За день до описываемых событий
Он встретил ее на улице совершенно случайно. И даже подумал о том, какова вероятность такой встречи – приехать в родной город всего на пару дней и тут же столкнуться с женщиной, в которую был влюблен десять лет назад. Она очень обрадовалась, тут же потащила его в кафешку «Кристалл» есть мороженое – надо же, за столько лет эта точка общепита не исчезла и не сменила названия. Впрочем, чему удивляться? Еще в советское время «Кристалл» был, выражаясь современным экономическим языком, брендом. Со всего города в него ездили. Детей водили, девушек приглашали. Можно было со своей избранницей пойти в кино, а можно – в «Кристалл».
Сейчас, правда, мороженое показалось не таким вкусным, как тогда. Но, опять-таки, удивляться нечему – в юности вода мокрее, а девушки красивее.
Татьяна, однако, и сейчас была хороша. Нельзя сказать, что она совсем не изменилась, но прошедшие годы ее не испортили, а преобразили. Причем больше изнутри, чем снаружи. Все то же необычное лицо со слегка азиатскими чертами (высокие скулы, нездешний, хотя совсем не раскосый разрез темных глаз), и даже прическа та же – угольно-черное каре. И прежняя любовь к джинсовым курточкам. А вот повадка, взгляд, пластика… Теперь перед ним сидела не сногсшибательная девчонка с ветром в голове и страстями в сердце, а успокоившаяся, зрелая, доброжелательная женщина, вполне состоявшая, все для себя решившая… Ну, или почти все.
Они мило повспоминали прошлое – общих знакомых, смешные случаи на лекциях и контрольных. Оказывается, ей до сих пор было неудобно, что ему, Мишке, поставили четверку на экзамене по радиационной безопасности, а ей – пятерку, хотя она у него скатала ответ. Он со смехом заметил, что так ему и надо – все равно сейчас по этой самой безопасности он ничегошеньки не помнит, даже что меряют в кюри, а что – в рентгенах. Она в тон ответила, что ему-то можно, раз он теперь в другой сфере работает, а вот она ни формулу бета-функции не напишет, ни интеграл Пуассона не возьмет, хотя в свое время это считалось позором для студента.
— Просто занимаюсь совсем другим. Там все нужные интегралы берутся машинным образом. И вообще интуиции и самых общих представлений требуется гораздо больше, чем умения решать конкретные уравнения в частных производных.
— Ну да, я понимаю, ты теперь на передовом крае науки, в стране нехоженых путей…
— Жалеешь? — спросила вдруг она.
Он пристально взглянул ей в лицо. Она не отвела взгляда – теплого, слегка сочувствующего. Но именно «слегка», чтоб не обидеть, если что, а то и просто перевести все в шутку.
— Пожалуй, да, — ответил Кортуев, подумав. И повторил: — Пожалуй, да. То есть, конечно, тогда, уходя, я не жалел. Но жизнь получилась какая-то бестолковая. Ни денег больших не заработал, хотя, говорят, и не в них счастье, ни добиться чего-то существенного….
Он оборвал себя, подумав, что негоже вот так вываливать свои тайные обиды на жизнь перед, в сущности, незнакомым человеком. Ведь нынешнюю Татьяну он совсем не знал. Десять лет – срок немалый….
— А хочешь, — вдруг предложила она, — поедем сейчас в ХИНТИ? В нашу лабораторию? Я тебе покажу, что и как мы делаем?
И он неожиданно согласился.
Согласился, зная, что завтра все равно будет в институте на официальном приеме, ради которого, собственно, и пригремел из столицы. Но то завтра, когда, в лучшем случае, будут экскурсии по местам, которые не стыдно показать высоким гостям (ибо большинство своих установок господа ученые лепили на живую нитку чуть ли не из обрезков водопроводных труб, и получался такой индустриальный дизайн, что непривычного человека в дрожь бросало). А сегодня – почему бы не пойти с Таней Милосеевой хоть на работу, хоть в кино, хоть на прогулку по ближайшей свалке?
Он приехал в Харьков на поезде. Она сегодня машину одолжила мужу. Так что ехать в ХИНТИ (он же – УИПИВ) пришлось на троллейбусе. Можно было, конечно, поймать тачку, но почему-то оба предпочли архаический общественный транспорт, памятный по студенческим годам. Кстати, этот троллейбус запросто мог помнить их обоим студентами, если не школьниками – он трясся, лязгал и звенел на ухабах, грозя развалиться на ближайшем километре, но почему-то не разваливался. И динамики хрипели и сипели так, что совершенно невозможно было понять, какие остановки объявляет механический голос.
