2
Октябрь окончательно отвернулся от студентов: начались затяжные дожди, трактора в поле ревели, зарываясь по брюхо в землю, строительные работы усложнились.
Хасан разрывался между полем и теплицей, стараясь обеспечить необходимый темп работ. Для поднятия духа Кольчугин объявил о повышении каждому Коэффициента Трудового Участия и выходном дне в ближайшее воскресение (изначально выходных не предполагалось). А чтобы не провоцировать студентов на слишком активный отдых, было решено организовать экскурсию в местный краеведческий музей.
Лагерь оживился, предстоящему отдыху были рады все, даже дождь прекратился.
— Не хочешь прогуляться? — Голосок Марики прозвучал виновато-заискивающе. Она шла за Олегом от самой столовой и решилась окликнуть только на подходе к лагерю.
— Почему бы и нет? — абсолютно спокойно, так что даже сам удивился, ответил он.
Они шли вдоль дороги по своему старому маршруту и, как бывало и раньше, молчали. Олегу нечего было сказать, ни о чём спрашивать он не хотел. Он уже принял поправки к изменениям в своём мире и никакой роли Марике больше не отводил. Маринка думала о своём, и эта задумчивость, контрастирующая с её живой натурой, всегда нравилась Олегу, и он старался её не нарушать. Сейчас общее молчание как будто символизировало перевёрнутую по взаимному согласию неприятную страницу.
― В музей едешь? ― нарушила тишину Маринка.
― А есть варианты?
― Да ребята наши хотят в лагере остаться. Жаль, Игорька нет, без гитары, конечно, не то…. Но всё равно весело будет….
Олег остановился: «Что это ещё за «наши» и каким же образом ей будет весело?» ― хотел он спросить, но промолчал.
— Ну, ты чего застыл, пошли… холодно, ночь на дворе, — она потянула его за рукав.
— Ну пошли, пошли… — улыбнулся Олег и дал себя увлечь.
«А действительно, чего бы не остаться? — думал Олег, лёжа в кровати. ― А Маринка, ну вот она такая, наивная, многого не понимает». ― Ему даже стало её жалко. Он вспомнил случай в школе. В его классе была девочка, полная, некрасивая, туго соображающая. И, конечно же, она была объектом издевательств со стороны бездушных одноклассников. Олег в общих преследованиях этой девочки участия не принимал, держался стороной, но с ней не общался, чтобы тоже не попасть в изгои. Но однажды, идя в школу, он встретил её во дворе. Она стояла, прижав портфель к себе, с полными слёз большими ясными глазами. Заметив его, она радостно замахала пухлой ручкой:
― Там… собака… я боюсь… ― проговорила она плаксивым голосом.
На подходе к школе действительно бегал, заливаясь яростным лаем, большой дворовый пёс. Олег собак тоже побаивался, то тут у него сжалось сердце, и он твёрдо сказал:
― Иди за мной, поближе, и не бойся, ― и смело двинулся вперёд. Страх девочки сделал его тогда крутым, и теперь чествовал необходимость защитить Маринку.
И он принял решение остаться в лагере.
Настроение улучшилось, и никогда не мешающий богатырский храп Генки теперь даже ласкал слух. Досадуя на свои необдуманные эмоциональные поступки, он утешаясь мыслью, что теперь всё будет по-другому, Олег уснул.
Подходящий к концу октябрь решил напоследок поддержать высокие стремления Олега, и утро выдалось ветреное, но безоблачное. Необычно весёлый Хасан, приплясывая, ходил перед строем, подскакивал к тому или другому студенту, хлопал по плечу и восклицал: «Молодец, малай!»
Приподнятое настроение Олега, казалось, охватило и лагерь, и, уже не дожидаясь указаний Хасана, ребята с энтузиазмом обсуждали предстоящий день.
«Пока дождя нет, надо трансформаторный закончить. Я сегодня на растворном, а вы там веселее замесы вырабатывайте…» — говорил Боданов. «Кирпич надо в первую очередь на леса поднять…» — гнул своё Генка. «Хасан, а мешки подвезли? Сегодня в самый раз остатки убрать…» — слышался голос Маринки.
Олег, наконец, почувствовал, что каждый пазл его мозаики лёг на своё место: студенты соответствовали необходимому образу и даже Боданов не выпадал из общей композиции.
