Глава 12
После собак мой самый нелюбимый зверь – лошадь. Я понимаю, что это полезные твари, с их помощью люди наловчились ездить куда быстрее, чем ходить пешком. Больше того, я и сам не раз катался в каретах, телегах и прочих повозках, иногда – не без удовольствия. Но вот когда меня берут на седло, как какую-нибудь борзую… Бррр. Трясет, подкидывает, да еще вонь эта… А главное – ну кто б мне объяснил, зачем я понадобился хозяину на этой охоте? Сам он, конечно, себя утруждать объяснениями не стал. Даже не предупредил. С утра сказал только «мы с тобой сегодня едем кататься». И все.
Я понимаю, не по чину фамилиару у своего мастера отчета требовать. Да и зачем бы ему меня предупреждать? Что я, ружье бы ему чистил с вечера? Сумку собирал? Я ж не кот в ботфортах из старой сказки. А все равно обидно… Да еще вставать пришлось ни свет ни заря…
Выехали на какой-то луг целой толпой (или как назвать сборище конных?). Все куда-то скакали, в кого-то стреляли — то в зайцев, то в рябчиков. Трубили в рожки, орали, хвастались конями, оружием, одеждой, прошлыми трофеями, разводя руки так, что те чуть из плеч не выскакивали. По-моему, какой-то краснобай даже свою котарди порвал – треснуло подмышкой… Как по мне, устроено все было из рук вон плохо, поэтому неудивительно, что большинство птиц и зверей от охотников благополучно удрали. И еще счастье, что стрелки не попали друг в друга, а лошади не поломали ноги, ибо трава на лугу оказалась на диво скользкой от росы, а сам он – кочковатым да кое-где еще и болотистым, полого спускавшимся к небольшой и очень извилистой речушке, берега которой густо заросли мелким ивняком да ольшаником. Пешочком бы с хозяином погулять по этой благодати, в тишине… Тогда и добычи было бы куда больше. Но он, кажется, вовсе не ради нее сюда забрался. Всё подскакивал к каким-то незнакомым дворянам, представлялся, вежливо приподнимая новенькую треуголку – и те разом оживлялись. «Скажите, это ведь вы давеча были в городском парке? И что, всех в одиночку?» «О, наслышан, наслышан. Не хотел бы я скрестить с вами шпагу». «Фрайхерр, до вашего появления здесь я считался лучшим фехтовальщиком. Вы покусились на мою славу». Или, полушепотом: «Знаете, говорят, кое у кого после той истории в парке вырос на вас огромный зуб!». Причем этот полушептун так и вертится вокруг, хотя, казалось бы, нужно держаться подальше – а ну как владелец того самого зуба надумает укусить прямо сейчас?
А хозяин всем улыбается, сыплет любезностями: «Ну что вы, слухи преувеличены, головорезов было всего трое, а в клинки я вообще сошелся только с одним». «Помилуйте, минхерр, ваша слава останется при вас, ведь это была не дуэль мастеров клинка, а всего лишь схватка с уличными головорезами». «Я рад, что оказал услугу городу – хоть я и не родился в Кальме, но немало прожил в нем еще мальчишкой и счастлив, что теперь на его прекрасных улицах станет чуть спокойнее. Ведь хороший разбойник – мертвый разбойник, не так ли, бургомистр?»
Ну, и конечно «Ах, какой милый зверек. Его можно погладить?» — «Осторожнее, он достаточно норовист. Но для вас, сударыня, безусловно, сделает исключение. Не бойтесь, не укусит».
И что остается делать? Только шипеть. Чтоб дамочка вроде как и погладила, и больше свои лапы не тянула, пусть и в перчатках из тоненькой, словно лягушачьей, кожи. Похоже, хозяин как раз таким исходом остался доволен. Ему тоже не улыбалось, чтоб вокруг его лошади толкался целый курятник барышень на выданье, желающих потереть мою шкурку.
