Скарлетт О‘Хара: Я пыталась быть хорошей, но если услышите стрельбу – значит у меня не получилось.
Мы дома. Нет! Мои Родители у Меня дома. Они робкие. Они боятся неосторожности и очень стараются не разочаровать Алекса – по их версии, моего прекрасного принца из сказки про Золушку. Они достают из чемоданов подарки и один за другим выкладывают на диван со словами „Cовсем не знали, чем порадовать, что дарить. Ну что у нас есть, чего нет здесь?» И достают из чемоданов икру, водку, приданое – еще бабушкины серебряные ложки в бархатной коробке, картину из уральских камней-самоцветов. Мама спрашивает почему-то шепотом, они вообще говорят очень тихо: „Как ты думаешь, им понравится?» Я не знаю понравится ли все это Алексу и его родителям. Скорее всего, они как воспитанные люди будут всему рады. Я не знаю, что нужно дарить и мне это совсем не важно. Мне почему-то отчаянно стыдно. Стыдно за заискивание, стыдно за этот шепот, за то, как мама одергивает папу: „Куда ты поставил чемодан “ там же Алексу будет неудобно. Спрячь скорее под кровать». Папа достает из чемодана совсем новые тапочки себе и маме, ставит на пол у кровати. Мне почему-то стыдно и за эти тапочки, и за то, как старательно папа убирает чемодан и разглаживает рукой покрывало в том месте, где сидел. Такие несвойственные чуждые движения. Они чувствуют себя обязанными за счастье дочери? «Не ударить бы в грязь лицом» “ папино выражение, которое меня опять коробит, и уже начинает злить вся ситуация. Почему уважаемые и состоявшиеся люди здесь так изменились? Я не знаю, что сказать и как донести до родителей, что не надо всего этого. Не надо так. Вы же родители! Не надо говорить тихо и казаться незаметными. Папа, где твой смех и громкие возгласы? Мама, почему ты такая покорная и тихая? Ты же можешь, ой как можешь быть ироничной и веселой.
Алекс, похоже, чувствует, что родителям неловко. В воздухе липким киселем застыло переслащенное напряжение. Натянутые улыбки, неестественный смех. Все изображаем радость. Алекс вертит в руках картину и говорит: „О! Как красиво.» Алекс вежливо берет из маминых рук бархатную коробочку, мама смотрит на Алекса и тревожно переводит взгляд на ложки. Берет одну из них и чистит изнанкой кофты: «Это настоящее серебро, его надо только иногда натирать и тогда оно блестит.» Мама показывает, как блестит ложка, а мы деланно удивляемся и дружно киваем. — „Это нам еще от бабушки перешло“. Сразу спрашивает меня: «Ну, как ты думаешь, ему нравится или не надо было…?» Я говорю: „Мама, все прекрасно. Отличные ложки, я помню их с детства, мне никогда не разрешали их брать. Спасибо.“
«Но ты ведь понимаешь, что мы берегли их вот для такого вот случая?“ — мама смотрит на меня и добавляет, — „я тебе еще привезла свои сережки и бабушкины золотые часы. На память.“ Алекс вопросительно смотрит на нас. Ждет перевода. Я говорю: „Вот теперь, когда родители здесь, мне кажется, что все будет хорошо. Я почти счастлива. Ты не представляешь, что это для меня значит…»
Алекс не смотрит на меня, он всецело погрузился в уральские самоцветы:
— Я понимаю, как вам сейчас волнительно после долгой разлуки. У тебя очень милые родители. Я их так себе и представлял. Ты сможешь перевести им, что они мне очень и очень симпатичны?
-Конечно.
-Мама, папа, Алекс хочет вам сказать…
Алекс отрывается от картины и смотрит на родителей. Я вдруг замечаю в его глазах …слезы? Нет не может быть. Он-то почему? Хотя… У него тонкая душевная организация. Может быть тоже переживает из-за встречи?
Алекс продолжает:
— Я очень рад с вами познакомиться. Ваша дочь так много рассказывала о вас, и я так и представлял вас. Мне очень приятно. Но, к сожалению, должен сказать…
Я перестаю переводить и жду, когда Алекс закончит фразу. Мне не нравится его взгляд, полный слез, решимости и отчаяния.
