вошел в круг, поднял обруч, приложил его к талии и тут его настиг окрик затейника.
– Ты что делаешь?! Я же сказал ничего не трогать. Никакой дисциплины. Уходи отсюда, ты не участвуешь. Всё, пошел.
– Я только… Как это? Почему? – пролепетал Паша еле слышно, скорее обращаясь к самому себе, так как по тону затейника понял невозвратность его решения.
– Пошёл, – еще раз крикнул массовик, видимо имевший какое-то отношение к армии, где и подцепил это слово.
Паша сделал несколько шагов, думая лишь о том, чтобы не повернуться лицом к девочкам, потому что слезы брызнули из его глаз, как вода из фонтана. Он быстро зашагал прочь от толпы, затем побежал. Позор, словно у него были руки, сжал горло. Хотелось как-то враз всё забыть, оказаться в таком месте, где его никто не знает.
«Сбежать, наняться юнгой на шхуну, уплыть. Через годы вернуться просоленным и крепким, отыскать сволочь и дать в морду», – цедил сквозь зубы Паша.
Перепуганная мама нашла его поздно ночью.
– Негодяй! – закричала она, но осеклась, увидев на грязном лице сына следы от высохших слез. – Это ты из-за этих дурацких обручей так расстроился? Ну ладно, приедем домой, поговорю с папой, купим тебе обруч. Будешь его крутить сколько захочешь, выиграешь соревнования.
Паша на пляж больше не ходил, сославшись на ожоги на спине. Девочек он не видел. Через два дня медсестра уехала в свой город. Прощаясь с любимой подругой, Пашина мама говорила:
– Представляешь, я ему: «Купим мы тебе этот обруч», а он на меня так посмотрел, что от его взгляда я себя полной дурой почувствовала. До сих пор не могу успокоиться. Ох, уж эти дети, кто их поймет.