День был продуктивным: трубы уложены, земля разровнена, каркасы покрашены, коробка трансформаторной ожидала завершения, и над всеми светило яркое солнце.
Олег на пару с долговязым пареньком, с которым в первые дни таскал носилки со щебнем, поднимал наверх кирпич, потом обосновался на верхних лесах и занялся кладкой.
― Куда рубишь, шайтан! Пепел станешь! ― донёсся испуганный крик Хасана. Олег посмотрел вниз. Долговязый, опустив голову, виновато вертел лопатой. Бригадир поручил ему вырыть яму под столб, и тот взялся за дело с энтузиазмом, энергично. Попавшийся на пути толстый корень он рубил со всей дури, пока проходивший мимо Хасан случайно не увидел, что корень является силовым кабелем подстанции.
― Растворный, алё, растворный! Чего телишься… два замеса штукатурного… ― доносился бодрый голос Генки из бригадирской.
Тёплый ветерок трепал волосы, раствор ложился ровно, кладка получалась идеальная, настроение было приподнятое.
Начало темнеть, Олег снял каску и удовлетворённым взглядом окинул ровные ряды кладки: за завтрашний день вполне можно закончить. А там и выходной. Может сегодня всё решить с Маринкой? Или отложить на послезавтра, тогда проще будет организовать свободную комнату?
Он подсел к ней в столовой и предложил после ужина прогуляться.
Вечер был холодный и звёздный. Малышка Маринка, в телогрейке, больших сапогах и вязаной шапочке, казалась принцессой гномов или степных эльфов. Олег решил, что с этого момента судьба принцессы определена, теперь он её не отпустит.
Следующий день выдался ещё более тёплым, и если не смотреть на деревья, можно было подумать, что на дворе лето. Воодушевлённый, Олег деловито осмотрел мастерок и со свойственным ему легкомыслием принялся осуществлять свое решение закончить работы по возведению стен трансформаторной сегодня к вечеру.
Такое настроение было всеобщим, бригада работала как никогда. В разгар дня раздался вопль Генки:
― Растворный! Растворный, бл… Хасан, растворный не отвечает!
Олег посмотрел в ведро, оно было почти пустое, а кучи раствора как не бывало — машины с растворного узла давно не было.
― Малай, дуй на растворный, ― крикнул Хасан Олегу. Сегодня там работал Боданов, и в другое время Олег нашёл бы способ отвертеться от такого задания, но сейчас не обратил на это внимания, было досадно за остановленную работу.
Растворный узел находился на другом конце деревни, но возбуждённый Олег добежал быстро. Открывшееся за перелеском строение из тёмных досок, без окон, с торчащей стрелой ленточного транспортёра выглядело древним заброшенным инопланетным сооружением, окружённым покрытой цементной пылью полосой отчуждения.
Внутри было темно и тихо, только узкая полоска света из щели в стене слабо высвечивала гору цемента с торчащими древками лопат. Было ощущение, что здесь когда-то произошли жуткие события. Не хватало только разбросанных по цементу разорванных человеческих останков.
Поддавшись пугающей таинственности, Олег тихонько позвал Боданова, но зловещая тишина отозвалась только хороводом пылинок в солнечном луче. Стараясь не скрипеть песком на ступенях шаткой лестницы, он поднялся на верхнюю площадку. Слой пыли на ленте транспортёра создавал впечатление, будто она действительно потеряла подвижность много веков назад.
Олег растерянно озирался и готов был уже отправиться обратно, но тут из бокового прохода донёсся слабый шум. Пройдя по коридору, он оказался у двери, за которой явно ощущалось какое-то движение.
— Карман, чё надо? — Боданов зло сощурился на Олега, когда тот вошёл в комнату. — А ну, убогий, закрыл дверь с той стороны!
В углу небольшой комнаты на кушетке лежала Маринка, и у Олега закружилась голова, он ухватился за дверной косяк.
— Чё непонятно? — Раздражённый Боданов сильно ухватил Олега за нос и потащил к выходу.
Олег опомнился только на улице, вытирая кровь возле носа и чувствуя боль во всём теле от падения с лестницы. Казалось, навечно сцепленные пазлы вдруг рассыпались в один миг. В душевном оцепенении он, позабыв обо всём, побрёл в деревню.
В лагерь Олег вернулся затемно, шатающийся и безразличный, не обративший никакого внимания на объявленный Хасаном большой штраф. Только кольнула новость, что за быстрый ремонт конвейера Боданов получил сегодня высший коэффициент.