Этой смеси современности и архаики в родном Харькове Кортуев не успевал поражаться. Вроде бы не бедный шахтерский городок, а второй по величине мегаполис страны. Деньги есть и у бизнеса, и у местных властей. Но… Идешь себе по тротуару на одной из центральных улиц – вокруг сияют витрины с космическими ценами на модные, но некрасивые тряпки, чудовищно неудобную мебель и безвкусные светильники из гнутых трубок и мутных стекляшек, под ногами модерновая плитка, стены домов явно недавно облицованы полированным гранитом. А свернешь в переулок – мама дорогая! Асфальт времен Второй Мировой (причем, кажется, со следами бомбардировок и танковых гусениц), здания обшарпанные, окна слепые, мусорные баки переполнены… Зато дворы и тротуары забиты иномарками.
Впрочем, трястись в троллейбусе пришлось недолго, и поездка настроения не испортила. Кортуев, правда, опасался, что будут сложности с проникновением на территорию института. Все-таки не лавочка по производству пельменей, а один из ведущих НИИ страны, да и мира. Небось, и штатская власть, и спецслужбы бдят. Но Таня беспечно бросила вахтеру на входе «Мужчина со мной» — и этого оказалось достаточно. То ли госпожа Милосеева пользовалась в институте немалым весом, то ли особых строгостей в нем так и не завели. Правда, бдительный старикан-вахтер на разгильдяя совсем не походил. Окинул Михаила цепким взглядом выцветших глаз (по спине почему-то пробежала пара мурашек) и кивнул. Кортуев несколько замешкался, пытаясь справится с незнакомым турникетом, и тогда старик доверительно проговорил ему сквозь окошко-амбразуру:
— А я вас помню, молодой человек. Вы тут десять лет назад работали. В аспирантуре, если не ошибаюсь.
Михаил ошеломленно кивнул. Ну и память у бдительного стража! Это ж сколько лиц он в голове держит. Небось, из бывших гэбэшников – неприметный такой, небольшого росточка, седой, аккуратные усики щеточкой, а сила чувствуется… Так и хочется подальше отойти со всей возможной скоростью.
— Миш, ты чего там застрял? Идем, нам на третий.
— Я помню, — ответил он и только потом подумал, что брякнул глупость. Это раньше он действительно проходил практику на третьем этаже, в кабинетике, который делили между собой великие Александр Петрович, Петр Владимирович, Виктор Сергеевич и три их молодых подопечных – Чурбаков, БЦ и он, Кортуев. А Таня тогда занималась, если он ничего не путает, прохождением звука сквозь жидкий гелий, и ее лаборатория была вообще в другом корпусе. Кстати, он так и не выяснил, когда и как она перебралась в теплую компанию Чурбакова и Ко.
А повела она его таки в ту самую комнату, главным хозяином которой тогда, десять лет назад, был Сам-Сан Мельник. И Кортуев в очередной раз удивился. Если бы его спросили, изменилась ли за это время лаборатория, он бы, пожалуй, затруднился с ответом. С одной стороны, нет. Книжные шкафы середины шестидесятых – еще даже не с раздвижными стеклами, а с распашными остекленными дверцами желтого дерева – стояли на прежних местах, и полки в них прогибались под грудами папок, книжек и стопок листов. И старые столы со столешницами из голого ДСП, залитого толстым слоем стелянистого лака, никуда не делись. И ожоги от паяльника и реактивов никто не потрудился вывести. Вот это пятно, похожее на морковку, Михаил посадил сам, когда у него паяльник свалился с подставки. И даже собственноручно построенный им, Кортуевым, аквариум по-прежнему стоял на столе слева от входа на сварной подставке из уголка-пятидесятки, способной выдержать слона. Возможно, даже вон тот здоровенный макропод за стеклом – тот самый, которого еще мальком принес Мишка, когда собирался связать жизнь с наукой вообще и ХИНТИ в частности. Хотя это как раз вряд ли – рыбки больше семи-восьми лет не живут.
Но на столах появились компьютеры, чего десять лет назад не было. Тогда на машинное время в очередь записывались… Ну, и стулья, хвала покровителю наук Тоту, сменились. Вместо колченогих деревянных уродцев появились современные офисные, с колесиками, регулируемой спинкой, подлокотниками и прочими наворотами, которые уже mast have.
Кроме того, внутреннюю стенку в соседнюю комнату, ранее бывшую кабинетом руководителя отдела, снесли, так что теперь в помещении было просторнее.
