– Плохие новости, Лео, – сказала Марта, выложив на полочку свежевыловленную увесистую крысу. Снежка завтра кастрируют.
– Неприятно это слышать, – он не отрывался от газеты, нюхал строчку за строчкой.
– Мы думали, приюты наши друзья, – продолжала Марта. – Председатель лично обнюхал людей. А теперь, о чем можно говорить? – она помолчала. – Они же вылечили Альфреда. У него один глаз совсем не видел, помнишь? Да ты меня совсем не слушаешь!
Марта вздохнула и продолжила:
– Прав был Вернон, чем цивилизованнее наше время, тем изощреннее его пытки, – она разложила ткань для готовки, полакала воды и принесла крысу. Сняв с нее грязную шкурку, она отделила мясо от костей и сложила в большую миску в отдаленной части комнаты. Кости отправились сушиться к сквозной дыре в стене. Марта тщательно вылизала лапы и села напротив Лео.
– Ведь это геноцид, – сказала она, пытаясь найти его глаза, но они по-прежнему были опущены, а нос водил по газете. Она уткнулась взглядом в мягкую шерсть на его лбу, автоматически высматривая блох. – Такого не было даже с крысами, а ведь мы им не ровня. Мы привилегированны, – на этих словах Лео хмыкнул, и Марта ухватилась за этот ответ, чтоб продолжить: – Да, и так было испокон веков. Вспомни Древний Египет, вспомни итальянские Дворы Счастья.
– Лео, – Марта придвинулась совсем близко, заслоняя ему запах газеты. – Мы должны им напомнить.
– Напомнить что?
– Кто мы есть. Они, вероятно, забыли. Нужно наладить контакт.
Мурчик насколько мог быстро шел по улице. Домашний комбинезон ужасно сковывал движения, но он так и не сумел его снять. Конечно, она поймет, что он выходил. Эту гадкую ткань никак не вылижешь.
– Совершенно растерял форму, – думал он, жмурясь от снежных хлопьев.
– Отстаешь от графика, – сказал крепкий черный кот, невидимый в подворотне.
– Мак, поверь, спешил как мог.
– Выкладывай, что слышно.
– Настроение в целом позитивное. Говорят, будут арестовывать тех, кто обижает котов. Всё уличное население хотят пересчитать и по мере возможности расселить в теплые дома.
– То есть мы не будем иметь доступа к ратуше, не сможем свободно собираться и будем выселены из своих домов.
– Ты видишь все в черном цвете.
– Скажи мне, Мурчик, – Мак начинал злиться и поджал уши. – Тебе легко было сегодня прийти ко мне на встречу?
– Я знаю, к чему ты клонишь. Но это временные трудности. Пока все не уляжется.
– Иди уже, пока я не вспылил! – Мак чувствовал, как невольно выпускает когти. Так бы и разодрал эту упитанную морду. А как он уходит! Еле переставляет лапы.
Мак некоторое время постоял в желтом свете фонарей. Проезжающие машины плевались мокрым снегом. Он проделывал дугу и приземлялся на асфальт. Нечего нюхать.
В доме у Лео ужин был в самом разгаре. Котята пришли из школы и наперебой мяукали о своих успехах. Марта ела мясо и внимательно следила за мужем. Он по-прежнему казался беззаботным. Раздался скребок. Марта поспешно вытерла лапы и пошла открывать.
– Опять Миго? – пробурчал Лео.
– По поводу совета, – быстро прошептала Марта, не останавливаясь. Гость вошел, и она засуетилась возле него. Она достала их лучший коврик и отдала ему оставшееся мясо. Лео внимательно смотрел на жену. Она не замечала его взгляда. Миго доел крысу и вальяжно начал:
– Мы знаем, как заставить их уважать нас, – он выдержал паузу. Слишком долгую. – Это легко. Мы должны говорить на их языке. То есть, я имею в виду, мы должны использовать те символы цивилизации, которые им понятны. Например, электричество.
– Отличная идея, – выдохнула Марта и неуверенно посмотрела на мужа. Он изучал гостя.
– Вы, вероятно, хотели бы понять, как мы можем это провернуть, – продолжил Миго.