Утром, вернувшись из столовой, студенты обнаружили ожидающий их на лагерной площадке автобус. Кольчугин не разрешил даже больным оставаться в лагере, и салон был полон, как в день приезда.
Прелестей осенних пейзажей и всеобщего веселья Олег не замечал, он удивлялся, как люди не видят очевидного: мир потускнел, и никакие КТУ и большие деньги не вернут ему прежних красок, а разлетевшиеся в разные концы вселенной пазлы собрать уже вряд ли удастся.
Краеведческий музей показался Олегу забавным в своей претензии на величественность: небольшое деревянное строение имело парадный вход с портиком и ионическими колоннами, при этом краска с досок облезла, а резные рамы на окнах напоминали рамы деревенских изб ― строение скорее было миниатюрно-уютным. Но всё же в его общем облике ощущалась скрытая мудрость, отсутствующая, по мнению Олега, в подобного рода больших столичных зданиях.
По словам экскурсовода, постройка ранее была частью имения помещика Вилкова Семёна Васильевича, по фамилии которого сейчас называется районный центр — «Развилково». Семён Васильевич известен был тем, что во время войны восемьсот двенадцатого года, будучи отставным офицером, должен был возглавить местное ополчение, но, к несчастью, сильно занедужил, и в качестве компенсации сделал большое денежное пожертвование в пользу армии и государя.
Но что Олега действительно удивило, так это принадлежность Семёна Васильевича к Российскому масонскому сообществу, симпатизировавшему Бонапарту.
Внутренняя обстановка была типичной провинциально-музейной: вощёный паркет, войлочные тапочки, стеклянные витрины, застоявшийся воздух, пронизанный запахом старого дерева, и впечатление давно не обновлявшейся экспозиции.
Но это сейчас было как раз то, что нужно ― Олег выпал из гнетущего оцепенения настоящего и погрузился в неторопливый и ограниченный мир провинциальной усадьбы двухсотлетней давности.
Он медленно переходил от витрины к витрине, как вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. В простенке между окнами в складках плотных занавесок в узкой рамке под стеклом пристроился небольшой карандашный портрет.
Из-под бликов света люстр на стекле с пожелтевшего листа на Олега смотрела совсем юная девушка. Её округлое личико обрамляли слегка вьющиеся светлые волосы, а чувственные губы изогнуты в едва уловимой игривой улыбке.
Мелкий текст под портретом Олег не прочитал, а скорее услышал: «Вилкова Раска, единственная дочь Семёна Васильевича. Считалась первой красавицей в уезде. Характер своенравный, с отцом отношения сложные. Стремясь к выгодной партии, Семён Васильевич выдал дочь за высокопоставленного военного из Петербурга, но семейная жизнь не сложилась, вскоре после свадьбы муж погиб на скачках, и Раска вернулась домой. Последующие попытки устроить семейную жизнь оканчивались так же неудачно: теперь претенденты погибали по тем или иным причинам ещё будучи женихами. О Раске по уезду пошла дурная слава, и молодые люди стали обходить дом Вилковых стороной.
Но однажды мелькнул лучик надежды: в Раску влюбился местный кузнец, и отчаявшийся Семён Васильевич уже готов был отдать дочь за него, тем более что Ракса проявляла взаимность, но на кузне случился пожар, и кузнец погиб.
Через год Раска заболела и тихо скончалась. В народе говорили, что ведьма ушла жить на болота. И по сию пору лесные топи неподалёку от Развилково называют «Раскино болото».
Олег стоял заворожённый; внутри щемило от неземной красоты девушки и её трагической, и как ему казалось, незаслуженной судьбы. Он до боли ясно представлял себе её чувства ― всеми отвергнутой и одинокой.
― Ведь ты же знаешь, я не ведьма… ― вдруг услышал он голос Раски.
— Знаю, — то ли сказал, то ли подумал (или повторил за ней) Олег. — Ты самая прекрасная в мире фея! Я сделал бы всё, чтобы тебе помочь, но что я могу…
— Добрый человек, — казалось Раска улыбнулась, — не переживай, у меня давно уже всё хорошо.
— Хи-и-и, первая красавица губернии, — раздался за спиной насмешливый голос Боданова. — И что это, Кармашек, тебя всегда на убогих тянет?
