Прощай, Покровка.
Покровка, была большой деревней, но в ней была только начальная школа на четыре класса. Начиная с пятого класса, деревенские дети вынуждены были учиться в соседнем селе, где была школа-десятилетка. Село находилось в пяти километрах от Покровки, и ребятишки каждый день проделывали путь туда и обратно на велосипедах. Ребята, у которых велосипеда не было, или он был сломан, ходили пешком, или добирались до школы на попутном транспорте. Зимой, когда на велосипедах ездить было невозможно, начальство выделяло для детей трактор с вагончиком на колёсах. В этот сентябрь, когда Вовкин класс собрался после летних каникул, одноклассников было не узнать. Мальчишки, поработавшие лето на колхозных полях, загорели и окрепли, многие начали басить. Девчонок тоже можно было узнать с трудом, мелкие пигалицы с косичками превратились в грудастых девиц, которые подкрашивали губы и жеманно закатывали глаза. Выйдя на перемене из класса, Вовка увидел на школьном стенде красочное объявление, о наборе ребят в художественный кружок. Мальчишка знал, что множество кружков начинало работать в начале каждого учебного года, он в них всегда записывался, но через пару месяцев деятельность кружковцев всегда прекращалась. На этот раз, когда он читал объявление, к нему подошёл элегантно одетый мужчина – он представился Александром Ивановичем, и предложил:
– Володя, я слышал, что Вы любите рисовать, приходите после уроков в актовый зал, там будет работать наша студия.
Вовка был начитанным мальчишкой и знал, что такое «студия», но он впервые услышал его вживую, да ещё применительно к себе. От этого слова веяло, чем-то новым и очень изысканным. На всякий случай, он спросил:
– Студия это, что?
– Студия это, как кружок по рисованию, бывают ещё театральные студии, или литературные – ответил Александр Иванович.
Володя начал усердно ходить в кружок рисования, который назывался заграничным словом – «студия». Чуть позже, Вовка узнал, что Александр Иванович был профессиональным художником, которого каким-то ветром занесло в деревню, где он и застрял очарованный местными пейзажами. Всезнающие деревенские кумушки говорили, что в истории с его приездом виновата женщина, молодая учительница иностранных языков. Кружок юных художников работал уже почти целый год, когда к Володе подошёл Александр Иванович и сказал:
– Вы, безусловно одарённый молодой человек и Вам обязательно нужно учиться рисованию.
– А где учиться?
– В городе есть художественные школы, училища и институты.
– Там учат на художников?
Александр Иванович, улыбнулся снисходительной улыбкой и произнёс:
– На художников не учат, ими люди рождаются, художник – это не профессия, это образ жизни, но художественное образование дают там.
После очередного занятия в студии Володя покатил домой на своём велосипеде, у него всю дорогу не выходили из головы слова учителя. Ему припомнились так же и слова мамы, которые она сказала уже давно, но они запали ему в голову, как будто она произнесла их вчера, «Ты тоже мог бы стать художником». Для Вовки всё сводилось к одному, нужно учиться рисовать по-настоящему. Он весело и легко крутил педали своего велика, мимо проплывали поля исходящие весенним паром, а сквозь это живое марево проглядывали перелески и железная дорога, уходящая вдаль перестуком бесконечной перспективы. Такие вещи, как перспектива, Александр Иванович уже научил его понимать.
Вечером, когда на окрестности села опускались сиреневые сумерки, с работы пришла его мама, Полина Алексеевна. Рабочий день закончился, но деревня ещё жила некоторое время натруженными звуками – то просигналит автомобиль заезжая в гараж, то взревёт трактор перед тем, как заглохнуть. С разных концов деревни слышались голоса хозяек, окликавшие свою живность. В воздухе, вдоль огородов висела голубая кисейная дымка от сжигаемого навоза на огородах. Запахом этой дымки был пропитан вечерний воздух, это был ни с чем, несравнимый запах деревенской жизни. Мать и сын присели на крыльцо дома, Володя ещё не принял никакого решения, но уже интуитивно чувствовал – он, стоит на пороге новой интересной жизни. Ему было грустно так, что даже щемило в горле. Он издалека начал разговор со своей матерью:
– Мама, учитель сказал, что я способный и мне надо учиться на художника.
Мать сидела молча на крылечке рядом с сыном, она понимала, что наступает время, когда она останется одна, её мальчики уже все выросли и жили самостоятельно. С ней оставался последний сын, который теперь тоже собирался куда-то на сторону. Посидев минутку и проглотив подступающие к горлу слезы, она спросила:
– Как же ты будешь учиться сынок, где?
– Нужно ехать в город, там есть художественные школы.
– На, что же ты будешь в городе жить, наши деревенские капиталы маленькие для большого города, да и школу тебе нужно закончить. Десятилетка в жизни всегда пригодится, а ты пока только восьмой класс заканчиваешь. Подумай.
– Я подумаю, но нужно съездить в город и всё разузнать, может быть ничего и не получится, а десятилетку можно и в вечерней школе закончить.
– Ну, съезди в каникулы, оглядись там.
На этом их разговор закончился, настала ночь, а на утро, Володя стал с нетерпением ожидать окончания восьмого класса. Для себя он уже всё твёрдо решил.
Володя закончил восьмой класс, наступили долгожданные каникулы, а для большинства одноклассников, это было и окончанием учёбы. В Советском Союзе было обязательным восьмилетнее образование, а дальше родители сами решали; будет их ребёнок продолжать учёбу, или ему и восьми классов школы хватит. В последнее время, мальчик открыл для себя настоящую литературу, он несколько дней после каникул запоем читал Александра Грина и Джека Лондона. Романтика этих писателей будоражила его юную голову, и он до утренней зари не мог оторвать глаз от очередного томика. Наконец он насытился чтением, и через десять дней после окончания школы покатил в город, на разведку. Он не оставил свою идею, наоборот, она сформировалась и сидела в его голове готовым решением. Нужно было только найти способ её реализации.