– Конечно, расскажите, – ответила Марта.
– Близится Новый год, – многозначительно протянул Миго.
– И?
– Улицы украшают. Повсюду светильники. Мы стащим их себе и осветим свои жилища! Совсем как они. И станет понятно, что мы цивилизованные.
– Да! – воскликнула Марта.
– Что надо уважать наши социальные нормы. Право на семью, собрание, досуг.
– Конечно!
– Мы соберем отряд, который доставит электричество всем гражданам. Немного терпения и конфликт будет исчерпан. Лео? Ты вступаешь в наши ряды?
Марта обернулась к мужу. Он по-прежнему смотрел на гостя – крупный, крепкий кот тигрового окраса с большими проницательными желтыми глазами. Массивные лапы и покрытые легким жирком бока. Марту часто раздражала его медлительность. И теперь тоже – вместо того, чтоб порадоваться вместе с гостем, он просто буравит его взглядом.
– Лео, милый, – не выдержала она.
– Я изучу план, когда он будет готов.
Марта вздрогнула от негодования и легкого страха, что высокопоставленный гость рассердится. Вообще, она была не робкого десятка. Но теперь времена изменились, и это выбивало ее из колеи. Марта была серой дымчатой кошкой из благородной высокопоставленной семьи. Ее с детства приучали к тому, что называется постоять за себя изящно. В любой ситуации, даже промочив под дождем уши или выпачкавшись в грязи, она сохраняла легкую походку и открытый взгляд, и эта обязанность держать лицо неизменно тонизировала и придавала сил.
Миго посмотрел на Лео с легкой насмешкой, как молодняк на старика.
– Как знаешь, друг, – сказал он вальяжно. – Будешь долго думать, в отряде может и не остаться мест. – Собрание еще не назначено, – продолжил он чуть погодя. – Может, в будущее воскресенье, хотя, кто знает.
– Я буду следить за объявлениями, – сказал Лео и уткнулся в газету, показывая, что разговор окончен.
Миго не спеша вылизал лапы и умыл мордочку.
– Мир вашему дому, – сказал он и удалился через узкий ход в стене.
– Зачем ты так себя ведешь? – тут же зашипела Марта.
Мандаринка и Белый неподвижно застыли возле остатков памятника. Пьедестал еще стоял, хотя композиция запахов была безнадежно разрушена, а вот бронзовой фигуры и в помине не было. Наконец, случилось неизбежное – Мандаринка замурчала навзрыд, и пустая улица понесла ее горе эхом. Белый, кажется, уже слышал надвигающийся снежным комом раздраженный ропот за закрытыми ставнями. Он потерся о Мандаринку насколько мог нежно.
– Не плачь, сестренка, слезами горю не поможешь.
– Тебе легко говорить, – быстро замурчала она в ответ. – Для меня эта картина была делом всей жизни. Знаешь, как непросто залазить на бронзовую фигуру? Знаешь, откуда я приносила душистые травы?
– Я знаю, знаю, – говорил Белый.
– Ничего ты не знаешь! – крикнула Мандаринка что было сил, зашипела и, утробно помуркивая на каждом прыжке, понеслась вниз по улице. Белый побежал за ней, посылая вперед себя неуклюжие утешения. В это время одни ставни таки открылись – голубые и кукольные – и оттуда выпал, как баскетбольный мяч, злобный низкий женский крик:
– Да когда вы поздыхаете, твари? – и улица понесла его.
К вечеру на пустыре было организовано экстренное собрание. Фред и Миго ходили в центре и заглядывали в морды своих собратьев.
– Это уже не первый раз, когда наше искусство оказывается разрушенным вандалами, – начал свою речь Фред. Его желтые глаза горели яростью. – Мы стерпели, когда разрушили древние каменные статуи, мы стерпели, когда подожгли храм Тигрицы, и вот теперь они снова принимаются за свое.
– Но, Фред, это же просто современное искусство, – промямлил старый, облезлый кошак.