Время вдруг замедлилось. Массивный бронзовый подсвечник сам собой оказался в руке Олега, и пухлое толстогубое лицо Боданова вдруг смешно вытянулось в сторону, а беспомощно машущее руками большое рыхлое тело стало оседать на вощёный паркет, увлекая за собой изящные столики витрин.
― Нафиг шайтана, домой, с докладной в деканат! ― неистовствовал Хасан перед Кольчугиным.
― Не в этот раз, ― Кольчугин наполнил алюминиевые кружки кипятком. ― Этот мусор выносить не будем. Лишим премиальных — на штраф и бонус участковому хватит. И закроем тему.
Была глубокая ночь, Олег смотрел в потолок и думал, что Кольчугин прав, тема закрыта, мозаика рассыпалась, карьера строителя теплиц не состоялась. И когда он это принял, стало как-то холодно спокойно, даже по-своему приятно. А потом он различил в темноте потолка слабое сияние Раскиных глаз и почувствовал греющую самолюбие сопричастность с этим неземным существом. Он был такой же изгой, лишённый смысла существования в этом сельхоз отряде, а может быть и в жизни вообще.
Тишина уплотнялась, всё больше затягивая Олега в свою неведомую глубину. И чем глубже он погружался, тем мельче и незначительней казались ещё недавно такие важные дела.
Вслед за тишиной пожаловала тьма: тусклый фонарь за окном, призванный освещать территорию лагеря, но освещавший только пятачок земли под собой, вдруг погас. Прошло ли какое-то время — или времени не было вообще — Олег не знал, но услышал скрип двери и в полоске слабого голубого света различил белое платье вошедшей в комнату Раски. Удивления не было, была уверенность, что он её ждал.
— Холодно, присядь, — Олег показал на стул возле калорифера. Очарованный, он не стесняясь, смотрел на неё и не мог отвести глаз. Платье оказалось светло-бежевым, с высокой талией, не скрывающее лёгкую полноту её невысокой фигурки; волнистые волосы вились у самых плеч колечками; на округлом личике большие чуть раскосые глаза светились отражённым голубоватым светом а губы слегка изогнулись в улыбке Джоконды.
— Холод мне давно не страшен, — приподняв подол платья, она присела на край кровати. — Я пришла тебя поблагодарить, добрый человек. За меня никто никогда не заступался.
Заметив удивлённый взгляд Олега, она стала серьёзной, сдвинула светлые брови, опустила голову и принялась разглаживать складку платья на коленке:
— Так уж сложилось. Жизнь человека коротка, но мир бесконечен, и рано или поздно то что должно — произойдёт. Хоть через двести лет. Я дождалась.
Мысли Олега путались, и он сидел, затаив дыхание, боясь разрушить чудесное видение.
Раска подняла голову, посмотрела на Олега и улыбнулась:
— Но не обязательно ждать так долго. Я могу, и хочу тебе помочь. Мешать могут, например, плохие люди. Есть такие?
Олег невольно про себя усмехнулся: «Ха, плохие люди… Боданов с Хасаном это не просто плохие, это…». Но произнести грязное слово даже про себя не решился.
Раска как будто услышала его мысли и мелкие лучики украсили уголки её глаз:
— Я тебя поняла, всё будет хорошо, увидишь. — Она встала и направилась к выходу. У двери Раска задержалась, посмотрела на Олега взглядом, который он будет помнить всегда… и вышла на улицу.
Фонарь за окном снова светил, калорифер жужжал, Генка храпел, Олег отвернулся к стенке и уснул.
На следующий день о ночном видении он думал не более, чем как об удивительном сне. Застегнув телогрейку на все пуговицы, ибо октябрь уже готовился сдавать дела ноябрю, и сильно похолодало, Олег принялся энергичней махать метлой, так как был приговорён до конца командировки к уборке территории.
«Всё будет хорошо, — повторил он фразу ночной гостьи, — да уже всё прекрасно: денег лишили, уборщиком сделали, куда ещё?» Он мёл двор уже по третьему кругу и готов был сделать ещё столько же как вдруг увидел бежавшую к нему Маринку:
— Димка!.. Димка Боданов, с крыши!.. Спиной!
По телу Олега пробежали мурашки.
Вечером бригады вернулись притихшие, без привычных шуток и смеха, на лицах читались тревожное предчувствие и растерянность.