И главное, в углу на двух сдвинутых столах возвышалась она – установка Би-18, ради которой, собственно, его и затащила сюда Таня. Больше всего волшебная машина была похожа на микроскоп, увеличенный до гротескных размеров (кажется, что-то такое было у Гофмана, в «Повелителе блох»). Тубус, правда, квадратный, зато под потолок. А предметный столик весь в каких-то линзочках и кристалликах. Плюс три TFT-монитора, каждый дюйма по 22, составленные коробочкой, как зеркала на туалетном столике. Перед ними какие-то сложносоставные железки шлифованного металла, больше всего похожие на рыцарские перчатки с суставчатыми пальцами из коротких цилиндриков. Ну, и, понятное дело, компьютер. Михаил любопытства ради узнал характеристики и присвистнул. Машина была могучая.
— Ерунда, действующий макет, — отмахнулась Татьяна. — Я б тебе показала настоящую могучую машину, но, к сожалению, прав не имею. Да и суббота сегодня. А это всего на полтораста юниверсулей.
— Кого полтораста?
— Ну, простейших артефактов, что ли. Дурацкое слово, не люблю.
— Почему же? — Кортуев и сам его не терпел, но решил поинтересоваться мнением специалиста.
— А помнишь, у Саймака в «Заповеднике гоблинов» был артефакт? В нем еще дракон сидел?
— Помню, — несколько растерянно сказал Михаил. — Но при чем тут…
— Так, понимаешь, «Заповедник» — любимая с детства книжка. Аура тайны и все такое. А теперь артефактами стали называть любые фиговины, которые мы тут выпекаем. Абидна, панимаешь.
В конце концов, объяснение не хуже прочих.
— Не знал, что ты в юности фантастикой увлекалась. А то был бы повод к тебе подкатиться.
— А ты вообще мало что обо мне знал. И подкатывался весьма робко.
Он предпочел сменить тему.
— Так что там с этими юниверцами?
— Юниверсулями. Сейчас покажу, машина только разогреется. Я на них своих студентов тестирую.
Обронено это было как бы между прочим, но Михаил оценил и среагировал должным образом.
— Так у тебя еще и собственные студенты имеются?
— А то! Я, между прочим, доцент, лекции на родном физфаке почитываю. Надо ж смену растить.
И Кортуеву почему-то на миг стало неприятно. Он-то никакую смену не растил. Не для чего было.
Машина негромко загудела, мониторы мигнули знакомой заставкой (обычная «Винда», а как же секретность?) и запросили пароль.
Набирала Татьяна его медленно, двумя пальцами, так что Михаил успел считать с клавиш, сам не зная, зачем: «tanyusha». М-да, не слишком сложный, мягко говоря. Служба охраны совсем мышей не ловит в этом богоспасаемом заведении.
К гудению присоединился негромкий, но довольно противный треск.
— От блин! — неожиданно выдала доцент Милосеева. — Просила ж системщиков…
С этими словами она полезла под стол (глазам Кортуева предстали оттопыренные аппетитные округлости, и он непроизвольно сглотнул), слегка выдвинула оттуда системный блок и ткнула в его глубину шариковой ручкой. Треск прекратился.
— Вентилятор надо менять на этом, как его, кулере, — пояснила Татьяна, выскальзывая из-под стола и непочтительно задвигая системник ногой на место. — А пока вот такой кустарный способ ремонта. Ладно, это все лирика. Теперь смотри сюда.
На всех трех экранах разом появилась фигурка – два сросшихся углами куба.
— Задача – собрать такую штуку. Из вот этого, — Татьяна вытащила из ящика стола коробочку прозрачного пластика (кажется, из-под визиток), в которой лежали два отдельных кубика шлифованного алюминия. Впрочем, может не алюминий это был, а какой-нибудь магний или что-то еще более экзотическое. В конце концов, таблица Менделеева вся металлами набита.
Она положила кубики на предметный столик «макроскопа», сунула руки в «рыцарские перчатки» (это и в самом деле были перчатки, точнее, манипуляторы, передававшие движения пальцев в компьютерную глубину) и принялась ворожить. Иного слова он подобрать не мог. Металлические пальцы выписывали над столом замысловатейшие фигуры, и под воздействием этих пассов чудо-машина гудела на разные лады, из тубуса вырывались то разноцветные снопы света, то тонкие лучики вроде лазерных и начинали плясать, как спицы в руках опытной вязальщицы, а в воздухе появлялись самые разные (но все больше малоприятные) ароматы – электричества, нагретого металла, какой-то неорганической кислятины…
— Воняет? — сочувственно спросила Таня. — Давно пора соорудить вытяжной шкаф. Но шеф никак «добро» не дает. Мол, зачем, все равно скоро эту машинку демонтируем, более совершенную поставим. А это «скоро» вот уже год тянется. Настоящие преобразования в вакууме ведутся, а эти, учебные, можно и так. Отсюда и запашок. Да ты не туда смотришь!