Город встретил его сутолокой, шумом трамваев и гудками автомобилей, казалось, что городской воздух наполовину состоит из шума и людского гомона. Паренёк на трамвае доехал до центральной площади города и в смятении присел на уличную скамейку, он знал, чего хочет, но не знал с чего начать. Рядом с ним сидела пожилая, красивая дама, с интеллигентной внешностью. Как сказали бы их деревенские женщины – «чисто городская». Она доброжелательно разглядывала подростка и тонко улыбалась одними уголками губ. Вовка тоже улыбнулся, как ему представлялось, своей самой располагающей улыбкой и с деревенской простотой спросил её:
– Извините, я хочу учиться на художника, Вы не могли бы мне подсказать, где это может находиться?
Женщина с интеллигентной внешностью улыбнулась шире, обнажив не по возрасту, белые и ровные зубы, а затем произнесла:
– Я не знаю где находиться заведение, в котором учат на художников, но Вам сударь, по всей видимости, нужно сходить в дом художников, уж они-то должны знать, где учат на ихнего брата.
– А где находится этот дом художников?
– Это не далеко, за тем углом будет улица, а на ней Вы увидите дом с красивой вывеской по фасаду, это и будет дом художников.
Володя поблагодарил женщину и отправился на поиски дома с вывеской по фасаду. Этот день был для Вовки очень удачным, он нашёл вечернюю художественную школу и узнал подробности её работы. Там же в школе он познакомился с Ваней Сидоркиным, таким же парнем из деревни, который тоже поступал в эту школу. Общее деревенское положение, сразу сблизило ребят, потом они долго дружили. После того, как Володю приняли в художественную школу, он начал думать, как жить в городе. Вопрос легко решился после того, как он нашёл профессионально-техническое училище, где готовили для городских строек плотников-столяров. В этом училище было бесплатное трёхразовое питание и полное обмундирование. Стипендия была не большой, но училище предоставляло своим курсантам общежитие. Это заведение, было для Володи настоящей находкой, он в него поступил учиться. Вдобавок ко всему, уже на излёте дня он нашёл вечернюю школу, в которой намеревался закончить десятилетку.
Потом, вспоминая свои юные годы, Владимир Иванович удивлялся тому, желторотому юнцу; он действительно, в пятнадцатилетнем возрасте самостоятельно, поступил в профтехучилище на дневное обучение, а также самостоятельно поступил в вечернюю художественную школу и вечернюю общеобразовательную школу, благо в этих школах занятия не совпадали по дням. Таким образом, у мальчишки был очень плотный график, но, к его чести, нужно сказать, что он все эти учебные заведения закончил успешно. Более того, на втором году своей жизни в городе, юноша начал пропускать по одному дню из трёх, в каждой из вечерних школ с тем, чтобы в освободившиеся два вечера заниматься в секции бокса.
Модные баррикады
Такой штамп – «Тлетворное влияние запада», был в большом ходу у журналистов того времени. Кто придумал эту фразу, неизвестно, но она не сходила с газетных страниц. Наверное, история происхождения этого словосочетания была длинной. Вторая мировая война закончилась, союзники сели за стол переговоров, кое-как, с грехом пополам, поделили Европу, и начали отдаляться друг от друга. Советский Союз и так называемый «Запад», начали постепенно закрываться друг от друга, «железным занавесом». Инициаторов построения этого занавеса не было; запад боялся проникновения коммунистических идей в свои страны, а советское правительство боялось распространения западных идей у себя. Газеты, радио, а позже и телевидение день и ночь вещали, как хорошо у нас и, как плохо у них. Однако наступала новая эпоха, век свободной информации, которой было наплевать на все занавесы, даже железные. Люди по ночам слушали международное радиовещание, хоть и мало, но ездили за границу. Постепенно западная культура, хоть и с запозданием, начала проникать во все уголки Советского Союза.
Как не странно, первой в борьбу с коммунистическими идеями вступила мода. Начиная с шестидесятых годов, молодая поросль страны стало подражать западной моде. До этого момента всё мужское население государства, в выходные дни носило широченные брюки-клёш, которые заправлялись с напуском в хромовые сапоги. Писком моды была малокозырка, которую делали из обычной фуражки, но урезая в ней козырёк. Мужчины, парни и мальчики, все как один носили чёрные сатиновые трусы до колен. У женщин мода была тоже одинаковая для всех – широкое и длинное, не важно, платье или юбка. Из белья, обязательные панталоны и закрытый лифчик, часто на вате. С началом новых веяний в моде, молодёжь начала одеваться на западный манер, появились узкие брюки-дудочки, клетчатые пиджаки и самое главное плавки. Девушки начали стремительно переодеваться в узкие и короткие юбочки. Так, как в продаже этого ничего не было появились доморощенные умельцы, которые превращали обычные вещи в модные, а чаще всего модники сами себе ушивали брюки и юбки. С прилавков магазинов стремительно исчезли пионерские галстуки; потому, что эти два красных треугольника очень легко превращались в одни прекрасные плавки.
В 1963 году, старший Вовкин приятель, Васька Ковалёв учился в городе, а по выходным приезжал в деревню. В один из своих приездов, Василий удивил всю Покровку – он был одет в брюки дудочки, а на его ногах красовались узконосые туфли. Это настолько бросалось в глаза, что деревенские женщины оборачивались ему вслед и плевались. В наше время появление в деревне парня с крашеным ирокезом, вызвало бы меньшее отвращение у деревенских старушек, чем брюки-дудочки в 1963 году. В дополнение к этому, в руках у него был транзистор, который во всю громкость пел, какую-то мелодию. Почему-то новомодный Васькин вид не вызвал отвращения у Володи, а наоборот заинтересовал своей необычной новизной. После того, как Вася со снисходительным видом провёл с подростком просветительскую беседу на тему моды, они засели за работу; у Васькиных родителей была швейная машинка, и к вечеру приятели уже вместе припёрлись в деревенский клуб, на них красовались брюки-дудочки. Странное ощущение испытал Владимир от своего вызывающего вида. Взрослые парни определили своё отношение к новой моде сразу и однозначно, они смотрели на подростков с нескрываемой насмешкой, а парни младшего возраста и подростки смотрели на друзей с любопытством. Самым же главным было то, что девчонки смотрели на двух стиляг хоть и искоса, но с явным интересом.