— К сожалению, что? “ спрашиваю я. — К сожалению… можешь переводить дальше? – от них это совсем не зависит, точнее они же ни в чем не виноваты и все время, что они пробудут у нас в гостях, я постараюсь, чтобы мы выполнили все пункты запланированной программы… Мне очень понравились подарки… Но, но к сожалению, я уже принял решение. Я вынужден сказать, что свадьбы не будет. Я смотрю на Алекса, потом тоже фокусирую взгляд на спасительных самоцветах – как же они переливаются янтарем и изумрудной крошкой. Я не верю ни глазам, ни ушам, ни реальности происходящего в целом. Я заблудилась в дремучем лесу, казавшимся алмазной рощей. Я зачем-то переспрашиваю, хотя все отлично расслышала:
— Что ты сейчас сказал?
Алекс смотрит на меня уже не стесняясь слез:
— Свадьбы, как я сказал, не будет. Мне очень жаль.
Родители первые прервали затянувшуюся паузу:
Что случилось? Что он сейчас сказал? Почему не переводишь?
Наша игра в гляделки, где Алекс льет слезы, а я просто молчу и смотрю на него не отрываясь. Удивление? Презрение? Злость? Страх? Коктейль из эмоций, и ноль мимики на лице. Я говорю как во сне, откуда-то из далека, из чащи колючего изумрудного леса, слышу свой голос:
— Алекс рад познакомиться, но ему очень неудобно, и он просит его простить. Ему надо на работу, – поворачиваюсь к Алексу:
— Ты идешь со мной в другую комнату. Сейчас же!
— «Ты перевела?» — спрашивает он, когда за нами закрылась дверь.
— Я не буду ЭТО переводить. Ты понял? Я не буду. Ты подлый ублюдок! Я не буду такое переводить моим родителям, которые приехали на свадьбу, рассказали знакомым и друзьям, ехали три дня в поезде, рады наконец увидеть дочь, дарят заискивающе подарки. Я не скажу им этого. Или скажу. Потом. Сейчас прошу тебя, убирайся из дома. Куда хочешь. На работу, к сестре, к друзьям. Дай мне побыть одной. Дай мне подумать. Приходи потом… может быть вечером. Я приму решение и скажу тебе, что мы будем делать дальше. Ты тоже иди и думай. Думай! Думай, как ты мог и когда ты решил сделать мне так больно? Именно тогда, когда я совсем беззащитна и от меня зависят самые любимые люди? Ты долго это готовил? Когда ты это решил?
Я не кричу. Я шиплю и выплевываю яд. Меня трясет. Я – колдунья, на которую вылили ушат воды, и я таю, в последних судорогах, извергая проклятья. Я убью его, прямо сейчас. Если бы под рукой были волшебные башмаки, копье, пистолет, да нет, я просто задушу его… Я ненавидела его так, как даже не смела мечтать, что способна на такие всепоглощающие чувства. Алекс сжался, плачет в носовой платок, бубнит одно и тоже про то, как он меня любил, а я даже не смогла пообещать ему, что не полюблю другого. Он хотел, он старался, а я его отвергла. Да, он давно принял решение, но не мог мне сказать.
— А теперь, значит, смог? Теперь, когда я совсем не принадлежу себе и не могу защищаться, ты смог? – я буквально выталкиваю Алекса за дверь. Кидаю ему в руки его рюкзак, захлопываю дверь, прислоняюсь к стене и считаю. Считаю до 10 или до 100, сбиваюсь и, не сумев вспомнить, где остановилась начинаю сначала. Голова кружится, а сердце хочет выскочить и своими ударами наверняка уже разрушило дом, перепугало родителей. Я с улыбкой захожу к ним в комнату:
— Вы, наверное, устали с дороги? Не хотите отдохнуть?
Родители сидят, прижавшись друг к другу как два взъерошенных перепуганных птенца. Мама все еще держит в руках серебряные ложки:
— Что у вас происходит, дочь? — говорит папа тихо и строго.
— У нас все хорошо, просто немного устали, переволновались, не поладили. Так бывает. Вы тут не при чем. Алексу надо на работу, а я обижалась, что он не может побыть с нами. Но так ведь даже лучше или нет? Мы сможем, наконец, побыть одни, дайте-ка я на вас уже налюбуюсь…