Он в самом деле не знал, куда смотреть – то ли на точеный профиль с чуть вздернутой верхней губой, на которой проступили бисеринки пота (на них так и вспыхивали разноцветные звездочки света), то ли на мониторы, то ли на предметный столик.
На столике разглядеть что-либо было мудрено. Там вертелся серебристый туман, собираясь в вихорьки и тучки, по которым время от времени хлестали световые импульсы, отчего туманные сгустки явно меняли характер движения. И сквозь все это мельтешение рассмотреть, что именно происходит с кубиками, не получалось.
По мониторам ползали разноцветные полотнища, напоминавшие то ли северное сияние, то ли лазерную живопись.
Поэтому он предпочел профиль.
Но, кажется, пани доцент просекла фишку и как-то странно заерзала в кресле. Михаил не сразу сообразил, что это она пытается достать ногой под столом какой-то ящик с крупными кнопками. Достала, затем, к немалому его удивлению, разулась, затем стянула носки (все без рук!) и принялась большими пальцами ног нажимать на кнопки, похожие на грибы из гладкой белой пластмассы.
— У нас это называется «ноготура». Руки-то заняты.
На одном из мониторов вместо разноцветных разводов появилась 3D-картинка из двух кубиков, опутанных какими-то стрелками. А Татьяна принялась объяснять, что как делает, как под ее воздействием начинают вести себя атомы… Теории тут было немного, и даже остатков образования Кортуева вполне хватило. А вот практики…
Они просидели в лаборатории часа три, не меньше. К концу занятий Михаил был мокрым, как мышь, и злым, как крокодил. В основном, на себя. Ну, и на Татьяну немножко. Затащила его сюда… Ну, мало ли, взрослые мужчина и женщина, а лаборатория – не самое неудачное место для, скажем так, беседы тет-а-тет между мужчиной и женщиной. Но они ж не любовью занимались и даже не юность вспоминали! За каким чертом ей понадобилось объяснять ему, как именно работает эта дурацкая (хотя, безусловно, технически гениальная) машинка по изготовлению сросшихся кубиков?! Ибо ничегошеньки у него не получилось. Слепленная им после многочисленных попыток фигурка напоминала языческого божка, неумело слепленного из глины, плохо обожженного, а затем бездарно вымазанного краской-серебрянкой.
— Ничего, Миш, — утешала его Таня, тоже уставшая, но, кажется, ничуть не опечаленная тем, как прошли эти три часа. — Многие мои студенты начинали хуже. А ты не без способностей, честное слово. Хочешь, замолвлю за тебя словечко перед шефом, а?
— Не хочу, — буркнул он.
— Ну и зря, — она, кажется, обиделась. — Из тебя бы вышел оператор, уж поверь. Не гениальный, но вполне на уровне.
— Стар я уже, Танюша, работу менять. Прошлого не воротишь.
— Да брось. Я б тебя натаскала за полгода-год. И работа интересная, и ребята знакомые.
«Ребята». Он внутренне передернулся (и понадеялся, что снаружи этого не видно), когда представил себе эту картину. Его бывшие однокашники, уже доктора и мастера – и он в роли сопливого ученика, вместе со студентами третьего курса осваивающий пространственный манипулятор. Бр-р.
— Я подумаю.
— Подумай, Миш, я серьезно. Я ведь тебя помню молодым – у тебя глаза горели. А сейчас они не горят. И это обидно.
Глаза у него, может, и горели – но когда он на ту, молодую Милосееву глядел. А вовсе не на строки интегралов и полиномов.
— А это твое чудо, — как ни в чем не бывало продолжила она, — мы сейчас дезинтегрируем. Смотри и запоминай комбинацию.
Он запомнил. Ничего сложного не было, с полдесятка команд всего.
— Это ты вроде как запустила в обратном направлении процесс? Я тасовал атомные слои, выкладывая этого уродца, машина все это запомнила и обратно отыгрывает?
— Совершенно верно. Я ж говорю, ты способный. Ну, то есть, там все несколько сложнее, используются разные корректирующие контуры и так далее, но идея верна.
Вокруг языческого божка заплясали цветные всполохи, заклубился туман, машина тоненько взвизгнула – и на столике возникли два алюминиевых кубика, с которых все началось. Правда, чуть более тусклые. Кортуев всмотрелся – грани выглядели слегка ноздреватыми, словно поверхность Луны.
— Это чего ж они такие покоцанные?
