Шанс на счастье (часть 1)

Лариса была бесхозная женщина. Ключевскому она так и сказала про мужа:

 — Он мне не хозяин.

И эта фраза решила все.

Лариса работала редактором радиовещания на заводе. По вторникам и пятницам она говорила в микрофон высоким, мо­дулированным голосом, подражая дикторам телевидения:

 — Говорит объединение «Свет». Здравствуйте, товарищи. В эфире…

Если был вторник, то в эфире звучали «Новости», а если пятница — музыкально-информационная программа «По вашим заявкам».

Объединение выпускало осветительную арматуру.

 — Двадцать пять лет работает в цехе абажуров Клавдия Фи­лимоновна Курочкина, — читала в микрофон Лариса. — Впер­вые она переступила порог заводской проходной совсем моло­денькой девушкой. Все эти годы Клавдия Филимоновна трудит­ся на одном месте и выполняет ту же операцию…

«Да я бы застрелилась, — думала Лариса, — если бы двадцать пять лет просидела на одном месте и клеила абажуры».

 — В дни ее трудового юбилея мы хотим пожелать ей счастья и здоровья и поздравить ее хорошей песней. Вот такое теплое письмо, — продолжала Лариса, — прислали к нам в редакцию товарищи Клавдии Филимоновны. Для вас, Клавдия Филимо­новна, звучит песня «Когда я буду бабушкой» в исполнении Аллы Пугачевой.

А через некоторое время после выхода передачи в эфир в Ла­рисином тесном кабинете возникала разъяренная толпа жен­щин.

 — Что вы включили? — кричали работницы. — Это хорошая песня?! Это издевательство над человеком, а не песня… Клавдия Филимоновна плачет… Она одинокий человек и бабушкой быть не может! Она не переносит эту лахудру Пугачеву!

 — Так вы бы написали, какую песню хотите… — растерянно оправдывалась Лариса.

 — А мы и написали — хорошую. Неужели непонятно?!

Пятница нередко заканчивалась для Ларисы таким вот скан­далом, поэтому она приноровилась держать в письменном сто­ле флакон валерьянки и предлагала ее кричащим женщинам, а заодно и пила сама.

А дома ждал Люсик в обвисших тренировочных штанах с очередной двойкой по русскому языку и вечно голодный муж Вадик. Лариса возвращалась со службы, плюхала тяжелые сум­ки с торчащей куриной ногой на пол в коридоре. Снимала паль­то. Повязывала передник и становилась к плите.

Так текла жизнь.

Раньше в редакции работал Гоша. И тогда они говорили в микрофон на два голоса. Низким мужским:

 — Говорит объединение «Свет»!

И высоким женским:

 — Здравствуйте, товарищи!

Или наоборот. В зависимости от настроения.

У Ларисы с Гошей было нечто наподобие романа. Убежав из душной редакции, они шли пить кофе в Дом журналиста, или в Дом писателя, или, если была хорошая погода, отправлялись гулять на Каменный остров. Гоша был на четыре года младше Ларисы, холост и воспринимался Ларисой по-матерински.

По пятницам Гоша защищал Ларису от нападок возбужденных абажурщиц. А потом Гоша уехал в Москву, во ВГИК, учиться на режиссера. И Лариса осталась в редакции одна. Незащищенная.

Ларисе исполнилось двадцать девять. Она была образована, начитана, симпатична. И в свои годы четко поняла две вещи: первое — аромат юности уже улетел, и потому без толку жалеть о несбывшихся грезах и неиспользованных возможностях. И вто­рое: счастье человеку могут принести только любовь и творче­ство. А все остальное — сиюминутное удовольствие. Не больше.

Ларисино творчество состояло из: «Здравствуйте, товарищи! Говорит объединение „Свет“» и из скандалов по пятницам. Что же касается любви, то тут дело обстояло достаточно сложным образом.

Лариса Вадика не любила.

Вадик был тихий, спокойный инженер кабинетного типа. Он получал 150 рублей в месяц, никуда не рвался, вечерами любил посмотреть телевизор и

попить чай со сладкой булочкой на кухне. А Лариса все куда-то рвалась, чего-то хотела и искала, и Вадикова покорность доводила ее порой до исступления.

