Истории с нашей кухни — Малахитовая тарелочка

От пережаренного мяса по кухне распространялся запах гари. Вытяжка работала слабо. Маленькая тарелочка поморщилась и недовольно чихнула. В темноте настенного шкафа аромат давил на воображение. Ей даже показалось, что жир поднимается в воздух, нагромождая грозовые тучи, и вот-вот прольется ядовитым дождем. Она тревожно оглянулась. Но все вокруг мирно спали, а старушка-блюдце в розовый витой цветочек и того звучно похрапывала. Никто не замечал опасности.  К слову, у этой старушки было много интересных историй. Однажды она рассказала маленькой тарелочке, как жила во дворце.

— Да, да, в самом настоящем дворце. Там были окна высотой в три этажа от пола до потолка. Целая кухня располагалась в нижней зале. Жизнь в ней кипела как в приемной. То дворецкий влетит: «Обед господам подавай». То кухарка масло разольет под ноги, и тут, как ни крути, обязательно кто-нибудь растянется на полу с криками, да охами. Но вот если прием готовился, — она выдержала небольшую паузу, — тут уж все четко, по расписанию. Шеф-повар вывешивал листок с блюдами на кухне, под каждым — ингредиенты с плюсиками, если куплены. А цифры… О, Боже как же они любили цифры, ты себе не представляешь, тарелочка!

И она начала перечислять разные понятия, о которых тарелочка ничего не знала и не понимала. Но слушала внимательно:

— Сколько стоит кусок мяса? 

— Сколько гостей ожидается?

— В какое время блюдо в духовку? И какой режим?

— Когда подавать десерт? 

— Цифры звучали на кухне чуть ли не чаще аромата готовящихся лакомств. Да, разве такое возможно? Перед каждым приемом нас натирали смесью каких-то масел и порошка. Бока так и сверкали на солнце. А потом приходили люди: пачками. Как-будто бы все королевство собиралось, ей Богу.

— А как же ты тут оказалась? — прервала рассказ старушки маленькая малахитовая тарелочка. Тарелочка была выполнена из глины, а сверху покрыта зеленой глазурью, напоминающей малахит. Оттого –то и называли ее малахитовой тарелочкой.

— Эх, — тяжело вздохнуло блюдце, — война треклятая. Разгромили весь дворец. Понахватали, варвары, все, что под руку попало. И вот уж я в мешке, гремлю среди другой утвари, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Так страшно было, так темно…

— Но здесь, — тарелочка оглянулась вокруг себя, — вроде тоже неплохо. Мама с папой тебя берегут, говорят, фамильная ценность, на стол в центр ставят. Уважают.

— Ставят. Да, только не дворец это. И не ценность я. Жаль, что не понимают они. А если бы поняли, может быть давно бы и на помойку отправилась.  Спи уже. Завтра будни. Вставать рано.

— Да, меня все равно в шкафу оставят, как и всегда.

— Когда-нибудь и твое время настанет. Спи, малютка, спи. И пусть тебе приснится твоя гончарная мастерская.

Тарелочка зевнула и перевернулась на бок. И приснился ей уютный теплый домишко. Где-то мерно жужжал гончарный круг с горшком, и потрескивал огонь в печи. Неподалеку перешептывались между собой пухлощекие работницы, расписывая тарелки и чашки вручную кисточками. Зашел художник в фартуке с красным носом, внимательно осмотрел обжег, чему-то ухмыльнулся и ушел. Новая посуда стояла на отдельном столе, и солнечный свет заливал собой все вокруг: и правый, и левый бок, и даже сверху. Окна тут были огромными, почти как во дворце. И каждый прибывший в зал непременно замедлял шаг и подходил к столу. Расписные тарелки, блюдца в рубчик, высокие кувшины, глиняные сапоги под кадки с цветами, горшки с львиными мордами, казаны и свистульки, ключницы на дверь и кашпо на крючках. Чего тут только не было, в гончарной мастерской.