Как-то в один из своих следующих приездов в Покровку на выходные, Васька привёз с собой странную грампластинку, выполненную на рентгеновской плёнке, и вечером в клубе зазвучала музыка, которая называлась «Вдоль по набережной». Под эту музыку, Васька-стиляга начал обучать деревенскую молодёжь новому танцу, нужно заметить, что теперь он обучал подростков, которые уже все щеголяли в брюках-дудочках, а у девчонок были узкие юбочки выше колен. Пока, это был очень примитивный танец, но его простота и ритмичность подкупали. Когда парень шёпотом объявил, что эта музыка и танец запрещённые, его сообщение никого не насторожило, а наоборот придало этим вещам некий налёт тайны и романтики. Так вместе с модой в атаку на социализм пошла западная музыка и танцы, не смотря на все осуждения и запреты, по стране начал звучать рок-н-ролл, а затем и группа «Битлз». Некоторое время русская пляска под гармонь и балалайку продолжала существовать параллельно с новыми западными веяниями, но очень скоро плясовые коленца были забыты вовсе; а жаль, в те времена некоторые деревенские жители умели так плясать, что им могли бы позавидовать современные брейкеры.
Каким же образом, на все эти новомодные веяния реагировали партийные функционеры; может быть, они не понимали, чем им это грозит? Нет, партия держала ухо востро и всё понимала. В связи с этим нужно сказать несколько слов о партийной коммунистической структуре государства того времени. Всё это достаточно банально и хорошо известно старшему поколению россиян, но современная молодёжь вряд ли имеет об этом представление. В те времена, почти все наиболее грамотные и энергичные люди были коммунистами, а проще сказать партийными – потому, что; если человек не был коммунистом, он мог поставить крест на своей карьере. На каждом, предприятии, в каждом колхозе и в каждом учебном заведении была партийная организация, которую возглавлял освобождённый секретарь. Что значит освобождённый? А это значило, что этот человек занимался только делами своей партийной организации, получал за это зарплату и всевозможные льготы. Партийные организации на местах были объединены в районные парторганизации, так называемые райкомы, в них работал уже целый штат профессиональных партийных функционеров. Районные организации города были объединены в горкомы, которые в свою очередь подчинялись обкому. Вся эта система вместе и по отдельности была подчинена уже центральному комитету партии в Москве. Нужно отметить, что вся эта партийная машина имела не рекомендательные права, без одобрения партии не могло быть принято ни одно хозяйственное, а тем более, политическое решение. Любой директор или председатель колхоза, должен был согласовывать свои действия с парторгом, который был на его предприятии. Вся эта партийная машина боролась против модников. Казалось бы, что такой огромный и мощный аппарат, мог сокрушить любое инакомыслие, но нет – он был бессилен, что-либо поделать с происками моды. Более того, коммунистические идей, начали под новыми влияниями, сдавать одна за другой позиции на поле боя с модой. С появлением в стране магнитофонов произошёл уже другой феномен, казалось, что из каждого двора и с каждого балкона начали звучать песни Владимира Высоцкого. Он не пел каких-то антипартийных песен, но почему же официальная пропаганда не поощряла его искусство, а в народной среде он был так популярен? Его слушали все слои населения и любого возраста. Всё было очень просто, люди чувствовали, – для них пел свободный человек, все это понимали, и этого было достаточно. Прошло совсем немного времени, каких-то десять лет, и партия махнула рукой на происки моды, поняв своё бессилие.
В середине шестидесятых годов, мода начала играть гораздо большую, роль в сознании людей, чем это было, например, в пятидесятых годах прошлого столетия, но мода модой, а людям нужно было, прежде всего, добротно одеваться. Закончив в городе формальности с поступлением на учёбу, Вовка приехал в деревню. Начался июнь, до начала занятий в сентябре, оставалось почти три месяца, и Володя Глюк пошёл работать в колхоз. Председатель, без особых разговоров поставил его на отару овец, только этим летом ему дали ещё большее стадо. На той же самой Буланке, он больше двух месяцев пас свою отару и заработал за лето 360 рублей. Мама все эти деньги отдала ему, и он поехал в город за покупкой одежды; как-то мама доверила это ему, пятнадцатилетнему, но важно не это, а важно, что Вовка купил в городе. По его представлениям, он купил самую модную одежду. Здесь будет не лишним её перечислить, дабы читатель тоже имел представление о моде того времени, да и о деньгах тоже. Прежде всего, Вовка купил зимнее полупальто с шалевым воротником, это было супермодно и стоило 62 рубля. До этого момента он все зимы бегал в ватной фуфайке. Затем он купил цигейковую папаху, тоже вещь модную, за 31 рубль. После этого шёл клетчатый пиджак за 43 рубля и зелёные брюки по цене 29 рублей. Брюки были широковаты, почти клёш, их потом пришлось ушивать до дудочек, зато пиджачок сидел, как влитой. Потом он закупил остроносые туфли за 27 рублей и зимние полусуконные ботинки по 28 рублей. Оставалось закупить ещё сумку, немаловажный аксессуар модника того времени. Её он тоже нашёл, квадратную, чёрненькую и на ремне, а главное с окошечком под картинку. Эта вещь обошлась ему в 35 рублей – дорого, но модно. Оставшиеся деньги он потратил на всевозможную мелочь в виде рубашек, носков и прочего. Вечером, с последней электричкой Володя приехал домой и конечно сразу надел на себя все обновки. Когда он предстал перед зеркалом, то увидел в нём бравого парня, выглядевшего лет на восемнадцать. Он себе очень понравился. В дальнейшем, к его экипировке добавился плюшевый шарф малинового цвета, который он где-то раздобыл.
В этом шарфике ему не долго, удалось пощеголять. В вечерней художественной школе, где он учился, вместе с ним училась молодая женщина – преподавательница из музыкального училища. Она, как-то деликатно смогла ему объяснить, что шарфик ему лучше снять и никогда не носить. Как она это ему сказала, он не запомнил – или плюш, не в моде, или малиновый цвет ему совсем не к лицу. Её звали Валя Крутеева, ещё он помнил книгу Фирдоуси – «Шах-Наме», которую она специально принесла ему почитать – «бежали кони, пожирая путь», «твоё ложе, я вытку из роз», запомнилось.
Смычка города и деревни
Попав под новомодное влияние ещё деревенским парнишкой – в городе, Вовка, как-то поостыл к моде, и она ушла в его жизни на задний план. Здесь у него появились совсем другие увлечения, которые были для него важнее любой моды. Володя Глюк, учился с позиции просвещённого человека, в малозначительных учебных заведениях – профессионально-техническом училище, вечерней художественной школе и вечерней общеобразовательной школе; но, как известно в любом деле важны люди, а не вывеска. Владимиру повезло в каждом из его «университетов», встретить замечательных людей.