 — Разведусь к чертовой матери! — кричала Лариса и швыря­ла на пол тарелку. — Надоело! Ты можешь, в конце концов, что- нибудь сделать для семьи?!

Что конкретно — Лариса ответить затруднялась. Ну, во-первых, зарабатывать побольше, во-вторых, достать путевку на юг летом, в-третьих, прибить вешалку в коридоре… А что еще?

Зарабатывать побольше Вадик не умел — он умел только чест­но работать на своей работе и честно ждать, когда освободится место и его переведут из младших научных сотрудников в стар­шие с повышением месячного оклада. Путевки на юг доставались более активным и нахрапистым. Вадик мог прибить вешалку в коридоре. Купив специальную дрель, шурупы и молоток, он про­возился три дня. А через час вешалка упала, обвалив заодно и часть стены. Ликвидация последствий аварии стоила в пять раз дороже, чем вешалка и дрель с шурупами вместе взятые.

После семейных сцен Лариса, с красными пятнами на щеках, уходила к соседке Валентине. Валентина три года назад прогна­ла мужа за «малахольность» и с тех пор жила в двухкомнатной квартире с шестилетней дочкой Маруськой. У Валентины были поклонники — приходящие. Один из них даже подарил своей подруге цветной телевизор. Телевизор стоял на тумбочке у сте­ны как символ мужской щедрости. Но однажды на тумбочке вместо телевизора Лариса увидела цветочный горшок с колюч­кой — кактусом.

 — Это что такое? — спросила она у Валентины.

 — Кактус.

 — Вижу, что кактус… А где телевизор?

 — Ушел.

 — Куда?

 — К другой.

Теперь Валентина делала ремонт в квартире. И новый по­клонник покупал ей финские обои по 17 рублей кусок.

 — Обои со стен не сдерет! — сказала Лариса.

 — У женщины должен быть хозяин, — вздыхала Валентина. — Без хозяина баба сатанеет. Мы с тобой — бесхозные бабы…

В общем, со счастьем было, как у всех, — туго.

Кроме Гошки и Вадика существовал в Ларисиной жизни еще один человек. Некто Хрусталев. Художник.

Когда Лариса еще училась в университете и искала себя, она увлеклась живописью и познакомилась с Хрусталевым. Он на­писал Ларисин портрет «Молодая дама в черной шляпе». Пор­трет висел на выставке, и все Ларисины однокурсники ходили на него смотреть. Лариса была очень горда. Потом увлечение живописью прошло, а Хрусталев остался.

К Хрусталеву Лариса ездила разговаривать. Он слушал ее и давал мудрые советы.

Гоша был нужен для прогулки, Хрусталев для умных бесед, Вадик для стабильности и социального статуса — и только все трое они создавали единое целое. Как дольки апельсина. Сло­жишь дольки — получится целый апельсин.

В очередную пятницу Лариса назвала одну из абажурщиц «непроходимой идиоткой», выпила флакон валерьянки, пошла к начальству и выпросила командировку в Москву к Гоше.

Во ВГИКе Ларисе очень понравилось. Здесь царила атмосфера постоянного праздника. По коридорам ходили знаменитые ар­тисты и режиссеры, а из аудиторий слышались пение и музыка. Гошу она нашла каким-то другим: похудевшим, и обуреваемым творческими сомнениями. Он повел Ларису обедать в Дом кино и весь обед рассказывал про своего мастера — режиссера Клю­чевского. Гоша взял Ларису на занятие творческой мастерской.

Этого делать было нельзя. Ключевский произвел на Ларису впечатление целого. Через пять дней Ключевский приехал в Ле­нинград, и Лариса произнесла ту судьбоносную фразу: «Он мне не хозяин», — дав Ключевскому шанс на то, чтобы распоря­диться своей судьбой, а значит, и на свое счастье.

К моменту встречи с Ларисой Ключевский оказался разведен, широко известен и полон творческих планов. В Ленинград он приехал делать свой очередной фильм.

Ключевский снимал фильмы о спорте. И был в этом жанре первым. А это очень важно — быть в чем-то первым. Совсем другое самочувствие. Это как в песне поется — «человек про­ходит, как хозяин». Ключевский шел по жизни, как хозяин, и чувствовал, что цветы и улыбки женщин достаются ему заслу­женно. Как спортсмену, одержавшему победу в результате дол­гих и тяжелых тренировок.