Но она была не просто маленькой тарелочкой, она была меньше всех остальных. Что-то напутали в замесе, и получилось не шесть тарелок, а шесть с половиной. Так вот этот кудесник, так именовала она про себя мастера-гончара, вылепил ее из остатков глины. А потом, применив все свое недюжинное воображение, еще и покрыл сверху малахитовой глазурью. Отчего она и вовсе потеряла аппетитный вид. Кто ж захочет, есть из тарелки болотного грязного цвета? С того и началось ее одиночество. Ни в одну коллекцию она не попала. А в дом ее принесла мама с какой-то гаражной распродажи, достала единожды из коробки, поставила в шкаф и все. На этом приключения маленькой тарелочки закончились. Она только и мечтала о том, чтобы увидеть хоть что-то, кроме сумрака и редкого луча, что заглядывал к ней на рассвете в неплотно прикрытую створку двери.

— Вот выпрыгну из шкафа и разобьюсь вдребезги всем на зло, — вспылила как-то она. Настроение было скверное-прескверное.

Между пятым и шестым проемом в сушилке настенного шкафа скользнула полоска ржавчины. Тема с приключениями ей порядком поднадоела. Сколько можно ныть об одном и том же и ничего не делать?

— Между приключением и глупостью пропасть большая, — со знанием дела заметила подружка.

— Опять ты со своими нравоучениями! Достала. Иди уже отсюда.

— И тебе привет, недовольная, — поздоровалась с ней рыжая. — Аккуратнее со словами. От них еще ничего хорошего не было. Уйду, и зачахнешь тут окончательно.

— Тебе легко говорить,  с каждой новой каплей движешься ты к своей цели.

— Легко ли ждать эти капли?

— Ну, — задумчиво протянула тарелочка, — хоть что-то. А у меня никаких приключений нет.

— Разбиться — это не приключение. Это приговор, притом окончательный.

— Н-да, — согласилась подружка. — Но что еще остается делать?

— Рискнуть, — в разговор вмешалась старушка-блюдце, — и не бояться, если что-то пойдет не так. А оно пойдет, уж поверь мне.

— Ага, — рассеянно согласилась тарелочка. Ей не хотелось продолжать бессмысленный разговор.

Советы старушки-блюдца были глупы. Она никогда не связывалась с таким настоящим, в котором жила маленькая тарелочка. А потому и советовать ей было легко. Настоящее же представлял собой пыльный темный шкаф, что висел над мойкой в девятиметровой кухне двухкомнатной квартиры. Тарелочка тоже любила цифры, хоть и не догадывалась об этом.

***

Мама готовила завтрак и строчку за строчкой напевала песенку группы Битлз, сверяясь с текстом на упаковке кукурузных хлопьев.

— Доброе утро, — запела мама над плитой.  У нее было прекрасное настроение, в отличие от других членов семьи.

Каша на плите забулькала, мама ахнула и потянулась в шкаф за ложкой. Маленькая тарелочка давно не спала. Лишь открылись дверки шкафа, как она округлила бока и пристально посмотрела на хозяйку. Но та ее не заметила. Мама собралась закрыть шкаф, как старушка-блюдце слегка подтолкнула тарелочку, и та неожиданно для самой себя выпрыгнула вслед за ложкой.

— Ох, — воскликнула мама. — А ты-то куда собралась? — едва поймав тарелочку.

У тарелочки от страха дух перехватило. Пол был так близко, что полет доставил ей сплошные неудобства. Она зажмурилась, сморщилась, спрятала  ручки и ножки по бортикам и едва ли дышала.

В этот момент распахнулась балконная дверь, и в кухню вошел папа. А вслед за ним, перепрыгнув порожек, влетела маленькая девочка в лиловом платьице с косичками.

— А почему небо синее? А почему птицы улетают? А почему у тебя волосы белеют? — скороговоркой вымолвила она и потрепала его за край штанины.

— Охо-хо, — обреченно вздохнул папа, — сколько же можно, — и полез в кастрюлю с кашей.

Мама треснула ему по руке, папа опустил крышку:

— Ты почему ребенку не отвечаешь?

— Да, я все утро только и делаю, что отвечаю, как мир устроен. А ты  что кашу сварила?

— Да, кашу. Она полезная.

— А в мясе белок, между прочим, содержится.

— Это же завтрак. Он должен быть питательным и легким.

— Кто тебе сказал такую глупость? Вот меня мама кормила макаронами с сосисками.

— Вот и иди к своей маме, — накладывая манную кашу в детскую тарелочку, буркнула она в ответ.

— Мам, — девочка протянула к ней свои ручки. Мама тотчас оставила перепалку с папой и наклонилась к дочке.

— На ручки хочешь?