Утром в лагере было тихо, начало уже светать, а никто в двери не барабанил. Студены осторожно выглядывали на улицу, видели стоящий возле бытовки Кольчугина милицейский Уазик и прятались обратно.
У Олега похолодело в животе, когда он увидел сквозь щель в занавесках направляющегося к Уазику Хасана в сопровождении милиционера. Ноги подкосились, и он опустился на кровать, растерянно повторяя: «Всё будет хорошо».
Уазик уехал, двор опустел. Кольчугина в лагере не было, он куда-то уехал ещё с вечера и, не зная, как быть, студенты просто сидели по бытовкам.
Ближе к обеду на территорию в сопровождении автобуса вкатила чёрная волга. Декан увёз группу в город.
Никаких денег, кроме официальных, студенты не увидели. Время шло, Хасан с Бодановым в институте не появлялись, и Олег, всё больше убеждая себя в своей вине в случившемся, впал в депрессию. Жалкие попытки поверить в то, что глупо связывать пусть и удивительный, но сон с реальностью, неизбежно проваливались, и он был близок к переводу в другой институт.
Олег стал замкнутым, раздражительным, но был благодарен Маринке за отсутствие с её стороны попыток вступить с ним хоть в какой-либо контакт. Иногда он думал, что она о чём-то догадывается, что, конечно же, было лишь его фантазией.
И снова мучает вопрос — виноват ли? Олег Николаевич посмотрел на лежащий перед ним на столике набор открыток Развилковковского краеведческого музея. Он так и не решился за все эти годы достать открытку с маленьким карандашным портретом на пожелтевшем листке.
Заложив руки за голову, Олег Николаевич откинулся на плетёную спинку и усмехнулся: «Доктор наук, автор многих открытий и научных трудов, так и не избавился от юношеских суеверий. Давай-давай, ― подзадоривал он себя, ― определись уже, что тебя больше мучает ― Хасан с Бодановым или то, что группа лишилась с таким трудом заработанных денег, а может быть Маринка, оставшаяся без подарка? Маринка-то точно нет — с высоты лет он хорошо видел, что никаких реальных чувств ни у него, ни у неё тогда не было. Вызывая в памяти её образ, он даже удивлялся, чем она вообще могла его привлечь? Что бы на это сказал его учитель, академик Зварский?» Но очередная попытка свести всё к шутке опять не удалась.
Усмешка сменилась задумчивостью; он смотрел на засыпающий сад и логическими рассуждениями пытался не дать захватить себя застарелым сомнениям: «Да, конечно, изначально люди объясняли появление мира волшебным вороном, и сделавшим кучку, а потом в Древнем Египте, или, например, Греции, было вполне нормально связать молнию и грозу с гневом Амона-Ра или Зевса, но уже тогда любопытные люди пытались докопаться до сути вещей, таким образом, в общем-то, и зарождалась Наука».
В двадцатом же веке люди проникли в тайны мироздания достаточно глубоко, и уже опрокинуты понятия абсолютной объективной реальности девятнадцатого века. Он помнил, как, затаив дыхание, ещё в школе штудировал материалы про квантовую запутанность, кота Шрёдингера или квантового парадокса Зенона. А какое потрясение он испытывал, изучая работы академика Зварского, с которыми он познакомился будучи студентом!
С каким рвением он, ставши учёным, удовлетворял своё любопытство, расширяя горизонты познания, и продолжая это делать и сейчас. Но ни в макро-, ни в микромире, ни в тонких полях следов Раски он не находил.
Олег Николаевич снова взял в руки открытки. Портик, ионические колонны, резные ставни — внешне музей совсем не изменился, по крайней мере, следов реставрации видно не было, хотя открытки были куплены гораздо позже, их привезла ему взрослая дочь, случайно оказавшаяся в тех же местах. Те же залы, та же экспозиция, а вот и опрокинутая Бодановым витрина, стоит на месте, поправили… — он улыбнулся. Дальше пошли открытки с пейзажами и портретами, и он снова отложил их в сторону.
Было одно утешительное оправдание, которое он хранил в глубине своей души и которым никогда и ни за что не поделится со Зварским. Чутьё учёного говорило ему, что произошедшее тогда под Смоленском есть не что иное, как внезапное, невероятное проявление мировых связей, которые человечеству ещё предстоит открыть и, скорее всего, не скоро…