Когда Лариса была в Москве, то во ВГИКе посмотрела по­следнюю работу Ключевского — документальную ленту «Бо­рец». Главный герой картины — тренер, мастер спорта по воль­ной борьбе Ивушкин — любил красивую и молодую женщину. А так как красивая и молодая женщина в некотором роде всег­да добыча, то Ивушкину пришлось вступить за нее в борьбу в буквальном смысле этого слова.

К любимой женщине тренера Ивушкина приставал большой начальник, который, не затрудняя себя ухаживаниями и роза­ми, предложил юной и неопытной сотруднице банальный выбор «или-или». О чем она рассказала своему другу-борцу. Ивушкин поступил как настоящий мужчина: поднялся к негодяю в каби­нет и дал в ухо. Но не рассчитал сил — негодяй-начальник ока­зался в больнице с переломом челюсти, а Ивушкин — в колонии.

Если бы борец защищал честь своей дамы на улице, все было бы в порядке. Но он сделал то же самое в служебном кабинете, будучи мастером спорта по борьбе и воспитателем молодежи, и закон оказался не на его стороне.

Ларисе фильм понравился. Он был честен. Ключевский снял ленту о защите чести вообще, о вечной человеческой борьбе за чувство собственного достоинства, за свою бессмертную душу, которую нельзя унижать всяким там подлецам из служебных кабинетов. Все это он умудрился показать на примере нехи­трой истории борца Ивушкина. А это и есть искусство: сквозь простую фабулу дать разглядеть бездну и то, что в ней скрыто. В конце концов, чеховская «Дама с собачкой» — банальный ку­рортный роман. Но ведь это «Дама с собачкой».

Лариса поняла, что Ключевский талантлив и Гоша не зря вос­хищался своим мастером.

Это было важное открытие.

Лариса, как всякая женщина, была чувствительна к уму и та­ланту. Мужчина-хозяин должен обязательно быть интеллекту­альным лидером. А иначе, зачем он нужен?

Ключевский был увлекающейся творческой натурой и захо­тел жениться на Ларисе на второй же день их знакомства. Он так и сказал редакторше на студии:

 — Оля, наконец я встретил женщину, на которой хочу же­ниться.

 — Жениться он любил, но не умел, — вздохнула редактор­ша, имея в виду две предыдущие женитьбы Ключевского. Она искренне желала Ключевскому счастья. А Ларисе Ключевский выдал и того похлеще:

 — Хочу от тебя ребенка.

 — А Люсик? — спросила испуганная Лариса.

 — Люсика возьмешь с собой. Будем жить вчетвером — ты, я, Люсик и наш сын.

Ключевский уже все продумал.

Лариса сидела на тахте абсолютно голая и чистила розовыми пальцами оранжевый апельсин. Вся комната пропахла апель­сином. Ничего не подозревающий Вадик уехал в командировку куда-то в Верхне-Туринск. Люсик был отправлен на каникулы к бабушке, а Лариса жгла костер любви, бросая в огонь все новые и новые охапки хвороста.

 — Ты знаешь, я где-то читала, что каждый человек похож на какой-нибудь фрукт. Вот ты, например, апельсин. Яркий, вкус­ный, экзотический.

 — А ты груша.

 — Почему это груша?

 — Похожа.

 — Фигурой, что ли? — Лариса обиделась и подошла к зеркалу.

 — Висит груша, нельзя скушать…

 — Можно. — Лариса закрыла глаза и поцеловала Ключевско­го в губы.

Они встречались на Петроградской, в комнате с лепным по­толком и низко свисающей хрустальной люстрой. Ночами по потолку бродили длинные тени, а в хрустальных подвесках вспыхивали и переливались разноцветными каплями огни про­езжающих машин.

Большая тахта занимала центр комнаты. Как остров посреди океана. Они лежали, тесно обнявшись, и Ларисе казалось, что они медленно плывут на одном корабле среди изгибающихся, как морские водоросли, длинных теней и плавающих цветных бусинок света.

Акванавты на дне океана?

Безрассудные мореплаватели?