Но девочка упрямо покачала головой.

— Дай, — она приподнялась на цыпочки и зацепилась ручками за столешницу.

— Что? Что тебе дать? — не поняла мама.

— Тарелочку мою дай.

— Сейчас каша остынет, и будем завтракать.

— Нет, — запротестовала девочка, — хочу мою тарелочку.

До мамы наконец-то дошла простая истина. Дочка увидела тарелочку-летунью, которую чудом поймала мама, и захотела ее себе. Однако мама не собиралась просто  так сдавать позиции. Ведь манная каша уже была наложена в детскую тарелочку

— А как же твоя любимая с мышками? — спросила девочку мама.

Девочка шмыгнула носом и приготовилась заплакать, когда на кухне вновь появился папа.

— Тебе что для ребенка каши жалко? — одним ловким движением, папа  набрал половник манной каши и плюхнул его на малахитовую тарелочку.

— Балуешь ты ее, — сердито ответила мама.

— Будет тебе из новой тарелочки, — сказал он дочке и поставил перед ней малахитовую летунью. — Погоди только, пусть остынет немного, а то обожжёшься, — предостерег он девочку, повязал ей фартук и подмигнул. Она снова улыбнулась.

Вся семья уселась завтракать. Края у маленькой тарелочки покрылись белым слоем манной каши. Девочка размазывала ее по бортикам, чтобы та быстрее остыла. Малахитовая тарелочка не могла поверить в свое счастье. Рядом с ней стояли пузатые кружки с чаем и хрустальная вазочка с печеньем, а в центре стола на деревянном кружке возвышался чайник  в черном фраке и цилиндре. Они вежливо поздоровались с ней, отчего у тарелочки перехватило внутри дыхание. Она столько времени мечтала об этом событии, что когда оно произошло, не знала, как себя вести. И боялась повести как-то не так. А потому она лишь улыбнулась всем незнакомцам на столе и зазвенела. Девочка мягко прижала ее ладошкой.

— Держи крепче, — посоветовала мама, — она из шкафа выпрыгнула. Хорошо, что я поймала.

А после завтрака тарелочку ожидала другая приятная процедура. Всю посуду мама поставила в раковину. От алюминиевого дна исходил холод, тарелочка недовольно поежилась. Но потом хозяйка повернула два винтика, и сверху полилась приятная водичка. Манная каша набухла и наконец-то отстала от бортиков. Гораздо легче стало дышать. Вокруг нее журчали пузыри и неслись к центру, исчезая в головокружительном водовороте. Посуды рядом становилось все меньше и меньше. Исчезли ложки и чашки и другие большие тарелки. Наконец-то пришла ее очередь. Мама взяла малахитовую тарелочку в руку и провела губкой по одной стороне, а затем по другой. Тарелочка хихикнула раз, другой:

— Кхи-ма-ли.. Кхи-ма-ли…

Однако мама продолжала ее щекотать. И только после того, как хорошо ополоснула ее, положила на махровое полотенце. И малахитовая тарелочка зевнула и провалилась в сон.

Из сна ее вырвали руки, холодные и беспощадные. Они распахнули дверцы настенного шкафа и отправили туда бедную тарелочку. Как ни упиралась она, как ни плакала, ни умоляла, они ее не слушали. И это тоже была мама. В голове у тарелочки никак не укладывалось. Сначала она так бережно ее щекотала, а потом так безжалостно отправила в шкаф.  До глубокой ночи она не спала. Пришла ржавчина, спросила про то, как прошел ее день. Но подружка отказалась рассказывать. Воспоминания напоминали ей об обмане, и она не хотела ими делиться. Сумрак проглотил дневное приключение. И при каждом шорохе, а в кухне они в порядке вещей, тарелочка ненароком вздрагивала и открывала глаза. Уснула она под самое утро, когда на кухне задребезжали кастрюльки, застучали ложки, кофе поднялся в турке. Мама открыла шкаф, взяла оттуда большую ложку и захлопнула его. Малахитовая тарелочка тяжко вздохнула. На нее никто не обратил никакого внимания. На глазах появились слезы. Она шмыгнула носом и почувствовала, как на правый бок старушка-блюдце положила руку.

— Ничего-ничего, и такое бывает, — понимающе проговорила она.

— Но… Как же так?