— А ты хочешь полной обратимости? Только в идеальных условиях. Часть массы уносится тем же светом, какие-то частицы сталкиваются с молекулами воздуха… Да и машина калибрована не лучшим образом.
«У воздуха нет молекул. Молекулы есть у составляющих его газов», въедливо подумал Кортуев, но вслух не сказал. Вместо этого он спросил:
— А если на столик положить, ну, например, пятак и набрать ту же комбинацию на твоей «ноготуре»?
— Если обычный пятак – ничегошеньки не произойдет. Он же не является мю-продуктом. А вот если, к примеру, это будет дорогой телефон с мю-чипом, то даже не знаю. Наложение двух программ ни к чему хорошему не приведет. Испортится чип – это сто процентов. Может, даже рассыплется.
— А не взорвется?
— И все бы вам, мужчинам, взрывать, — отшутилась она. — Ладно, давай закругляться, вечер уже.
Прощаясь на остановке все того же троллейбуса, он вдруг выдал:
— А знаешь, Танюш, вам ведь просто повезло.
— Кому – нам?
— Тебе, Чурбакову, Жанне, Максу…
— Не поняла, — она, кажется, даже обиделась. — Повезло – это когда шел по улице и нашел кошелек. Ну, или взглянул в телескоп и первым увидел комету, которые остальные почему-то прощелкали. А тут…
— Нет, Тань, я не ставлю под сомнение ваше трудолюбие, научную добросовестность и несомненный талант, — не стал дослушивать Кортуев. — Может быть, даже вашу гениальность. Вам повезло в другом. Вы занялись созданием целого направления, которое ниспровергало авторитеты и рушило теории, как раз в то время, когда до науки никому дела не было. Раньше, лет на десять эдак ранее, вас бы смешали с органическим удобрением. В том числе по идеологическим мотивам – идеализм и все такое. Причем смешивали бы не только блюстители идейной чистоты, но и свои же братья-физики. Старшие, причем, братья. Ибо были бы вы им жесткими конкурентами в борьбе за пайку, за звания, за должности, за премии. Ибо, в отличие от многих и многих, занимались настоящим и перспективным делом. Понять это – большого ума не надо. Значит, тем, кто писал диссеры на тему «Еще раз к вопросу о скорости дутья в малые отверстия с учетом квантовых поправок» ничего не светило. Но вы стартовали как раз тогда, когда ни карьеры в науке сделать было нельзя, ни денег срубить, ни просто спокойно пересидеть до пенсии на непыльной и престижной работенке. Директора НИИ открывали банки и сдавали институтские помещения в аренду, эмэнэсы переквалифицировались в челноков и базарных торговцев (а кому бог талант дал – в бизнесменов покрупнее). Остатки «первых отделов» следили, чтоб не перли бесконтрольно радиоактивные материалы и приборы с содержанием драгметаллов. И всем, в общем, было плевать, чем это группа аспирантиков занимается. Даже иностранным разведкам, наверное. И как это вас Сорос не высмотрел? А вы молодцы, сумели…
Троллейбус остановился, шумно вздохнул усталым моржом, раскрывая двери. Оттуда пахнуло распаренными телами, нагретой резиной и чуть-чуть паленой изоляцией. Эта рогатая повозка была поновее той, на которой они приехали в институт полдня назад, но тоже, наверное, разменяла десяток лет.
— До завтра, Миш, — она слегка коснулась его руки повыше локтя и легко вскочила в душное троллейбусное нутро.
— До завтра, Тань, — задумчиво ответил он и повторил, уже когда двери закрылись. — До завтра.
И вот теперь он вел всю четверку в ту самую лабораторию. Таня много ему успела рассказать. Так что шанс был.
— Слушай, Миша, — вдруг остановил его Артур перед самой дверью и подозрительно глянул в глаза. — А ты, часом, меня не на..бываешь? Ведь ты не из них. И в НИИ этом гребаном давно не работал. А вызвался помочь. С чего бы?
— Молодец, сообразил, — усмехнулся Кортуев и увидел, как дернулся, напрягся собеседник. — Не боись, не на…бываю. Во-первых, я — один из авторов всей этой мю-хрени. Начинали мы вместе – я, Чурбаков и БЦ. Да, я отвалился на раннем этапе, но это не значит, что ни хрена не умею. Во-вторых, взялся с того как раз, что я не из них. Под автоматом они тебе мало что наработают, Артур. А я попробую. Хотя – предупреждаю честно – может и не получиться.
— Не получится – шлепнем, — тут же пообещал Рыжуха, самый молодой и самый нервный из компании.