В итоге молодиц я распугал. На самых настырных пришлось даже тявкнуть. Осталась одна. Я только было раскрыл пасть пошире, как хозяин положил мне руку на морду. Очень так значительно положил. Пришлось заткнуться. Тем более, что эту особу я узнал – это с ней мастер гулял по парку перед самым нападением. И это она метнула в одного из головорезов свой кинжальчик. А еще у нее в руках сегодня было на удивление знакомое ружье – с тонким стволом и гербом на прикладе. И держала она его, надо сказать, ловко, сразу видно привычку.
Я пригляделся повнимательнее. Рост человека, сидящего на лошади, определить сложно, но дамочка явно высокая. Кажется, даже выше моего хозяина, а он у меня совсем не маленький, хоть и тонковат в кости. Брюнетка, а кожа очень белая и словно чуть прозрачная. И из-под нее едва просвечивают бледные веснушки. Немного, но есть. Скулы высокие, таких у здешних жителей почти и не бывает. Наверное, чужая кровь чувствуется. Подбородок острый и чуть вперед выдается. Выдается – и выдает непростой характер. Глаза… не пойму, то ли коричневые, то ли зеленые, навроде чуть-чуть недозрелого лесного ореха или, может, желудя. Руки-ноги длинные и, сдается мне, сильные не по-женски. Вон мышца под перчаткой ходит – чисто тетива арбалетная. Повод держит уверенно, и лошадь ее слушается. А главное – говорит девица совсем не так, как ее многочисленные товарки:
— А с вами интересно иметь дело, фрайхерр. Нельзя сказать, что расстались мы при обычных обстоятельствах. Вы прервали беседу на полуслове и достаточно нелюбезно оттолкнули меня в кусты, что стоило мне платья.
— Сударыня…
— Не перебивайте, это невежливо. Так вот, я, вдобавок, лишилась моей любимой заколки для волос…
— Это с трехгранным клинком?
— Именно. Я пыталась было использовать заколку с двусторонней заточкой, но она немилосердно портит волосы. Так что трехгранная лучше. А вы меня опять перебили, несносный… Хотя, надо отдать вам должное, вы сумели увести за собой всех этих мужланов. И когда я, наконец, добралась до кареты, то, ко всему, обнаружила пропажу столь дорогой моему сердцу лацертины, — и она погладила приклад ружья. – Причем форейтор клянется, что не отходил от экипажа. Наверное, уж очень ловкий попался воришка. Как я себя ругала, что взяла ее с собой! Ну, спрашивается, зачем, все равно в городской парк с оружием не пускают никого, а тем более девицу. Ну, словно дитя малое с игрушкой…
По-моему, последнюю фразу она за кем-то повторила.
— И вот на следующий день, когда я уже успела оплакать пропажу, капитан городской стражи пообещал «приложить все силы», из чего я поняла, что в лучшем случае – подберет оружие, если сам на него наткнется, а батюшка наотрез отказался заказать копию, от вас является посланник и возвращает мою милую. Вы скажете, что глупо так привязываться к куску железа?
— Вовсе нет.
— Вот как? Отчего же?
— По ряду причин, милая фройлян. Начать с того, что это не просто кусок железа. Это произведение искусного мастера, в которую он, надо полагать, вложил часть себя. А мастерство достойно уважения. А порой – и душевной привязанности. Кроме того, для вас это не просто игрушка, не так ли? Это что-то, чему вы тоже успели отдать часть себя, не так ли?
— Вы проницательны.
— Наконец, это оружие, а не игрушка.
— Вот только не надо этих пошлостей про рыцарей и имена их мечей, ладно?
— Как прикажете.
Ишь ты! Да с каких бы это дел ей моему хозяину приказывать!
— Кстати, принес мою девочку некий мальчишка, сам повадками напоминавший мелкого воришку. Несмотря на новехонький костюм – такой новехонький, что торчал на нем, как скворечня на шесте. И как это вам удалось, фрайхерр?
— У всех у нас есть свои маленькие тайны.
— Вы связаны с местными гильдиями?
— Что еще за гильдии?
— Не притворяйтесь!