 — Ты родишь от меня ребенка? — спросил Ключевский.

 — Рожу, — пообещала Лариса.

 — А почему ты вышла замуж за Вадика?

 — Не знаю.

 — Как так не знаешь?

 — Мне было себя жалко.

В девятнадцать лет Лариса без памяти влюбилась в бородача- джазиста. Джазист запрокидывал голову, откидывался назад всем туловищем и играл «Караван» Дюка Эллингтона. Зал то­пал ногами и кричал «бис».

Кроме джаза и Дюка Эллингтона, саксофонист любил краси­вых женщин. Высокая и чернобровая Лариса вошла в их число. Джазист увлекался ею ровно четыре месяца, а на пятый увидел в первом ряду хрупкую маленькую блондинку, полную проти­воположность Ларисе, и увлекся ею.

 — Все нормально, девочка, — сказал он, когда Лариса потре­бовала объяснений. — Человеческие отношения изнашивают­ся, любовные тем более. Их остается только выбросить на свал­ку, как старую одежду… Хоп! И выбросил. — Он показал рукой, как это делается.

Лариса проследила взглядом за его рукой, и по ее щекам по­катились слезы. Она не хотела быть выброшенной из его жиз­ни, как старая одежда. Ее любовь к нему вовсе не износилась, а была крепка, как дерюжная ткань, только что выпущенная за ворота текстильной фабрики.

 — Нам незачем больше встречаться, — сказал джазист. Он не любил слез и долгих объяснений с женщинами. А через ме­сяц Лариса вышла замуж за терпеливого, преданного Вадика, который стоял промозглыми осенними вечерами у ее подъезда, ждал Ларису и достоялся-таки до той минуты, когда побледнев­шая и подурневшая от переживаний Лариса расплакалась на его плече и прошептала в отчаянье:

 — Да.

Джаз она не могла слышать и по сей день.

Вадик был хорошим человеком. Но хороший человек и хо­роший муж — это совсем разные понятия. Хороший человек должен быть честным, скромным и непритязательным в жизни. А хороший муж должен уметь зарабатывать деньги, уметь по­стоять за себя и свое потомство, чтобы обеспечить ему лучшие условия существования. Одни качества исключают другие, и потому все основные заботы их семьи лежали на Ларисе.

Лариса так не хотела, но ничего поделать не могла. И в этом противоречии был заложен драматический конфликт, как гово­рят драматурги.

Ключевский приехал в Ленинград снимать фильм о женской эмансипации. О женском каратэ, дзюдо, хоккее, о драках дево­чек подростков на танцплощадках, о женской колонии и жен­ском вытрезвителе. Проблема выходила далеко за рамки спор­та, давно став социальной болезнью. Сценарий фильма назы­вался «Мадонна с бицепсами».

Полтора года назад Лариса случайно попала на встречу с молодыми западногерманскими журналистами. Они сидели в кафе Дворца молодежи за уютными низенькими столиками, пили безалкогольные коктейли и разговаривали. Напротив Ларисы расположился голубоглазый блондин по имени Клаус, представитель коммунистического издания.

 — Чего не хватает советской женщине? — спросил Клаус.

 — Зависимости, — ответила Лариса.

Представитель был ей симпатичен, и она решила говорить правду. Немец подумал, что неправильно понял русское слово, и позвал переводчицу — маленькую вертлявую девицу.

 — Зависимости, — подтвердила та и с опаской посмотрела на Ларису.

 — Мы устали от равноправия, — продолжала свою мысль Лариса. — Женское счастье, на самом деле, — в хорошей зави­симости от любимого человека, мужчины.

 — Не понимаю, — развел руками немец. — Мои подруги по партии, коммунистки, много лет боролись за равноправие с мужчиной, за одинаковые права.

 — А я не хочу одинаковых прав, — упрямо сказала Лариса.

 — Я хочу прав мужчины и женщины. Я хочу, чтоб он нес, по праву сильного, более тяжелую ношу, а не старался разделить ее со мной поровну, а то и вовсе переложить на мои плечи.

 — О! — тонко улыбнулся немец. — Вы настоящая женщина!