— Может, и шлепнете, — зло ответил Кортуев. — И придется снова с начала начинать, в зал топать, ученых стращать. А узнав, что вы меня замочили, они сговорчивее не станут.
— Еще как станут, — заявил Громила. — Многие, господин профессор, становятся куда покладистее, если перед ними покласть покойника.
Михаил смолчал. Но неожиданно его поддержал Артур:
— Это если яму копать или кирпичи грузить. А думать под автоматом и в самом деле непросто. Но ты, друг Михайла, так и не сказал толком, на хрена мы тут…
— А сейчас увидишь. Попробую одну штучку провернуть. Если сработает, глядишь, и прочие ученые из зала посговорчивее станут. Если увидят, что даже без них у нас… у вас кое-что получилось. Типа, размочили ситуацию, открыли счет.
Артур постоял, подумал пару секунд, поскреб страшную серую щеку мушкой автомата.
— Дело говоришь. Есть резон. Умный ты, Миша, я еще на первом курсе говорил.
— Умный-тупой… Резон есть, ключей нет, — ответил Кортуев. — Дверь ломать придется. Только без пальбы, там приборы внутри…
— На хрена тут пальба?! — Громила, кажется, искренне удивился. — Ну-ка разойдись.
Он передал автомат третьему уголовнику (у того вовсе не было особых примет — ни толстый, ни худой, ни высокий, ни низкий, лица не видать под сеткой, и про себя Кортуев так и окрестил его – Третьим) примерился, неожиданно для такой комплекции подпрыгнул и двумя ногами ударил в дверь. Один огромный, не меньше сорок пятого размера грубый ботинок ударил над истертой за долгие годы алюминиевой ручкой защелки, другой – чуть ниже ее. Металл звякнул, дверь жалобно хрустнула, но выдержала. Из-под наличников посыпалось белое, а Громила брякнулся на пол, зло матерясь:
— Ща я ее, — и протянул руку к автомату.
— Сила есть — ума не надо, — презрительно заявил Рыжуха. Ну-ка, пусти, Амбал.
Он поставил автомат к стене, сунул руку за спину и достал небольшой топорик, выкрашенный неведомо когда в красный цвет. Небось, снял с пожарного щита, которые с советских времен верно несли службу в многочисленных переходах института. Краска с топорика местами облупилась, но не от употребления, а просто от времени.
Рыжуха вставил кончик лезвия в щель между дверью и косяком, нажал.
— Зря только замок погнул, — прошипел он, обращаясь, скорее всего, к Амбалу-Громиле. — Теперь только ломать.
Замок щелкнул и подался. Изувеченная дверь распахнулась. Открывалась она, между прочим, наружу, так что неудивительно, что Громила не смог ее вышибить. Кортуев вынужден был признать справедливость реплики Рыжухи насчет силы и ума.
Впрочем, хрен с ней, с репликой. Теперь важно другое.
У каждого из четверки на левом запястье сидел браслет слежения. Такая хреновина со встроенным маломощным передатчиком. Радиус действия метров двести, не больше. Тоже «мюшка», только очень простая. Там из всех мю-технологий – только блок питания и кое-какие схемы. Не очень дорогая штука, их пекут почти в промышленных масштабах и выдают, например, шахтерам. Чтоб ежели завалит, то можно было человека найти. Штука в том, что браслет работал, пока его носитель жив, и отключался (а, может, менял характер сигнала – тут Кортуев уверен не был), если хозяин отдавал концы. Чтоб, значит, спасатели не отвлекались на поиски покойников. Интересно, Артур со товарищи в обычной шахте работал? Или, скажем, в Желтых Водах уранит ковыряли? Ладно, дело не в этом, а в том, что им эти браслеты, небось, запястья жгут. Ибо, по-хорошему, должны быть неснимаемыми.
А Танин «макроскоп» вполне способен схемку внутри браслета разрушить. Если повезет.
— Заходи давай, — все еще недоверчиво выдал Арутюнян. — А мы за тобой. Чуть погодя.
Чувствуя буравящие спину чужие недружелюбные взгляды, он вошел. Что ж, понятно, что не доверяют, подлянки ждут, причем сами не знают, какой именно.
Кортуев оглядел лабораторию. Кажется, со времени их с Милосеевой посиделок за здешним столом ничего не изменилось. Даже чашка с недопитым чаем на том же месте. Замечательно.