— И не думаю, фройлян. Я приехал в Кальм совсем недавно, а уехал из него еще ребенком. Так что не знаю многого об этом, без сомнения, примечательном городе.
— Выговор у вас и в самом деле нездешний. Хотя происшествие в парке заставляет думать, что нечто с гильдиями вас связывает. Или что кто-то попытался связать их с вами.
— Гильдия – это некое объединение местных разбойников?
— Ну что вы! Разбойники – это которые в лесах. И объединяются они в шайки. А тут у нас все же город, поэтому живут в нем воры, грабители и душегубы. И у каждого – свое ремесло. Вор, скажем, смертельно обидится, если назвать его душегубом. И наоборот. После происшествия в парке я подумала бы, что вы перешли дорожку кому-то из гильдейских. А вы после этого отважились принять участие в охоте, вместо того, чтобы забиться в нору поглубже или просто удрать из города. Уважаю!
— Вы любите риск, фройлян? – вдруг очень серьезно спросил хозяин.
— Риск? Признаться, вы меня озадачили таким вопросом, — она прикусила нижнюю губку, и я подумал, что если ее лошадь сейчас как следует тряхнет, то быть губе прокушенной, и фифе потом придется ходить с опухшим украшением под носом. Но лошадь, как назло, шла удивительно ровно. – Я люблю скакать верхом больше, чем вышивать на пяльцах, а стрелять в цель – больше, чем читать слезливые поэмы. Я люблю собак больше, чем кошек, а лошадей – больше, чем кроликов. Но риск… О моем кузене говорят, что он любит риск. Он может скакать грозовой ночью через лес, или выйти в море в шторм, или в одиночку схватиться в переулке с тройкой душегубов. Но – это часть того дела, которым он занимается. Вот его он любит. Наверное, из него вышел бы скверный лавочник или плохой мельник. Ему подавай что-то более беспокойное. Наверное, и у меня такая натура. И все же я не пойду шляться в одиночку по темным портовым переулкам, выискивая приключения на свою… голову. Мне и охоты достаточно. Хей!
Она тронула узду и понеслась вперед рысью, нагоняя умчавшуюся вперед кавалькаду. Видимо, подразумевалось, что хозяин последует за собеседницей. Он и последовал, хотя управлялся с конем куда хуже взбалмошной фройлян (да ведь и конь был не его, может, Тернелисуса, я не знаю). И мне оставалось только цепляться когтями за кожу седла, к счастью, уже достаточно исцарапанную.
Кавалькада тем временем вовсю развлекалась пальбой по несчастному одинокому зайцу, мотавшемуся по лугу и совершенно потерявшему голову. Палили прямо с седел, больше для развлечения. От пороховой гари у меня тут же защипало в носу, а от грохота и криков охотничков – заложило уши. Кто-то из господ стрелков сам перезаряжал оружие, стараясь продемонстрировать окружающим, как ловок и спор он в этом деле – и просыпал зелье мимо ствола. Кто-то поручил перезарядку слугам – и теперь орал на них, требуя поторопиться.
Бух! Трах! Вуух! Кряк! – ружья бахали на разные голоса, свинец взрывал влажную дерновину, заяц носился сумасшедшей меховой молнией, выписывая зигзаги. Он бы давно ушел в кусты, замыкавшие луг по дальней стороне, да оттуда неслись взвизги охотничьих рожков и грохот колотушек. Егеря выпугивали зверей на охотящихся господ, рискуя подставиться под выстрел особо неумелого стрелка. К счастью, до кустов было далековато, не всякое ружье добьет. Все же на забаву здешние нобли выезжали не с боевыми мушкетами и аркебузами, а с оружием поменьше да полегче. Оно и понятно, мушкет вообще не каждому по плечу – тяжеленная штуковина, да и длинная, недаром из него обычно с подпорки бьют, а на охоте это неудобно.
Мы подскакали к конной толпе как раз вовремя, чтоб оценить искусство давешней фройлян. Она остановила коня, да так, что тот встал статуей, приподнялась в седле – надо заметить, сидела она по-мужски, хотя широкие складки платья и скрывали ноги до самых кончиков шосс – прижала к плечу лацертину и спустила курок.