В те времена профтехучилища имели двухгодичное обучение и состояли из учащихся, половина, которых была из деревни, а вторая половина была городской. Большинство деревенских ребят, приезжали учиться в это заведение, имея перед собой чётко обозначенную цель – получить рабочую профессию и закрепиться в городе. Вторая, городская половина ребят, которые обучались здесь, состояла из хулиганистых подростков, от которых избавлялись общеобразовательные школы города. Многие из них, не понаслышке знали, что такое детская комната милиции. Если учесть, что к городским ребятам приходили ещё и такие же их друзья, можно понять атмосферу, которая была в стенах этого учебного заведения. Мягко говоря, городские парни, презирали своих деревенских одногруппников, так это можно было назвать. Пристрастившись к чтению, с самых юных лет, Вовка и в профтехучилище не преминул записаться в библиотеку. В ней работала невзрачная на вид, женщина с тихоньким голосом – Сталина Иосифовна – видимо она очень стеснялась своего грозного имени-отчества. Она долго присматривалась к Володе, когда он приходил за книгами, а потом постепенно начала наставлять его на путь истинный. Её наставничество было простым и незаметным, она очень интеллигентно и ненавязчиво начала предлагать пареньку книги, которые ему следовало прочесть, а затем обсуждала с ним прочитанное. Таким образом, совершенно незаметно Володя приобщился к мировым классикам – Гёте, Шекспиру, Гейне и целому ряду других. Он надолго запомнил тот восторг и ту дрожь в своей душе, которые возникали от понимания глубины того, что они писали. Потом, когда закончились два года учёбы, библиотекарша при прощании произнесла слова, которые Владимиру были очень лестны и запомнились надолго. Сталина Иосифовна сказала – «Не понимаю – или Вы попали учиться не туда, или здесь все учатся не по назначению».
В вечерней художественной школе преподавал недавний выпускник вуза Владимир Григорьевич, это был настоящий фанатик от искусства, интеллигент до мозга костей. Глюку, потом мало приходилось встречать в жизни таких увлечённых своим делом людей. Занятия в художественной школе проходили через день, три раза в неделю, по четыре часа и все эти четыре часа Владимир Григорьевич говорил. Он рассказывал о великих художниках, о течениях в искусстве, о рисунке и живописи французов, о графике японцев. Это был человек, поистине энциклопедических знаний в искусствоведении. Точно с таким же азартом, он преподавал основные предметы, рисунок и живопись. В совокупности получалось, что он не только обучал Володю рисовать, но открывал перед ним огромный мир великого искусства. Через какое-то время, юнец так увлёкся искусствоведением, что начал сам искать и перечитывать всевозможные альбомы и книги по этому предмету. Всё это было новым и очень отличалось от того, что окружало паренька в его недавнем деревенском прошлом. Можно сказать без всяких преувеличений – Вовка в городе образовывался.
В вечерней общеобразовательной школе, среди обычных учителей, была пожилая учительница литературы и русского языка, её звали – Зоя Степановна, в прошлом преподавательница вуза. Она вышла на пенсию и стала вести уроки в вечерней школе – видимо из-за близости школы к её дому, а может от пенсионной скуки, – но уроки свои она вела блестяще. Пожилая женщина преображалась, когда начинался урок литературы, её глаза молодо блестели, щёки загорались румянцем, было очевидно, что в молодости она была настоящей красавицей. Зоя Степановна говорила о литературе так, что её взрослые ученики весь урок сидели с открытыми ртами, хотя её часы нельзя было назвать уроками в обычном понимании этого слова. Она выделила несколько ребят и вела с ними настоящие научные диспуты на литературные темы. Этим дело не ограничивалось – она, как человек высокообразованный была в курсе событий, которые проходили в стране. Зоя Степановна знала о поэтических вечерах, проходящих в московском политехническом музее и у памятника Маяковскому; она подробно рассказывала о творчестве молодых поэтов – Вознесенского, Евтушенко, Рождественского и других. По большому счёту, для Вовки её уроки были не уроками литературы, а настоящими экскурсами в культуру.
Постигая, а лучше сказать, впитывая в себя; говоря высоким штилем – великие культурные достижения цивилизации – Вовка, тем не менее, оставался жить среди жизненной прозы. С одной стороны, в его сознании укладывались великие произведения искусства и литературы. В его мозгу уже прочно обосновались имена Гёте, Рембрандта, Микеланджело, а с другой стороны его окружала самая настоящая городская шпана, которая училась вместе с ним в одной пэтэушной группе. Пребывая в своей, пока маленькой возвышенности, ему приходилось каким-то образом соединять жизненную прозу с высокими идеалами, среди которых он уже пребывал. В его повседневности, страдания юного Вертера, грубо соседствовали с блатным жаргоном юнцов из городской подворотни. Жизнь была полосатой, и с этим нужно было не только смиряться, с этим нужно было учиться жить. Эта учёба иногда проходила очень жёстко. Дело доходило и до серьёзных конфликтов в профтехучилище.
Как-то в один из неудачных дней Вовка вышел из училищной столовой. У самого входа стояла толпа училищных подростков вперемешку с городскими парнями. Эти сборища всегда держали ребят из деревни в напряжении, разобщённые, они становились добычей городских. У вчерашних колхозников проверяли карманы и отбирали их содержимое, могли отобрать и, что-то из одежды. Этим юнцам нравились заискивающие и робкие улыбки ребят из деревни, многие из которых, откровенно перед ними сюсюкали. Вовка тоже побаивался их, но презрение к ним было сильнее страха. Делать было нечего, Володя мог повернуть назад и переждать опасность в столовой, но какая-то сила повела его сквозь толпу подростков. Он уже почти прошёл эту компанию, человек из десяти, когда его ударил городской пацан Скуратов из параллельной группы. Удар был так силён, что у Вовки посыпались искры из глаз, а из носа струйкой потекла кровь. Как потом оказалось, Скуратов ударил его свинчаткой.