 — Он похлопал Ларису по плечу. — Но мои подруги не поверят. Они скажут, что я им лгу. Советские женщины не могут быть против эмансипации. Если им рассказать это, они просто заки­дают меня огрызками…

«Пусть они кидают в вас чем угодно, — чуть было не сказала Лариса. — Но я остаюсь при своем мнении».

 — Вы просто не так поняли, — затараторила по-немецки пере­водчица, выразительно глядя на Ларису. — Советские женщины гордятся своей независимостью и равными с мужчиной правами.

«Дура набитая, — подумала Лариса, — тебе точно больше гордиться нечем».

Десять дней слились в один и пролетели, как весенний май­ский ветер — теплый и легкий. Съемки заканчивались, Ключев­ского ждали дела в Москве, нужно было расставаться, и это ка­залось неправдоподобным. Утром Лариса встала, прошлепала босыми пятками по квадратам солнца на паркете и распахнула форточку. На улице чирикали воробьи.

Ключевский встал рядом с Ларисой и обнял ее. На стене со­седнего дома был барельеф — каменная женщина в развеваю­щихся одеждах, раскинув руки, летит над городом.

 — Ты возьмешь Люсика и приедешь ко мне, — сказал Клю­чевский.

 — Я приеду завтра же, — пообещала Лариса.

Лариса сидела в студии перед микрофоном и вспомина­ла глаза Ключевского. Ей нравилось смотреть в его глаза. Они были мягкими, добрыми и светились любовью.

 — Это ничего, что я на семнадцать лет старше тебя? — с тре­вогой спрашивал он.

 — Ничего, — отвечала Лариса. — Мужчина и должен быть старше. Иначе какой же он авторитет?

 — А я для тебя авторитет?

 — Ты авторитет для многих…

 — А для тебя?

 — Конечно, авторитет, самый большой и главный.

 — Ты говоришь правду? — И он заглядывал ей в глаза.

 — Чистейшую! — хохотала она и целовала его.

Звукооператор Дима постучал ногтем по стеклу. Она очну­лась, нагнулась к микрофону:

 — Говорит объединение «Свет»! — счастливым голосом про­изнесла Лариса. — Здравствуйте, товарищи!

Вадик приехал из командировки через три дня после отъез­да Ключевского. Он привез из Верхнее-Туринска подарки: на­дувную ядовито-зеленую лягушку-круг для Люсика и розовые бусы для Ларисы.

Лариса взяла бусы, покрутила их на пальце и отложила в сто­рону.

 — Не нравятся? — спросил Вадик.

 — Нет, почему же… Просто… — Лариса запнулась. Просто приехавший Вадик был абсолютно ни при чем. Ни при чем, и все тут.

 — Кстати, а сколько он получает? — Валентина помешивала ложкой суп, кипящий в кастрюле.

 — Не знаю. — Лариса никогда не спрашивала у Ключевского, сколько он зарабатывает.

 — Много, наверное, все режиссеры хорошо получают, — сде­лала вывод Валентина. — Это не мы, простые смертные… Бу­дешь как сыр в масле кататься.

 — Он мне духи французские подарил.

 — Ну вот видишь! Он ей духи французские подарил, из­вестный режиссер… А тут всякий докторишко, — Валентинин новый поклонник был дерматолог и работал в кожно-венери­ческом диспансере, — будет тебя попрекать, что обои купил. Как будто он мне колье бриллиантовое принес! А сам небось взятки с больных берет. Жмот несчастный!

 — Прогони, — посоветовала Лариса.

 — Прогоню. — Валентина махнула рукой. — А кто лучше? Они сейчас все такие…

 — Не все.

 — Ой, Ларисочка… Женщина если нужна, так нужна всем. А не нужна, так и не нужна никому, — горько усмехнулась она.

 — Не прибедняйся.

 — Чего уж там — утром к зеркалу подойдешь, на себя гля­нешь и думаешь: все, сыграна твоя партия, девочка… Уезжай Лариска. Конечно, уезжай. Используй свой шанс на счастье. Я вот в свое время проморгала.

Через два дня Лариса была в Москве и ходила по белому сверка­ющему паркету Дома кино под руку с Ключевским. Гоша смотрел на нее издали, и на его лице ясно читались обида и восхищение.

С Гошей Лариса объяснилась накануне.

Продолжение следует…