Она уже собиралась рассказать старушке обо всем, что с ней вчера произошло, но вдруг услышала голос девочки:

— Завтракать буду из моей, моей новой тарелочки, — требовательно заявила она.

И тут распахнулся шкаф, свет залил собой все вокруг, и мама достала малахитовую тарелочку. Старушка ответно улыбнулась и зевнула.

— А..а..а. Потом расскажешь, как все пройдет, — шепнула она маленькой тарелочке.

— Аха, — едва сдерживая собственные эмоции, ответила та.

А на столе ее уже поджидали новые знакомые. И чайник ей махнул, и кружки поздоровались, едва не расплескав чай по скатерти. На тарелочку положили омлет с вялеными помидорами и салатом. Девочка как-то поморщилась. Она не слишком-то любила несладкие завтраки. А вот самой тарелочке аромат показался изысканным, (так назвал завтрак папа), хотя сравнивать ей было особо не с чем. Но слово ей понравилось и потому, она оставила его при себе.

— Изысканный завтрак, — сказала она старушке, — наверное, почти дворцовый.

Та ничего не ответила. Для каждого изысканность своя, и тема это деликатная, совсем не для обсуждения после долгого будничного дня.

На следующе утро случились маслянистые блинчики с вареной сгущенкой. Часть сгущенки так и осталась на боку тарелочки. По возвращению в шкаф она ревностно осмотрела последствия завтрака.

— Отчего ты такая хмурая? — полоска ржавчины остановилась напротив тарелочки. Дело ее продвигалось, и она подсчитывала капли, что падали сверху от плохо вытертой посуды.

— Да, испачкали всю, — пожаловалась подружка.

— Серьезно? Дай-ка взглянуть.

Тарелочка повернулась правым боком.

— И правда. Всю, — хихикнула она и поползла дальше считать капли.

— Разве это смешно? — тарелочка раздраженно выкрикнула ей вслед.

— Еще как. Это ж твои приключения. Разве не о них ты все время мечтала?

— Нет, — ответила малахитовая тарелочка, а сама призадумалась. Ей всегда казалось, что приключения должны быть веселыми. Бок же в сгущенке оказался липким и неприятным и совсем не вызывал те эмоции,  которые ей хотелось получить. — Если бы жила во дворце, меня бы начисто вымыли, — с раздражением подумала она.

Помимо мамы, папы и девочки в квартире обитал еще один представитель человеческого рода (условно конечно), большой белый кот. Звали его просто — Мейн-Кун. По размерам он мог сравниться с самой девочкой.  Если же он хотел есть, то запросто поднимался на задних лапах и заглядывался на плиту. Мама шугала его громким:

— Во-он! — и быстро бежала к кастрюльке, чтобы кот не стащил из нее сосиски.

Когда же кот наглел, папа снимал с ноги тапок и замахивался на него.

Вся семья готовилась завтракать. Мама накрывала на стол. Мейн-Кун крутился поблизости и терся об ноги. На сковороде поджаривался хлеб, а в ковшике кипели сардельки.  Для дочки же мама приготовила порцию каши, поставив малахитовую тарелочку на стол, чтоб остыла. Помимо этого, в центре красовалась деревянная менажница с нарезанной докторской колбасой. Ее-то и углядел кот. Он запрыгнул на стол и аккуратно зацепил зубами кусочек. Но съесть не успел.  Мама закричала: «Кот». Сгоряча папа швырнул с ноги тапок. Мейн-Кун испугался, суетливо загреб всеми четырьмя лапами и с куском колбасы спрыгнул на пол, стащив за собой скатерть и малахитовую тарелочку.

Падение оказалось столь стремительным, что она ничего не успела предпринять. Только ахнула от неожиданности мама и захныкала девочка. От удара край глазури с правого бортика откололся, каша разлетелась во все стороны. Нашкодивший кот спрятался за занавеску.  А менажница была деревянной, отчего и не пострадала.

— Моя тарелочка, — жалостливо простонала девочка.

— Сиди на месте, — проинструктировала мама и за несколько минут прибрала кухню. Отколовшиеся крошки глазури она смела веником в совок и вместе с кашей отправила тарелочку в мусорное ведро.

Сверху ее присыпали картофельными очистками, затем еще мелкой яичной скорлупой. И не было никакого шанса на спасение. До позднего вечера тарелочка лежала в немом ступоре, не понимая, что ей делать дальше.