– Что ты хочешь сказать, Том? – зло зашипел Фред. – Картины запахов всегда были главным искусством нашего народа. Если они не могут продержаться двести лет, то и ценности им нет, да? Если художник жив, так его и с грязью можно мешать?
– Ой, Фред, да она создаст новую картину, делов-то, – промямлил кошак. – Вам, молодым, лишь бы кричать. А ведь еще не март.
– Вон с собрания! – прошипел Фред и выпустил когти. – Прочь!
– Фред, Фред, погоди, он, конечно, не прав, но мы же не об искусстве сюда пришли спорить, – пытался успокоить его Миго.
– Я сказал, вон! – страшно зарычал Фред и подошел вплотную к старому коту. Они стояли так некоторое время, морда к морде, глаза в глаза, вздыбив шерсть и виляя хвостами. Наконец, старый кошак сдался – он вышел из круга и поплелся восвояси. Но, отойдя на некоторое расстояние, он крикнул неотрывно следящему за ним главарю:
– Что, влюбился в эту худющую киску?
Фред молнией кинулся за ним. Некоторое время длилась погоня, но, конечно, Фред был в разы быстрее, и драка не заставила себя ждать.
– Оставь его, он же старик!
– Он же полоумный, Фред! – кричали из круга, но дерущиеся коты сплелись в тугой неуловимый комок.
На следующее утро все газеты написали о кончине старого долгожителя Тома – ветерана, бойца и почетного гражданина, но не все описывали его смерть одинаково. «Известия кошачьего мира» утверждала, что Фред, будучи под валерьянкой, накинулся на благородного пенсионера в порыве неистовства. «Кэт дайджест» же, напротив, утверждал, что свихнулся Том и, впав в старческий маразм, стал покусывать Фреда за бока, пока тот не вспылил. «Современная кошка» вообще винила третью сторону – неместного кота, накинувшегося на собрание и приведшего к массовой потасовке. Коты, бывшие на собрании, тоже приносили противоречивые сведения, меняющиеся от завтрака к обеду и от обеда к ужину. А вечером Миго выпустил срочную газету, призывающую «всех сознательных граждан на восстание против людей».
Марта носилась по дому, не находя себе места – уже ночь, в городе рождается революция, а Лео все нет. Наскоро накормленные котята жались к ее пушистым бокам. Явившись за полночь, Лео, толком и не взглянув на жену, повалился на подстилку.
– Что ты себе думаешь? – завелась она, толкая его лапами в бока. – Ты записался в ополчение?
– Ложись спать, Марта.
– Но ты в ополчении?
– Ни в каком я не ополчении, и не думаю туда идти.
– Почему? Почему? – не унималась она, раскачивая его.
– Все это глупости, Марта, прекращай.
Она встала и вышла на середину комнаты. Ее хвост извивался от ярости. Он считает ее слишком глупой для политики? Что ж, она может достать информацию из других источников. Она велела дрожащим котятам немедленно засыпать, а сама, наскоро вылизавшись, вышла из дома.
Улица полна невидимых котов. Она чувствовала запахи из всех районов: углы домов, деревья и мусорные баки были тщательно помечены, но никто не гулял и не мяукал, и тишина пугала. Ее когти мерно цокали по брусчатке, оранжевой в фонарном свете, и глубоко черной в тенях, будто кроме этих двух цветов в мире ничего не осталось, и они раздирали жизнь, отхватывая ее друг у друга.
Наконец, она дошла до дома Миго и нетерпеливо поскреблась. Из окошка показалась морда Осириса – старого как мир кота, двадцатикратного прадеда Миго.
– Миго дома? – спросила Марта.
– Нет, – проскрипел старик. – Сейчас весь молодняк в штабе.
– В штабе? – Марта забеспокоилась пуще прежнего. Дело, значит, серьезное.
– А твой муж что, не там?
– Да, да, наверное, – быстро сказала Марта. Шерсть на ней вздыбилась, и стройное тело сжалось от озноба, декабрьского ветра и дурного предчувствия. – Спасибо, Осирис, – сказала она и чуть не бегом поцокала по мостовой.
В штабе было очень, очень тесно. Почти все городские коты и даже многие кошки сидели в просторном подвале заброшенного дома, известного здесь как ратуша.
