ГЛАВА 2.
Sic vita truditur (Такова жизнь)
(воскресенье,10 апреля 1904 года)
В помещениях салона художественной фотографии Сковороденко, что располагался на Тургеневской, 30, царила ароматная прохлада. Пахло, кажется, еловой хвоей и немного можжевельником. А в узости прихожей стоял волнующий полумрак. Но на стене общей залы этого, только входившего у горожан в моду заведения, по обе стороны от зеркала, мрачно и торжественно поблескивающего серебряной амальгамой, тяжелого, в полный рост, в деревянной с чернением раме, специально для удобства ожидающих своей очереди клиентов, ярко, насколько возможно, горели два затейливых старинных фонаря. Потрескивающие на плошках толстые восковые свечи в домиках из слюдяных пластин, обрамленных узорчатой отделкой из олова. Здесь же у зеркала располагалось кресло с парчовой обивкой и туалетный столик с гребнями, помадой для волос, новомодным бриллиантином, пудрой и прочей мишурой, необходимой, прежде всего дамам, для наведения желаемого лоска перед волшебством процедуры фотографического портретирования.
Савва Пеливанов внимательно вгляделся в свое зеркальное отображение. Увиденным остался весьма доволен. И то: молодой человек двадцати трех лет от роду. Росту значительно выше среднего. В меру худощав. Стройного телосложения. Лицо продолговатое, привлекательное для дамского пола. На щеках легкий румянец. Нос прямой. Над улыбчивыми губами усы модной щеточкой. На волевом подбородке неожиданно и пикантно ямочка. Глаза серые. Ресницы густые, по-девичьи длинные. Волосы волнистые, зачесаны назад. Уши аккуратные, полускрыты прядями с рано проявившимися, уже проблескивающими седыми нитями на висках.
И одет пристойно. Под двубортным сюртуком темного сукна, кремовый жилет с массивной цепочкой серебряной луковицы в часовом кармашке. Белая рубаха с высоким целлулоидным воротником. Пестрый шелковый галстук, завязанный пышным виндзорским узлом, показно небрежно, но при этом сохраняя классический лоск геометрической идеальности. Брюки со стрелкой и лаковые туфли достойно довершали картину.
Вот именно так, решил молодой человек, пожалуй, и надо делать желаемый фотопортрет. В полный рост. При этом, чтобы левую руку небрежно за спину. А правую – вдоль тела. И обязательно слегка улыбаться. Одними губами. Немного загадочно и немного печально. Словно наверняка знаешь о чем-то таком, что иным и не понять вовсе. Как герой недавней скандальной новеллы Оскара Уайльда.
Он сложил двойным колечком большой, указательный и средний пальцы правой руки, а концы пальцев щепотью – словно удерживал за ножку бокал с игристым вином. Слегка манерно оттопырил безымянный и мизинец. Учтиво улыбнулся своему отражению. Соприкоснулся рукой и воображаемым бокалом с протянутым навстречу из зеркальной глубины. И церемонно, с почтением склонил перед отражением в зеркале голову:
– «С именинами вас, милостивый государь!»
– «Здравствуйте, Савва Андреевич!»
– «Пусть ангел дарует вам долголетие и уберегает от всяческих бед и напастей!»
– «Того же и вам, господин Пеливанов!».
В младенчестве, как с умилением рассказывала когда-то Савве маменька, он был спокойным и застенчивым ребенком, однако, за простотой нрава уже тогда прослеживалась некоторая замкнутость и даже неуверенность. Он не особо тянулся к другим детям и любил играть сам. Впрочем, самого мальца подобная ситуация совершенно не тяготила и родители, посовещавшись, вполне здраво рассудили, что долгожданный сыночек попросту самодостаточен, как личность гармоничная и цельная, и не нуждается в других людях для досуга или иного времяпровождения. Тем более что развитость не по годам, чему маменька с папенькой немало способствовали, опять-таки, накладывала некоторые ограничения на выбор Саввой друзей для совместных забав.