Кровь из носа не останавливалась долго, а когда остановилась, он посмотрел на себя в зеркало и увидел там своё обезображенное лицо. Его охватила самая настоящая ярость, он пошёл искать своих обидчиков, и хорошо, что ему никого найти не удалось, в порыве гнева он готов был разорвать всех на куски. Как оказалось Скуратова уже вызвали к директору, а остальные трусливо разбежались и притихли. Насколько они были героями в толпе, настолько же они были трусами поодиночке. Володю тоже вызвали к директору. Когда он вошёл в кабинет, то увидел ругающегося директора, рядом с ним стоял куратор их группу, а напротив стола, понуро опустив голову, стоял Скуратов. Директор профтехучилища был фронтовиком и горячим человеком. Чем больше он ругался, на своего подопечного, тем больше распалялся и в конечном итоге крикнул Вовке:
– Дай ему хорошенько!
Володя подошёл к своему обидчику и тоже ударил его по носу. Так же, расквасить нос, как обидчик расквасил его ему, не удалось, но кровь из разбитого носа Скурата потекла сильно. Краем глаза Вовка видел, что директор перепугался не на шутку, он, наверное, не ожидал, что пострадавший выполнит его приказ буквально. Директор переглянулся с куратором, и они вышли из кабинета – видимо обсудить ситуацию. Приказ директора побить ученика, хоть и провинившегося, был тоже случаем из ряда вон выходящим.
Когда они остались вдвоём, Глюк злорадно посмотрел на своего врага, который был ниже его на пол головы и произнёс:
– Что головку опустил, или ты только в своей банде смелый? А ну-ка вставай на колени и проси прощенья! Скуратов послушно опустился на колени и захныкал, как маленький:
– Прости меня Клюка, я больше не буду.
– Это, что за Клюка!? Ещё по носу хочешь получить?!
Следующие слова вырвались у Вовки сами собой, без всяких раздумий он приказал:
– А ну крестись, пока я тебе всю морду не расквасил!
Скуратов часто и неумело начал креститься, и надо же было такому случиться, именно в этот момент в кабинет директора заглянул известный училищный проныра и ябедник Вяткин. Он быстро захлопнул дверь, но можно было не сомневаться, о коленопреклоненном и крестящемся Скуратове узнает всё училище. Всё это произошло в запальчивости, но тем не менее, вспоминая позже эту историю, Володя точно знал, что он не хотел унизить Скуратова, он хотел показать ему его трусость. Спустя некоторое время, в кабинет вернулся директор, вид у него всё ещё был несколько смущённым. Внимательно поглядев на ребят, он понял, что между ними произошло, нечто такое, что исключало возможность всяких жалоб на него.
Прощание славянки.
От того времени, как Вовка приехал в город «учиться на художника» и до того момента, когда ему нужно было призываться в армию, дни летели наполненные повседневной рабочей суетой. Его жизнь мало отличалась от жизни тысяч подростков, поставивших для себя некую цель и уехавших из деревни в город. В двадцать лет, деревенский мальчишка Вовка превратился в крепкого начитанного парня, которому уже, бывало, очень скучно по приезде в деревню. В его жизненном багаже был опыт городской жизни, пара профессий и несколько сотен прочитанных книг. Отсрочка от армии, которую он получал до двадцати лет, как студент средне-специального учебного заведения, закончилась. Владимира призвали в армию, это было в 1970 году, в те времена еще не придумали выражения; «косить от армии», в народной среде считалось – не был в армии, значит больной, из этого вытекало и соответствующее отношение к не служившему в армии молодцу. Такого парня народ считал ущербным, а девчонки фыркали и подозрительно на него косились.
Отгуляв проводины, Владимир пошёл служить в армию. Пассажирский эшелон с призывниками, тащился одиннадцать суток до военного гарнизона Манзовка, который находился среди сопок Дальнего востока. Поздно вечером, здесь одновременно выгрузили несколько эшелонов, над военным городком стоял сплошной гул из разноязыкой речи и военных команд. Сопровождавшие призывников военные, пытались командовать, стараясь добиться от своих подопечных, хоть какой-то видимости строя. Это им мало удавалось, и они пытались удержать свою зелень хотя бы в пределах одной эшелонной команды, не давая призывникам перемешиваться между собой. Как позже понял Владимир, это было очень характерным для воинской службы. Большими массами людей, офицеры управлять не умели, что было нормальным для мирного времени. В конечном итоге, к середине ночи офицеры справились со своей задачей, новобранцы были рассортированы по командам, возле эшелонов, с которыми они прибыли и начался развод по частям. Из каждой военной части, которая должна была пополняться новобранцами, прибыли автофургоны за пополнением. Офицеров, приехавших на этих автофургонах за молодёжью, называли словечком «покупатели». Они усаживали новичков в кузов под брезентом, и автомобили катили в свои части под здоровый, пока ещё гражданский гомон и хохот молодняка. Пополнение ехала весело и разухабисто, до самой воинской части, многие были ещё навеселе от эшелонных гулянок. Наконец машины остановились, послышались похожие на собачий лай офицерские команды, и новобранцы вальяжно вывалила из-под зелёного брезента, будущие солдаты приехали на место службы. Общими усилиями офицеров и сержантов, всех призывников собрали в большой казарме, и часа на полтора предоставили эту бурлящую человеческую массу самим себе. Ребята за длинную дорогу уже познакомились, а некоторые и сдружились; то в одном конце казармы, то в другом, слышались взрывы молодого хохота, это рассказывали анекдоты. Но самое главное было в том, что молодые люди интуитивно пытались наигранной бравурностью и смехом подбодрить самих себя. Не все анекдоты были смешными, но желторотый народ старался выглядеть браво. Глюк тоже стоял в группе земляков, ребята уже запомнили и узнали друг друга за длинную дорогу, а сейчас сгрудились вместе и весёлыми прибаутками, и хохмами развлекали себя. Большинство ребят из этой компании до призыва в армию не знали друг друга, они жили или в соседних сёлах или даже в соседних районах, но сейчас все были земляками. Даже того, что они все были сибиряками, было достаточно для того, чтобы называть друг друга, словом – «Земеля». Володя ещё не знал, что потом, в армейских буднях у новобранцев-земляков, даже покровитель и защитник найдётся из числа деда-земляка. Землячество в армии было выше дедовщины.