– Мы нападем на людей и покажем им свою древнюю силу. Язык цивилизации неприменим к варварам, разрушающим предметы искусства, но она будет использована в военных целях. Мы протянем кабели в их главном здании и, подключив их к вражеской сети, устроим пожар. Наши лучшие электрики Тим и Робби уже разрабатывают план. Мы им покажем, что живем в подвалах по зову сердца, а не вследствие недостатка ума, что с нами надо считаться, ведь мы – такие же жители города, как и они, – оратор кричал, захлебываясь, вздыбливая шерсть и дергаясь, будто его самого били током, этим прекрасным достижением цивилизации. Наконец, под неистовые крики толпы, он закончил совсем уже истерически:
– Они будут гореть, а мы будем петь наш гимн! Гимн всех котов!
Марта и Миго стояли у стены.
– Какая удача, что я так быстро отыскала тебя, – лепетала Марта. – Я так переживаю.
– Всё под контролем, детка, – сказал Миго, и как бы невзначай, принужденный теснотой, провел усами по ее щеке. – Тирекс немного излишне эмоционален, но говорит-то дело. Мир меняется, Марта, и пора решать, с кем ты.
– Что значит, с кем я? – Марта ошарашено поглядела на своего спутника.
– Ну, понимаешь, тот, кто не с нами, тот как бы за людей.
– За людей? – переспросила Марта.
– Подумай сама. Эта война, можно сказать, священная. Мы же не за кусок колбасы боремся. Мы показываем им, кто мы. Мы отстаиваем честь своего вида. Мы демонстрируем им свой ум и знания, мы убеждаем их в своей цивилизованности.
– Но вы же планируете пожар.
– Совершенно верно, Марта, пожар. Пожар, рожденный из электричества, подтверждающий наш статус как цивилизованного вида. А тот, кто не с нами, убеждает их в обратном. В том, что коты – это домашние подушки, не нуждающиеся в яйцах и свободе. А значит, за кого они? На чьей они стороне?
– На стороне людей, – прошептала Марта. К ней словно пришло понимание. Ну конечно. Священная война. Поддержка стаи. Всё это не пустой звук. Ее воспитывали на героических балладах о лесных котах. На эпосе о коте-тигре. Так вот для чего всё это так долго в ней дремало. Для этого дня. Марта выпустила когти и загнала их в спрессованную невидимую пыль.
– Да, Миго, я понимаю, – тихо, с расстановкой сказала она.
– Я не вижу здесь Лео, Марта, – вкрадчиво прошептал Миго. Марта вздрогнула. Это не осталось незамеченным.
– Мы с тобой друзья, ты же знаешь. Лео может обратиться ко мне завтра, и я обрызгаю его мускусом собрания. Завтра, – повторил он, глядя ей в глаза. – Не тяни. А то он станет врагом.
Лео и слышать ничего не желал. Они сидели за завтраком, подпушенные лучами искрящегося из окошка утреннего солнца. Сжавшиеся в комочки котята вяло жевали свое мясо. Марта смотрела на Лео. Лео смотрел в газету.
– Если вопросы чести для тебя пустой звук, то подумай хотя бы о быте, – злой скороговоркой выпалила Марта. – Без мускусного пропуска ты и на рынок не зайдешь.
– Я в состоянии поймать себе крысу, – сказал Лео, не поднимая глаз.
Марта смотрела на мужа. Если б она могла, она бы съела его глазами: сначала уши, она бы слизала с них солнечный свет и примяла б их к голове, а потом, одним движением, содрала бы шерсть от затылка до носа. Дальше он елся бы легко, как сахарная вата. Но глаза бы остались, эти неторопливые, будто тяжелые, как и все его тело, золотые слитки, уничтожающие любую страсть, словно заливая огонь водой, и приводя жизнь к своему темпу, к неизменному адажио.
Что ж, надо выбирать, на чьей ты стороне, Марта.
Она взяла себя в лапы и, ни слова не говоря, вышла из дома. Ее коготки цокали по мостовой, но теперь их заглушал шум машин, говор и шаги людей, грубые голоса и опасные ботинки. Кто-то толкнул ее в бок, и она злобно зашипела.