Здоровье у мальчика было крепкое. Болел Савва редко и по обыкновению легко переносил хвори, а не это ли единственное и самое главное для родительской заботы и предмета их возможных беспокойств? Тем более, его выносливости можно было только позавидовать. Савва мог заниматься своими делами очень долго, совершенно не чувствуя усталости. Его работоспособность просто поражала, что особенно сказалось во время гимназического обучения.
Учился Савва прилежно. Его серьезное отношение к гимназическим предметам и несомненные успехи, конечно же, не могли не понравиться педагогам, что в купе с усидчивостью и трудолюбием подростка приносило свои плоды.
Читал он много и с удовольствием, выходя в своем круге далеко за пределы дозволенной гимназической программы. Благо полочкой в домашнем книжном шкафу с многочисленными приключенческими романами и рассказами о головокружительных похождениях бравых сыщиков пользоваться Савве не возбранялось.
Это же касалось и круга его интересов. Врожденная творческая одаренность требовала самовыражения в занятиях музыкой и драматической декламацией, а любовь к спорту и гимнастике позволили успешно заниматься танцами и даже блистать в любительских театральных постановках.
Став взрослым, Савва не сильно изменился в характере. Друзей, к которым он предъявлял достаточно высокие требования, у него было не много. А после смерти родителей Савва, и ранее очень внимательно относившийся к тому, кого впускать в свой ближний круг, вовсе свел на нет все нежелательные и тяготившие его знакомства. В том числе и с хорошенькими барышнями, кои, соответственно возрасту, частенько заглядывались на приятного молодого человека. Его погруженность в себя стала довлеющей доминантой.
Тайной Саввы, в которой он опасался признаваться даже себе, можно было назвать его неуемное высокомерие. Он частенько относился свысока к окружающим, хотя старался совершенно это не проявлять. Не из природной вежливости, но лишь потому, что считал этих людей недостойными знать его мнение. При этом он отнюдь не гнушался по возможности пользоваться чужой глупостью. Впрочем, внешне Савва по-прежнему всегда оставался воспитанным и галантным мужчиной, а при нужде мог вести светскую непринужденную беседу в любой компании, что многие неоправданно и ошибочно воспринимали за его близкое к ним расположение.
Единственной отдушиной и всепоглощающей страстью стала для Саввы работа. Та, которая неожиданно и своеобразно проявилась из сумбурных детских впечатлений от прочитанных страниц авантюрных романов маркиза Ксавье де Монтепена с заветной родительской полочки.
Наверное, он мог бы быть успешен в любой профессии, которую выбрал: усердие, настойчивость и трудолюбие сделали бы свое дело. Но наибольшего успеха, казалось ему, он достигнет, если пойдет за своим призванием. Его творческая жилка всегда была отличительной чертой и, скорее всего, именно она, окончательно повлияла на выбор. Благо выбранное им занятие этому немало способствовало. Уж кому, как не сыскному полицейскому агенту необходим творческий подход и нетривиальность при исполнении поставленных начальствующими чинами задач, умение раствориться в толпе, стать незаметным или наоборот мгновенно перевоплотиться и быть своим, как в среде лиц благородных, так и среди босяков.
Савва хотел стать лучшим. И он им еще, несомненно, станет. Как герои любимых романов. Как незабвенной памяти Назар Кузьмич, Царство ему небесное! Хотя, о чрезмерно богохульствующем учителе и наставнике, хоть и носил старый черт на седой груди под рубахой нательный медный с прозеленью крестик, много уместнее будет: «Пусть земля ему будет пухом!».
Впрочем, сегодня, в день ангела и законный выходной, думать о горьком и о работе Савве не хотелось. Тем более, после случившегося давеча в поезде во время кровавого и безуспешного задержания грабителей. Он ещё накануне, отходя вечером ко сну, смакуя малейшие детали, составил план проведения этого особого дня и не собирался отступать от него ни на йоту.