Наконец томительное ожидание закончилось, за окнами казармы засияло утреннее солнышко. Две двери казармы открылись разом, как по команде и из-за дверей, наперебой начали звучать фамилии – Иванов, Петров, Сидоров! Спина новобранца только успевали мелькнуть за дверью казармы, как называлась новая фамилия. Здесь уже чувствовались армейская дисциплина, чёткость и порядок. Где-то, в середине списка выкрикнули фамилию Глюка, Владимира прошёл в дверь и увидел следующую картину – в одной стороне большого помещения орудовали парикмахеры из солдат, в их руках с молниеносной быстротой мягко клацали машинки для стрижки волос. На противоположной от них стороне были два окна, наподобие тех, которые бывают в раздевалках. К этим проёмам стояли живые очереди из уже остриженных новобранцев, которые получали из амбразур обмундирование. Очередь двигалась ходко, каждый человек находился у проёма не более одной минуты, и быстро отходил в сторону, держа в руках охапку армейской одежды. Вовка подошёл к одному из стригалей и его тут же, за пару минут обстригли под ноль. Так же быстро, новоиспечённый воин получил солдатскую одежду из вещевого окна. Обмундирование оказалась ему впору, хотя никакой примерки не было, у старшины, выдававшего форму глаз, был намётан. Володя быстро переоделся и начал разглядывать окружавших его новобранцев в военной форме, стриженых налысо. Перемены в ребятах произошли разительные. Ещё недавно, весёлые и разбитные парни, теперь робко теснились вдоль стен казармы, разглядывая на себе непривычную одежду. Это были уже не гражданские люди, это были «салаги-первогодки», которым предстояло отведать армейской каши досыта. Глаза многих вчерашних мальчишек были наполнены страхом, этот очевидный страх, будет целое полугодие провоцировать старослужащих солдат на злые шутки по отношению к ним.
Пока ребят везли в поезде к месту службы, никто ничего не знал о пункте конечного назначения, место к которому следовал эшелон, было засекреченным. Офицеры и сержанты, сопровождавшие ребят всю дальнюю дорогу, отмалчивались и только загадочно улыбались, в ответ на вопросы юнцов. Теперь солдатики могли оглядеться. Оказалось, что их привезли в учебную воинскую часть, где им полгода предстояло быть курсантами и получить воинскую профессию. Всех первогодков распределили по ротам. Отделение, состоящее из десятка солдат, было основой всей этой полковой иерархии. Нужно заметить, при распределении солдат по отделениям, офицеры тоже учитывали принцип землячества. В каждом отделении был свой командир, из числа сержантов, прослуживших более года. В общем можно сказать, сержанты были главной организационной силой этой учебной части. Командиры из числа офицеров приезжали утром, когда курсанты уже позавтракали и были готовы к занятиям, а вечером машина увозила их в гарнизон ещё до солдатского ужина. Таким образом, весь жизненный уклад молодых солдат регулировали сержанты. В этом были свои плюсы, курсантские роты полностью состояли из молодых ребят-одногодков, поэтому ни о какой дедовщине речи быть не могло. Сержантам же власти хватало и так, без всяких учётов срока службы. Через месяц службы Володя уже привык к новой обстановке, служба была вполне сносной, его деревенское прошлое и спортивная подготовка помогали ему в этом. Тяжело служить было маменькиным сынкам, эти хлипкие ребята изо дня в день не могли выполнить упражнений на турнике, не успевали со всей ротой одеться в подъём и быстро раздеться по команде отбой. Они изо дня в день получали наряды вне очереди, не высыпались, а это в свою очередь только усугубляло недостаток их спортивной прыти. Дело доходило до того, что таких бедолаг списывали в хозвзвод, на работы в подсобном хозяйстве под началом проштрафившихся дедов-старослужащих. Подсобное хозяйство полка находилось на отшибе части, и поступивший туда салага, полностью попадал под власть старослужащих. Офицеры заглядывали на хоздвор только в том случае, когда кололи свинью, и они могли отведать свеженинки.
Первый месяц службы курсантов был полностью посвящен учёбе по военной специальности. Вовкина рота состояла из будущих механиков-водителей БМП – боевой машины пехоты. Парень ещё в деревенской жизни научился водить трактор и грузовик, помогал мужикам в ремонте техники, поэтому учёба для него сложности не представляла. Однако, по прошествии одного месяца учёбы, по ротам было объявлено – полк своими силами начинает строить учебную базу. Буквально на следующий день, после занятий весь личный состав был выстроен на плацу и получил приказ от командира полка – «все курсанты должны получить шанцевый инструмент и следовать на строительство танкодрома». После этого прозвучала команда – «Поротно, шагом марш»! Роты, печатая шаг, пошли получать инструмент – лопаты, кирки и ломы. В Приморском крае климат мягкий, но в ноябре уже стояли десятиградусные морозы. Солдатика в сапогах и шинельке такой мороз, да ещё с низовым ветерком, пробирал до самых косточек. Глюк затосковал – ему никак не хотелось брать в руки лопату или холодный, тяжёлый лом и до вечера долбить мёрзлую землю. Наконец он махнул рукой на долг перед Родиной, вышел из строя и подошёл к старшине роты. Рядовой Глюк начал издалека печатать шаг, ещё на подходе к старшине своей роты. Приблизившись к нему на уставные два шага, Вовка отчеканил:
– Товарищ старшина я художник, умею рисовать!
Старшина внимательно оглядел молодого солдата, оценивающим взглядом и видимо остался доволен его внешним видом. Он стоял ещё несколько секунд в задумчивости, как будто что-то вспоминая, затем произнёс на украинский манер, растягивая слова:
– Аааа, ты точно умеешь малювать? Ежели, хочешь просто сачкануть, лучше не надо – потом очень пожалеешь.
– Я учился в художественном училище.
– Да ты щё! Чего ж раньше молчал, не выказывався?
– Так я, товарищ старшина, хотел настоящим солдатом стать.
– Тюю, дурило! Станешь ты ещё настоящим солдатом, не переживай, – а ну пойдём в Ленинскую комнату – покажешь, на щё ты способен.