— В шкаф не вернешься. На стол не поставят. А впереди — только ночь. И в этой ночи зябко и холодно. Даже поговорить не с кем. Не у кого спросить, что же делать дальше.

Сомнений быть не могло, ибо они были ею. Ее оставили все цели и желания.  Правый бок ныл, но она не издавала ни звука. На глазах у нее сверкнули слезы, она вспомнила свой старый мир, где слушала рассказы старушки, где спорила с подружкой и мечтала о приключениях.

— Быть может, ее и погубила мечта? — проскользнула крамольная мысль.

Ведь приключения так и не случились, а она разбитая, грязная и покинутая лежит в мусорном ведре. Ее обманули, точно обманули. Тарелочка разозлилась и разревелась от бессилия.

Вечером папа выкинул мусор, отправив пакет в большой металлический контейнер на улице. Вот так бы и закончилось путешествие маленькой тарелочки, если бы не одна пожилая женщина. Тарелочка лежала сверху мусора. Женщина пристально оглядела ее и взяла с собой. Дома у нее хранился целый склад вещей. Те, кто ничего о ней не знал, могли опрометчиво заметить, что собирает она всякий хлам. И были бы правы.  Отмыла она маленькую тарелочку, натерла ее смесью каких-то масел, подкрасила правый бок лаком и поставила на подоконник. А когда лак подсох, перенесла на тарелочку горшок с пряной розовой геранью. От этого факта маленькая тарелочка совсем озадачилась. Горшок давил ей на плечи, и как-то горьковато пах. Цветок же и сам был едкий, как и его аромат.

— И откуда ты такая взялась? — вместо приветствия выпалила герань, едва склонив к тарелочке свою розовую цветочную голову.  И не дожидаясь ответа, сказала, — с улицы, небось?

— Это еще почему? — тарелочке не понравилось, что эта выскочка позволяет себе подобные вольности. И она решила отстаивать свою придуманную версию.  — Вообще-то я живу в большом доме, во дворце.  Меня, — она вспомнила рассказы старушки-блюдца, — ставят на все приемы в центр.

— Такую вонючую и на все приемы? Чего-то я сомневаюсь…

— А ну-ка подвинься, — малахитовая тарелочка пошевелила плечами, желая скинуть с себя горшок, но у нее ничего не получилось. Цветок весил больше, чем сама тарелочка, и сил ей недоставало.

— Знатно, говорю, воняешь. Помойкой, — едко добавила герань.

— Это не помойка вовсе, — тарелочка попыталась найти какое-то слово в подтверждение, но ничего на ум не приходило, кроме омлета с пряными помидорами, — это изысканный аромат. Да, ты и не поймешь…

— Аха, конечно. Куда мне понимать? — цветок притворно засмеялся. А у тарелочки ножки подкосились от этого смеха, и холодок пробежал по правому боку. — Выбросили тебя люди. Сломали и на помойку отправили. А она, — герань кивнула цветочной головой в сторону женщины возле плиты, — в дом тебя принесла, выходила, краской бок подлатала. Так что не жги мне листья своим враньем.  Знаем, видали…

В ответ малахитовая тарелочка глубоко вздохнула, — так ей стало обидно. Так грустно, что она ничего для людей не значила, ни тогда, когда в шкафу пылилась, ни тогда, когда ее на завтраки ставили.

Тяжко ей было признавать, что герань, всю правду знает. И потому до обеда она не разговаривала, а только злилась на нее. Когда же солнышко появилось за окном, цветок встрепенулся, ожил и повернул к нему розовые соцветия. По горшку скользнул луч света, и тогда тарелочка заметила длинную полосу от поддона до бортика.

— А ведь и ты поломанная, — как-то сама собой пришла догадка.

— Поломанная, — тихо отозвалась герань, — потому и тебя вижу настоящую, истинную.

— Что же с тобой случилось?

И герань поведала ей историю про свой первый дом и про то, как мерзла она на морозе, как загнивали зеленые ростки и как чернели бутоны.  Долго они говорили обо всем на свете. А спустя много дней на подоконнике появился однобокий кактус. Он выглядел забавным и казался смешным. Травил байки про то, как люди во время праздника перепутали его с закуской и откусили кусочек, потому и без иголок остался.

(Иллюстратор Мари Искоркина)