Бахнуло не слишком громко, облако белесого дыма окутало девицу, а зайчишка дернулся и затих серой кочкой. Да вот дело-то какое – я успел заметить, что перед самым выстрелом и он замер эдакой статуэткой с приподнятой передней лапкой. Выстрел, конечно, был славный – шагов за полтораста, никак не меньше, и в неподвижного зайца попасть нелегко. Но остальные-то палили по скачущему…
— Браво, фройлян, — негромко произнес подъехавший хозяин. И, кажется, она его услышала сквозь хор неискренних поздравлений, несшихся со всех сторон, перестук копыт, звяканье трензелей и прочий шум, что издает обычно большое собрание конных. – У всех у нас есть свои маленькие секреты, верно?
Она чуть дернула изящной бровью и отвернулась, делая вид, что ее очень интересуют напышенные и насквозь фальшивые похвалы какого-то прыщавого юнца в фиолетовом дублете. Юнец с одинаковым сладострастием зыркал и на фройлян, и на ее оружие, видать, засыпающий мальчишка боролся в нем с проклевывающимся мужчиной.
Потом оказалось, что мы – то есть, хозяин и я – приглашены на ужин. Тот должен был состояться здесь же, в охотничьих угодьях, причем для узкого круга лиц. Большинство разряженных, но уже изрядно забрызганных липкой жирной грязью и испачканных пороховой гарью господ отправились по домам хвастать трофеями (у кого они были), перемывать кости друг другу и тиранить слуг, которым не так просто будет отчистить господские одеяния. А десятку избранных были приготовлены шатры, столы под навесами, разложенные костры с закрепленными над ними вертелами и даже расстеленные на траве ковры, а там, где последних не хватало – попоны.
Знакомую мастера – я, наконец, вспомнил, что ее звали Лиссия фан Клайес — тоже ждали. И особая палатка, куда она тут же упорхнула переодеваться, и пара слуг, и даже… обезьяна. Крупная такая четверорукая тварь на цепочке, прикрепленной к красному кожаному поясу. Почти черная, совсем без хвоста, но с белыми то ли пятнами, то ли кольцами на морде. Увидев хозяйку, запрыгала на месте, заухала, потянулась – и я удивился тому, какие у нее (у обезьяны, понятное дело, не у хозяйки) длинные руки. Лиссия тут же скормила любимице кусочек яблока. Гм. Я тоже не отказался бы…
А вообще не люблю этого обычая – зверей дома держать для забавы. Не фамилиаров, а обычных. Понимаю, зачем нужны лошади или, скажем, коровы. Полезные в хозяйстве животные. Сыр, например, дают. Не люблю собак, но признаю, что и они могут быть нужны человеку – дом охранять или в охоте помогать. Даже от кошек бывает польза – особенно не в домах, а в амбарах. А вот эта тварюшка размером с шестилетнего ребенка – какой с нее толк?
Впрочем, додумать мысль мне не дали – я срочно потребовался хозяину.
Оказалось, что с ужином не все гладко. Хозяин всех этих столов и навесов, краснолицый дородный седой дворянин (кажется, родственник самого герцога) уже топал ногами и орал на повара, отчего тот стал одного цвета со своим колпаком.
— Запорю, бездельник! Самого велю закоптить с травами! Сам тебя сейчас на вот этот самый вертел насажу!
Краснолицый в самом деле схватил с деревянных рогулин здоровенный железный штырь и принялся размахивать им, словно шпагой (все же силы ему было не занимать), наступая на беднягу кухаря. У того на поясе висели в ножнах аж три ножа, и один из них, самый большой, вполне сошел бы за подходящее оружие в рукопашной схватке, но бедный повелитель котлов да горшков и не подумал защищаться. Уж он, конечно, владел ножом, но совсем не в том смысле, который обычно вкладывают в это выражение бойцы.
— Простите, что вмешиваюсь, но что случилось?