Можно сказать, что с этого момента Вовкина служба в армии закончилась. Нет, он продолжал находиться в армейском расположении, ещё почти два долгих года, но службы, как таковой он уже не тянул. Старшина привёл новобранца в ротную ленинскую комнату, и для начала велел нарисовать портрет Ленина. Он остался доволен работой рядового, и для Владимира началась работа по оформлению ленинской комнаты, под непосредственным руководством старшины. Работа длилась два месяца и к торжественному дню, приёма солдатской присяги, всё было готово. Ленинская комната сверкала новенькими стендами, панно и прочими атрибутами советской пропаганды. Пятая рота, в которой служил Владимир, получила первое место среди учебных рот полка, за лучшую наглядную агитацию. Талант солдатского художника взял на заметку замполит полка; когда Глюк, со всеми молодыми солдатами принял присягу, его перевели на службу в солдатский клуб. Он стал носить громкое, но неофициальное звание – полковой художник.
В любой воинской части клуб являлся особенным местом; тот, в который направили Володю, тоже не был исключением. Кроме того, что в нём два раза в неделю крутили фильмы, он был ещё и местом всевозможных политических мероприятий, но основная жизнь клуба начиналась после отбоя. Официально, клубом заведовал капитан Капленко, однако, как и в большинстве солдатских подразделений, этот очаг культуры находился в полном ведении сержанта Насонова. У него были свои ключи от клуба и кинобудки, он же отвечал и за чистоту в помещении. Для этого каждый день в расположение клуба, из дежурной роты направляли двух дневальных. В глубине сцены, за экраном находилась художественная мастерская, которая попала в Вовкино ведение. С другой стороны сцены, так же за экраном находилась каптёрка с художественными материалами. Эта же комнатка, при случае, служила фотолабораторией. С киномехаником Насоновым в клубе находился ещё рядовой Мукашев, он раньше исполнял обязанности клубного художника, но за полную профнепригодность был переведён в почтальоны. Мухит Мукашев был казахом, естественно разговаривал с акцентом, и всё бы ничего, но Мухит и наглядную агитацию писал с акцентом, на потеху всего полка. Вечером, часов после десяти, жизнь полка затихала, не слышно было топота строевой подготовки, стихали голоса командиров, отдающих команды. Замолкала какофония строевых песен, маты офицеров и взрывы молодого солдатского хохота. В это время к киномеханику и почтальону приходили их друзья, земляки и всевозможная блатная солдатская братия. Это были писаря из штаба полка, повара, заведующие продовольственными складами и прочие нужные люди. В некоторые вечера, народу собиралось человек по десять, это были в основном ребята, прослужившие уже по году и полтора, то есть деды. Всё это благородное собрание гоняло чаи, иногда выпивали бражку, которую приносил кто-нибудь из кладовщиков. Можно сказать, что здесь собирался своеобразный клуб по интересам, основу которого составляли дембеля, парни, уходящие на демобилизацию в этом полугодии. Главным занятием этих старослужащих, была подготовка к дембелю. Можно сказать, что это был своеобразный ритуал, или традиция, освящённая многими поколениями старослужащих. В этот ритуал входило изготовление дембельского альбома, подгонка дембельской формы, подбор комплекта дембельских значков и ещё много всего дембельского. В клубе была фотолаборатория, поэтому фотографирование и изготовление фотографий для дембельских альбомов, было одним из главных развлечений старичков. Иногда киномеханик и почтальон, фотографировали молодых ребят, за деньги, один рубль за пять фотографий. Проще сказать, ребята просто убивали время за этими «дембельскими» занятиями, в ожидании увольнения на гражданку. У каждого уважающего себя и свой дембель старослужащего, был специальный календарик, в котором он ежевечерне вычёркивал прожитый в армии день. Чего только стоили шутки старослужащих, которые кочевали по казармам с незапамятных времён. Старослужащий ложился на свою кровать, обязательно в нижнем ярусе и обязательно у окна, и во весь голос объявлял – «Дедушка поехал на дембель!». К его кровати моментально должны были подскочить салаги, из находящихся поблизости молодых первогодков. Двое парней-первогодков, начинали ритмично раскачивать кровать, а третий салага должен был стоять рядом и произносить – чух-чух-чух, чух-чух-чух, а затем громко пропеть – ту-туууууу! Вся эта процедура называлась – «дедушкин дембельский паровоз». Или другая шутка – каждый вечер, один из молодых солдат должен был влезать на табурет, стоящий на столе – и три раза петь петухом. Это означало, что один дембельский день прошёл и можно всем спать. Вначале отношения с клубными старичками у рядового Глюка складывались на равных, но постепенно на него стали давить, как на молодого первогодка. То и дело, начал проскальзывать повелительный тон и обидные словечки, типа – салажонок, молодой, салабон. В это время, уже в какой раз, в Вовкину жизнь вмешался случай, он встретил земляка Колю Винокура, который проходил службу при полковом спортзале. В обязанности Коли входил надзор за спортивным инвентарём и наведение порядка в спортзале. После непродолжительного разговора и обмена новостями из дома, Володя поинтересовался:
– Коля, в твоём спортзале есть боксёрские перчатки?
– Есть, а как же; шесть пар новеньких, да ещё старых навалом.
– Коля, а ты мог бы дать мне на время две пары?
Вовкин земляк замялся и напустил на себя важность, он полностью осознавал всю ответственность и значительность своей службы. Это должен был почувствовать и Вовка, но после продолжительных уговоров Коля смягчился и сказал:
– Ладно, чёрт с тобой. Бери две пары старых перчаток – отдаю их тебе насовсем, но только запомни – потом мне тоже что-нибудь хорошее дашь.
– Ладно, договорились. Спасибо, Коля.
Володя спрятал перчатки за пазуху и пошёл в клуб. Вечером, как всегда после отбоя, опять собралась дембельская компания. Володя выждал, пока пришло большинство гостей, а потом вынес из своей мастерской боксёрские перчатки и объявил:
– Кто будет боксовать?