Он подмигнула зачем-то макроподу, пялившемуся на вошедших сквозь стекло своей стеклянной тюрьмы, и прошел к аппарату в углу. С уверенным видом ткнул пальцем в кнопку пуска системного блока. Тот деловито заурчал, чтобы через пару секунд выдать противный частый треск. Ну, ясное дело, компьютерщики так и не заменили кулер. Делать им больше нечего – перед праздничным заседанием-то… Пришлось лезть под стол и повторять Танину манипуляцию с шариковой ручкой. С третьего раза вентилятор встал на место. Михаил не удержался и оглянулся на четверку бандитов. Нет, тройку: один — тот самый, неприметный Третий – остался, видать, снаружи. На всякий случай. Что ж, разумно. Рыжуха и Громила с любопытством осматривали лабораторию, стараясь ничего руками не трогать — их Артур лично предупредил, чтоб «не совали заготовки куда не надо, долбануть током так может, что тапочек не останется». Сам Артур внимательно наблюдал за Кортуевым. Кажется, хозяйские ухватки Михаила его успокоили.
Мониторы тем временем разом мигнули и выдали стандартное окошко:
Login: Miloseeva
Password:
Кортуев пододвинул поближе клавиатуру (Таня вчера задвинула ее в дальний угол стола, освобождая пространство для перчаток-манипуляторов), зачем-то потряс кистями и напечатал:
tanyusha
И ничего не произошло. То есть окно входа обновилось, и в строка ввода пароля по-прежнему сияла незапятнанной белизной.
Михаил чертыхнулся и снова тщательно ввел пароль.
С тем же эффектом.
Михаил почувствовал, как между лопаток пробежала капелька пота. Что за хрень?! Он же запомнил пароль. Еще лет пять назад он от нечего делать развил у себя этот навык – по движениям пальцев (особенно если человек печатал медленно и глядя на клавиатуру) считывать напечатанное. И потом энное количество раз заходил в компьютеры сослуживцев, и даже начальников, и оставлял послания на тему безопасности. Мол, тщательнее надо с паролями – придумывать позаковыристее и вводить, чтоб никто не видел. За это на него в свое время жутко обиделся шеф службы безопасности фирмы, получивший нагоняй от гендиректора. Мол, не провел должного инструктажа. Хотя кому на фиг были нужны секреты торгующей кондиционерами лавки, пусть не самой бедной?
Но сейчас-то не о кондиционерах речь! Хотя, конечно, струя холодного воздуха не помешала бы – Кортуев вытер лоб рукавом.
— Не получается, Мишенька? — ласково спросил Артур, в котором разом проснулась вся подозрительность.
— Не сбивай, получится, — огрызнулся Кортуев.
Блин, неужели местная СБ не так проста, и пароль меняется время от времени? Скажем, по четным числам – один, по нечетным – другой? Или вообще зависит от дня недели?
Если так, то ему, Михаилу, ничего не светит.
Нет, будем все-таки думать, что он ошибся. И хорошо, если тут нет фиксированного числа попыток…
Еще раз:
tanyusha
Tanyusha
TANYUSHA
tanjusha
Никакого эффекта.
Бормотание бандюков за спиной сменилось нехорошей настороженной тишиной.
Уже ни на что особо не надеясь, он набрал, скорее, по наитию
tanyushka
Компьютер мигнул и загрузился.
Кортуев шумно перевел дух. Кто-то за его спиной тоже.
Блиннн! Неужто он запомнил неправильно? Или пароль таки менялся время от времени? Неважно. Главное, машинка заработала. И дай Бог, чтоб ее не пришлось перезагружать. Ибо совсем не факт, что второй раз сработает та же tanyushka.
Ведь, на самом деле, все только начинается. И в животе по-прежнему ворочается ледяной иглистый комок, то и дело задевая своими колючками мочевой пузырь. А в сортир эта гвардия не выпустит…
Кортуев попытался унять дрожь в пальцах (по крайней мере, до состояния, чтоб мышка не прыгала по столу) и запустил нужную программу, достаточно абстрактная пиктограммка была подписана не менее замысловатым словечком «kongregator». Латынь, да еще с ошибкой. Знатоки, тудыть их… Товарищи ученые, доценты с кандидатами…
Михаил бодро защелкал мышкой, добираясь до нужных функций.
Хорошая зрительная память выручала его не раз.
Выручала на экзаменах, позволяя получать «отл.» и «хор.». Так что Кортуев, пожалуй, раньше своих преподавателей осознал тот нехитрый факт, что ученого из него не выйдет. Ибо умение запомнить формулы и сопровождающие их текст (пусть даже поняв и то и другое) – это одно, а способность придумать на базе этих же формул что-то новое – совсем другое.