Хозяин ловко втерся под руку разошедшемуся седовласому. Вроде и сбоку подошел, но тому сразу стало неудобно размахивать железякой, и он с яростью воткнул ее в землю, словно трость. Резко развернулся к нахалу, посмевшему задать вопрос, но хозяин смотрел так безмятежно-сочувственно, что буян проглотил фразу и заговорил чуть спокойнее.
— Да вот, изволите ли видеть, сударь, этот болван ухитрился оставить нас без ужина. Вина привез, маринадов привез, зелени какой-то накрошил. А мяса, поверите ли, мяса нет! Самого его зажарить велю, ей-ей!
— Ну, не думаю, что большинство присутствующих будут в восторге от такого блюда. Думаю, среди представителей знатных фамилий Кальма не так много потомков дикарей-людоедов из Вест-Индии. Подозреваю даже, что нет ни одного. Хотя… говорят, они тоже красны кожею, но волосы у них черны.
— Да вы шутник, сударь!
В подтверждении этих слов краснолицый оглушительно захохотал. Свитские угодливо подхватили.
— Простите, не имею чести…
— Барон Вильхельм фан Клайез. Только не Клайес, а Клайез. Я вижу, вы уже знакомы с моей очаровательной племянницей. Но мы с ней из разных ветвей. А вы?..
Хозяин назвался. Не полным родовым, но все же…
—Фрайхерр… Немного вас осталось, — как-то враз посуровел Вильхельм. – Издалека?
— Да, весьма. Думаю, название моей родовой деревеньки вам ничего не скажет. Но я успел поскитаться по свету…
— Да? Тогда, может, ваш опыт путешественника нам поможет? Извольте видеть, жрать совершенно нечего… Этот бездельник, задница которого, клянусь честью, все же пострадает если не от вертела, то от порки… Так вот, этот болван ждал, что мы привезем дичи. Нет, вы видели, — снова распалился вдруг фан Клайез и стал еще краснее, прямо хоть бери его рожу и вместо запального шнура к затравочной полке какого-нибудь фальконета прилаживай. – Вы видели?! Мы должны ему снедь привозить, чтоб он, каналья эдакая, только готовил… Конечно, мы кое-чего привезли. Вон Лиссия – как зайца-то сняла, а? Но одним зайцем сыт не будешь…
— А как вы относитесь к идее рыбного стола? – спросил хозяин.
— Рыбного? – старик оглянулся на речушку, протекавшую шагах в трехстах от разбитого бивака. – Вы предлагаете устроить еще и рыбалку?
— Да нет, я просто попрошу своего слугу наловить нам на ужин. Может, еще и раки попадутся. Не знаете, раки тут есть?
— Попадаются… — растерянно ответил барон. – Да только сколько ж времени ваш слуга ловить-то будет? Вон уже и солнце книзу клонится…
— Мой – справится быстро.
И хозяин свистнул – особым таким свистом, которым он, бывало, меня подзывал, когда на людях. Это означало, что мне предстоит изображать тупого ручного зверя, вроде той же черномордой обезьяны. Может, кто и будет подозревать, что я – фам, но подозрения – они подозрения и есть. На этот случай на меня хозяин даже ошейник нацепил, хотя я терпеть их не могу. И шею трет, и плавать мешает, за водоросли цепляется… Хорошо хоть не намордник.
В общем, кинулся я со всех лап к нему, загирркал самым глупым образом. Ни дать ни взять щенок, которого гулять позвали. Аж самому противно.
— Ну что, Мидж? Добудешь нам рыбки? Рыбки, Мидж, рыбки, — хозяин несколько раз повторил это словно внятно и раздельно, как недоумку, да еще ткнул рукой в сторону реки. Я, изображая тупость, посмотрел на него несколько вдохов, потом повернулся и потрусил к воде.
Следом за мной увязались все почтеннейшие приглашенные – кто пешком, а кто и верхом. Еще, чего доброго, топотом мне всю рыбу распугают. По дороге расспрашивали хозяина, вправду ли он верит, что я по его приказу полезу в воду рыбачить.
— О, он у меня смышленый. Почти все понимает, прям как собака.