Сразу же после утреннего моциона предполагалась недальняя прогулка с целью создания большого памятного художественного фотопортрета для достойного украшения стены в комнате между фотопортретами маменьки и папеньки, где они ещё молоды и полны сил. Маленькую фотокопию, которую Савва обязательно попросит мастера исполнить, возможно будет поместить на страницы семейного фотоальбома, оставшегося в память от маменьки. Для грядущего назидания детишкам. О том, что когда-нибудь, в урочный час они, как и заботливая нежная супруга, несомненно, у него появятся, Савва не сомневался.
Выбор мастера для исполнения заказа был не прост. Посетив ателье Шлайна, портретную Бера Гиршева Когана в доме Щедровича на Екатеринославской и фотографию Авраама Фильцера на Тургеневской, Савва, по взвешенному и продолжительному рассуждению, остановился на едва открывшейся фотографической студии Сковороденко. Здесь же, на Тургеневской. Уж больно впечатлили его выставленные в витрине у входа работы. Да и фамилия мастера внушала к себе неизмеримо большее нежели до того доверие. При всей своей широте взглядов и арамейским истокам происхождения имени, Савва юрких и деятельных александровских жидков-согорожан недолюбливал. Не по наличию имеющихся весомых и конкретных причин, а интуитивно, по наитию.
После фотографического портретирования предполагалось посещение заведения Гладкова – лучшей, по мнению Саввы, городской кондитерской. Воздушные пирожные Безе с кремом там были чудо, как хороши. А Савва обожал сладкое. Как, впрочем, и зеленый китайский чай с жасминовым цветом, который от недавних пор стали у Якова Михайловича подавать для утонченных ценителей.
Затем, обязательно, уже нашумевший и вызывающий неизменную ажитацию господ зрителей и, особенно, их спутниц, синематографический иллюзион в заведении Пулавского. Там сегодня дают уникальную двенадцатиминутную фильму студии Томаса Эдисона о полной смертельной опасности жизни среди обширных равнин и Скалистых гор на североамериканском Диком Западе.
И, после обстоятельной прогулки для осмысливания увиденного и выгула аппетита в городском саду, продолжительный и обильный ужин, деньги на который отложены загодя, с мясом пернатой дичи, шампанским и стерляжьей икрой в новой скандальной зале ресторации «Гранд-Отеля», где уже предусмотрительно заказан отдельный столик.
А ближе к ночи, чем черт не шутит, когда сыто и благостно засыпает Господь, может быть, впервые в жизни, к девицам, в заведение мадам Колокольцевой на площади у Южного вокзала. Место это новое. По отзывам – шикарное. Девицы – свежи, не истасканы. Тапёр – настоящий виртуоз. Да и безопасно – по слухам, ширящимся шепотком исключительно среди своих, заведению и хозяйке покровительствует сам ротмистр Будогосцев, помощник начальника Жандармского Екатеринославского Управления по Александровскому и Павлоградскому уездам.
Пока Савва рассуждал о грядущем дне из комнатки, в которой, судя по всему, и располагалась, сама фотографическая студия, выпорхнули две юные девицы. Надо полагать, гимназистки старших классов. В нарядных батистовых платьях с кружевными воротниками, рукавами-фонариками и оборками по подолу. Девицы скользнули по Савве заинтересованными взглядами, одна наклонила к другой головку в игривой маленькой шляпке, украшенной цветами и лентами, прошептала что-то заговорщицки, обе прыснули со смеху, придумав себе незнамо чего, и выскочили на улицу.
В двери студии, за которой в молочном ярком свете от накала электродуговой лампы с угольным волокном, виделся штатив с фотографической камерой, стойки с магниевыми осветительными устройствами и почему-то укрепленный на шесте огромный, более метра в диаметре, развернутый зонт, отражающий жесткий и холодный свет серебристой внутренней поверхностью, появился сам хозяин:
– Добрый день, молодой человек! Желаете сделать художественный фотопортрет? Проходите, будьте любезны!
(Продолжение следует)