Выручала в картах. Он прекрасно помнил, что ушло в отбой и кто что принял, не сумев отбиться, в банальном «подкидном дураке». Другой, может, и зарабатывал бы на этой своей способности. Но Кортуеву было скучно и противно. Люди, которые соглашались играть в карты на деньги, как правило, не вызывали у него уважения. Наверное, с детства вбитый комплекс «хорошего мальчика»…
Выручала на работе – он хорошо запоминал пункты договора или закона и при случае цитировал их по памяти партнерам и мелким проверяющим. Срабатывало, правда, не всегда.
Выручила она и сейчас.
Знакомые всполохи заплясали над предметным столом.
Оставалось решить, над кем ставить эксперимент. Артур, ясное дело, на это не пойдет – «не царское это дело». Хотя в древности именно что царь (вождь, предводитель, etc) обязан был первым идти в бой или еще на какое опасное предприятие. Но мы ж не дикари-с…
Рыжуха… Слишком псих. Еще выдернет руку в самый неподходящий момент. Да еще в монитор заедет.
Остается Амбал. Он же Громила. Хотя если уж этот дернется, то разворотит не только монитор, но и всю установку. Но делать нечего…
— Ложи сюда руку, — велел ему Кортуев самым приказным тоном, на который был способен.
И тот сперва шагнул к аппарату и только потом остановился, оглянувшись на Артура.
— Это на хрена?
— Браслет с тебя попробую снять.
— Ты че, бля, он же неснимаемый… У нас пацан пытался – его так е…ануло, лапа вся черная была от ожога.
Ну да, правильно, зэки — не простые шахтеры, могли для них поставить в изделие некий контур охранный. Хотя, может, пацан тот просто не туда железкой ткнул…
— Я не снимать буду. А передатчик отключать. Сам браслет на тебе останется, носи на здоровье, — Кортуев скривил рот в усмешке. — А вот мигалка, если повезет, работать перестанет. И хрен тебя кто найдет.
— А если не повезет? — подозрительно спросил Громила.
— Значит, не перестанет, — как можно безразличнее пожал плечами Кортуев. — Я ж никогда такими машинками прежде не занимался. Но кто не рискует, тот сам знаешь…
— Давай-давай, Амбал, клади свою пакшу, куда господин профессор велит, — скомандовал Артур, ненавязчиво поигрывая стволом. Громила свой автомат вообще на стол положил. Рыжуха, правда, был поосторожнее и с плеча смертоносную машинку не снял, но на то, чтоб перехватить ее для стрельбы, у него ушла бы пара секунд. А Артур явно был готов к пальбе прямо сейчас.
«Хитрый и беспощадный», подумалось Кортуеву. «Потому, видать, его эти отморозки и слушают. Но и им время от времени приходится напоминать, кто в команде самый центровой».
Амбал матюкнулся, шагнул к «макроскопу» с самым хмурым видом, постоял секунду – и сунул левую ладонь в радужное сияние.
— Ну как? — спросил Кортуев. Между прочим, он не имел ни малейшего представления о том, как именно поведет себя живая человеческая плоть, попав в зону обработки. Надежда была только на то, что энергии воздействия там совершенно копеечные (ведь все эти хитрые излучения несли информационно- управляющие импульсы, а не разрушающие) да на то, что в ином случае господа физики снабдили бы свою машинку предупреждающими надписями и защитными экранами. Безалаберность безалаберностью, но технику безопасности студентам вдалбливали крепко еще на третьем курсе. Еще бы – ведь кое-кому из них приходилось потом работать с делящимися материалами, а те шуток не понимают и человека гробят на раз-два.
— Да никак, — ответил Громила, кажется, сам удивленный. — Даже не греет.
— Тогда, — вглядываясь с мешанину символов на экране и надеясь, что правильно их понял, скомандовал Кортуев – сдвинь-ка руку еще чуток вперед и поверни. Не, это много, вот так.
Он потянулся, взял Амбала за локоть (тот явно напрягся) и в несколько движений расположил запястье на предметном столике наилучшим, как он надеялся, образом. Лучи перестали мельтешить и замерли, словно ухватив что-то в толще тусклого, словно старое олово, браслете. Может, и впрямь ухватили.
— А теперь не мешайте мне, — как можно более жестким голосом проговорил Михаил и сунул руки в перчатки, а босые ноги – на клавиши «ноготуры».
Чистая ведь авантюра! И произойти может все, что угодно. Ну да ладно, ломать – не строить, да и Таня обещала…
«Наложение двух программ ни к чему хорошему не приведет. Испортится чип – это сто процентов. Может, даже рассыплется».
«Будем надеяться», сказал себе, пробормотал что-то вроде неоформленной молитвы, зажмурился и нажал Enter большим пальцем правой ноги.
Окончание следует…