– Больше такому не бывать. Не бывать, – твердила она.
Теперь Марта проводила дни у Миго. Она бы и вовсе не возвращалась домой, но Миго отказывался брать котят, оправдываясь повышенной опасностью. Что ж, возможно, он и прав. Котята уже подростки, скоро им жить своей жизнью, и материнский инстинкт Марты слабел с каждым днем. Пусть пока сидят с Лео, толстая котяра все равно ничем не занимается, контора-то его наверняка закрылась. К революции котята подрастут, и она уйдет с Миго. В новую жизнь.
Революция приближалась неумолимо. Новости сообщали о небывалых успехах электриков под началом великих, уже удостоенных званий героев, Тима и Робби, и сплоченность гостей, ежедневно собирающихся на коврике Миго, обнимала Марту как теплое одеяло. В один из дней перед самой революцией она вернулась домой ночью, навеселе от валерьянки, и застала Лео храпящим на крысиных шкурках.
– Вот же ничтожество, – подумала она и, наклонившись к его большому мягкому загривку, разглядела, что он уже по меньшей мере три дня не вылизан, и в шерсти застряла то ли грязь, то ли глина.
– Ты уже по помойкам лазишь, страшилище? – вслух сказала она, но Лео и ухом не повел, а продолжал спать крепким сном.
Наконец, этот день настал. Коты окружили здание мэрии, тикающими бомбами сидели в каждом углублении кирпичной кладки окрестных домов, под лавочками и в неработающем фонтане, под колесами припаркованных машин, в темных ветках зимних деревьев. Миго и Марта выглядывали из подвала жилого дома. Сотни котов толпились за их спинами.
– Ну когда уже? – заворожено шептала Марта. Её глаза светились в полумраке, и она чувствовала в себе азарт и изящество богини-хищницы.
– Потерпи чуток, – отвечал Миго, – Скоро все начнется.
Марта была счастлива и невольно облизывалась, как перед лакомством.
Вдруг всё вздрогнуло, и в глазах заметались искры.
– Пойте, пойте! – кричал рядом Миго. И сзади хлынула волна кошачьего ора, а Марта стала его флагманом, и ор, как корабль, отошёл от берега, поднимая волны справа и слева, сверху, с деревьев, и снизу, из канализации. Тысячи котов кричали свою самую неистовую мартовскую песню, заглушая сработавшие сигнализации, а скоро и вой сирен. Мэрия горела, и коты, не в силах больше удерживать ликование, вынеслись на его мягких волнах из своих укрытий и, крича и вступая в спонтанные драки, двинулись улицами города, встречаемые испуганными криками людей, к расправе над своими отступниками.
Упиваясь охотничьим экстазом, Марта во главе истошно вопящей группки, ввалилась в их с Лео дом, готовясь поглумиться над его ненавистным обрюзгшим телом. Но в доме было пусто.
– Вот сволочь! – прошипела Марта. Живая цветущая ярость требовала выхода, и она, ненадолго уйдя под ее красные бликующие воды, вскоре снова вдохнула сочный весенний дух и пошла со своим дышащим как один организм кошачьим отрядом крушить другие дома и раздирать других изменников.
Что и говорить, эта ночь удалась.
А наутро город заполнился отравой, и коты начали умирать как мухи, быстро, не выходя до конца из вчерашней эйфории, просто переступая из одной страсти в другую.
– Вот так, – сказал Лео.
– Неужели всё так и было? – спросил упитанный пушистый котенок.
– Так и было, Тигрик, – подтвердил Лео. – Но ты беги, картина запахов сама себя не создаст, а ведь скоро выставка.
– Конечно, пока, дедуля! – и пушистый шарик уже было побежал по лесной тропинке на выстриженную зубами поляну к одному из пяти сотен пней, окутанных ореолом парфюмерных нот, окруженных старанием мягких лап, но напоследок оглянулся:
– Деда, в каком прекрасном месте я живу! Никто не гладит нас, но никто и не ругает, а искусство наше живёт.