Компания оживилась, каждый оказался боксёром, или человеком в боксе сведущем, к перчаткам выстроилась живая очередь. Высокая клубная сцена стала на некоторое время импровизированным рингом. Вовка наблюдал за боксирующими парнями, оценивая таланты каждого дембеля. Боксёров среди них не было, ни один по-настоящему не владел перчатками и техникой боя, все старички оказались в этом деле дилетантами, хотя в некоторых чувствовалось бурное уличное прошлое. Когда все вошли в азарт, Володя предложил сразиться и с ним, кому-нибудь из дембелей. На минуту все притихли, никто не знал Вовкиных способностей, а потерпеть фиаско от молодого салаги никому не хотелось, но и отказаться было невозможно. В этом случае отказ боксировать, был бы равносилен поражению. Наконец, выдержав паузу, с Вовкой согласился выйти на ринг здоровяк, штабной писарь Коля Самохин. Он был тяжелее Володи килограмм на двадцать и в спортивном поединке они бы никогда не встретились из-за разницы в весе, но здесь, в любительском спарринге это было вполне допустимо. Писарь был парнем рослым и тяжёлым, но дембельское положение, и спокойная сидячая работа в штабе полка, добавили ему не менее десятка лишних килограмм жира. Несмотря на все старания Вовки скрыть свои навыки в боксе, через минуту писарь стоял на раскорячку, а из разбитого носа у него текла кровь. Поединок закончился, вместе с ним закончились и все попытки проявления дедовщины по отношению к рядовому Глюку. К этому нужно добавить, что не только умение боксировать поставило молодого солдата на одну ногу с дембелями. За время проведения любительских фотосалонов, среди этой группы старослужащих ребят, Володя постепенно овладел всеми навыками, которые были нужны для изготовления художественной фотографии. На любительском уровне, фотографировать умели многие, но Глюк научился делать это лучше других, вместе с умением рисовать, это придавало ему в глазах сослуживцев дополнительный авторитет. Его зауважали.
В клубе у Владимира началась спокойная жизнь, а по прошествии ещё нескольких месяцев, дембеля уехали по домам, оставив клуб на его полное попечение. Постепенно Вовка взял под контроль не только художественную мастерскую, но и фотолабораторию. Одной из клубных обязанностей полкового художника, был периодический выпуск фотогазеты, он сам её рисовал, и сам делал фотографии из полковой жизни. Постепенно он, как говорили у них в полку, «оборзел» – когда весь полк стоял, вытянувшись в струнку по случаю приезда командира дивизии, он спокойно вышагивал вне строя, пощёлкивая фотоаппаратом. Мало того, командир дивизии, улыбаясь, приближался к нему и явно позировал, сверкая генеральскими погонами. Великое дело в армии – фотогазета!
Казалось бы, жизнь у рядового Глюка, по отношению к другим солдатам была малиной. Он имел в своём полном распоряжении художественную мастерскую. В клубе была прекрасная библиотека, которой заведовала приятная во всех отношениях, библиотекарша Таня, часто исполнявшая роль натурщицы для полкового художника-фотографа. Несмотря на это, его всё равно, что-то угнетало. Глюк чувствовал, как будто над ним висело нечто очень тяжёлое, хотя и невидимое. Когда эти ощущения обострялись до осязаемых пределов, Владимир покидал расположение своей воинской части и неспешно бродил по лесу, который шумел у самых стен клуба. В одну из таких вылазок, молодой солдатик набрёл на лесной ручей. Рядовой Глюк машинально сел на бережок этого звонкого чуда и совершенно растворился во времени и пространстве. На некоторое время он полностью потерял ощущение реальности окружавшего его мира, вокруг был только звонкий говор ручья, шум деревьев и пение лесных пташек. Владимир, тихо сидел около журчащей воды, а слёзы текли и текли у него по щекам и подбородку. Прошло, наверное, не менее часа, прежде чем Володя возвратился в свою солдатскую реальность. Солдатик встал, и легко, с каким-то детским всхлипом глубоко вдохнул в себя лесной воздух; теперь можно было возвращаться в полк и снова быть частью солдатской массы. Позже он понял, что самым трудным в армейской жизни была не сама служба, а полное отсутствие одиночества. Оказывается, оно иногда очень необходимо человеку. Рядовой Глюк шёл в свою часть и думал – «Господи, а как же люди сидят в тюрьмах?!».
Когда Владимир стал полным хозяином фотолаборатории, он поставил фотографирование молодых курсантов на поток. Вовка приходил вечером в какую-либо из учебных рот, договаривался со старшиной и фотографировал молодёжь. Попутно Глюк фотографировал и сержантов роты, но это было уже бесплатно и подразумевало плату за разрешение снимать солдатиков. За один вечер ему удавалось сделать снимки 30-40 человек. Учитывая, что каждый человек платил рубль за пять фотокарточек, сумма по тем временам набиралась у него хорошая. Таким образом, за месяц он фотографировал все пятнадцать рот полка, потом наступал новый месяц, и курсанты снова хотели посылать родителям, девушкам и друзьям фото. Начинался новый круг хождения по курсантским ротам.
Через пару месяцев, о Вовкиной затее с фотографированием курсантов, стал догадываться, начальник клуба капитан Капленко, человек выпивающий и по-хохлацки хитрый. Он не принял никаких мер по искоренению зла. Капитан, как будто не замечал деятельность частной фотолаборатории, но взамен этого, он частенько приходил в клуб и просил у Глюка три рубля, якобы в долг. Почему якобы? Просто потому, что потом капитан полностью забыл про долг и ни рубля не вернул. Эти поборы ощутимо уменьшали доходы солдатского предпринимателя, но, если учесть, что его сержантская получка не превышала восемнадцати рублей в месяц, он был доволен своими доходами. Месячный заработок у Глюка, был намного больше офицерской зарплаты. Второй плюс одалживаний состоял в том, что после получения займа его начальник пропадал на целый день, он где-то пьянствовал, предоставив Владимира самому себе. К концу службы ефрейтор Глюк получил дембельский аккорд и на целый месяц раньше положенного срока уехал на гражданку. На первое время после службы, деньги у него были.
Потом, по истечении многих лет, когда солдатская служба уже вспоминалась Владимиру с некоторым налётом ностальгии, он проводил для себя анализ тех двух лет, прожитых в армии. Да, в армии каждый солдатик стремился найти хоть какое-то послабление от службы, все стремились куда-нибудь пристроиться; почтальоном, писарем или хлеборезом, лишь бы быть вне общего строя. Владимиру, в этом плане повезло больше других, он в армии имел не только тёплое место, но ещё умудрился заработать денег, а как же подвиги, геройство и отвага? Как же быть с тем, что – «В жизни всегда есть место подвигу», Владимир часто слышал эту расхожую фразу; тем более, место для подвига должно было быть в армейской жизни. Действительно, подвиг за его солдатскими плечами был, своеобразный, но подвиг, конечно по меркам мирного времени.