Ну, спасибо тебе, дорогой мастер, за сравнение. Я тебе тоже что-нибудь такое дружеское скажу. Потом, когда придумаю.
— Не может быть!
— Отчего же, сударыня. Я слыхал, что такие вот порешни – очень смышлены и привязчивы бывают, если взять их из гнезда маленькими.
— О, поверьте, — это снова хозяин, — у меня на родине такие служат иногда в рыбачьих семьях получше собак. И рыбачить помогают, и с лодки веревку на берег подадут, если волна пристать не дает. Говорят, даже детей нянчат. Уж защитить младенца от крысы или змеи точно смогут.
— Это да, — важно откликнулся кто-то с интонациями знатока. – Вон клыки какие.
Я не выдержал и плюхнулся в воду раньше, чем собирался. Надо было бы выше по течению подняться, там вон бухточка симпатичная, да уж мочи не было слушать весь этот людской балаган. А так – получите, господа болтуны, речной водички.
Ну, зато уж теперь, у дна, никто на меня пялится не будет. Даже хозяин – связку он затевать не стал, а обычным зрением и ему сквозь воду не пробиться.
Сначала для развлечения погонялся за всякой мелочью, вытащил на берег и в зубах, как кошка – мышку, принес хозяину карася побольше ладони, да окуня такого же. Ну, чтоб убедились все эти высокородия да светлости, что он у меня – не трепач бессовестный. Мол, обещал рыбу – вот вам рыба, а что невелика, так не взыщите, какая в здешних водах водится. Но, кажется, хозяин этот мой маневр разгадал. Наклонился, якобы погладить меня по холке, и на условном нашем языке прощелкал чуть слышно:
— Кончай дурить. Мне и в самом деле нужна добыча.
Эх, и подурить не дает…
Пришлось постараться. Возился долго, но в камышах высмотрел сперва щуку длиной почти в руку. Она, дура, таких, как я, и не видала, кажись, поэтому поймать ее сумел почти без труда. Потом заметил в кувшинках тень. Думал – сазан, оказалось – жерех. За этим пришлось помотаться. Но рыбы – они хоть и быстрые, а тупые. Обманул я его на очередном повороте да и прокусил башку. Здоровый попался, чуть не с меня. Вот когда его выволок – тут уж шум поднялся. Ох да ах, да какой охотник, да что за добыча знатная… Я дослушивать не стал, снова под воду ушел. Правда, эти два хищника тут почти все распугали – уж и не знаю, как уживались на этой излучине. Пришлось сплавать пониже, где обнаружилась небольшая старица. Был тут островок, видать, а потом одно русло заросло, заливчик остался. Где-то повыше по течению должен быть и второй… На досуге разведаю. А пока искать надо. Лягушек хватает, глядишь, будет кто-то, кто ими брюхо набивает. Ага, так и есть! Под корягой засел соменок лет трех-четырех от роду. Пуганул его как следует, он с дурной рыбьей башки выскочил, я его за холку зубами… Ага, холка-то ого-го! Эти твари растут быстро, так что добыча с добрых два фусса[1] оказалась. Да толстый… Еле выволок на берег. Зато не стыдно и показать.
А вот раков не нашел. Ну и ладно, господа дворяне и так оказались довольны. Помилованный по такому случаю повар пообещал их удивить «невиданным супом из зайца и сома». Может, сам только что придумал. Виданое ли дело – мясо вместе с рыбой варить?
Но мне-то что. Размялся, искупался, хозяину угодил – и ладно. Будет ему о чем еще поговорить с этой… Лисьёй…
Лис, между прочим, я тоже не люблю…
***
Проснулся я от визга. Тот буквально подбросил меня, так что я вскочил на все четыре лапы и заводил головой из стороны в сторону еще до того, как открыл глаза.
Люди так не визжат. Лошади тоже. А больше тут и не было никого. Разве что…
Так и есть. Давешняя черная обезьяна висела, держась одной своей невероятно длинной ручищей за ветку старой ивы, под сенью которой стояли шатры, а другой указывала куда-то вдаль — и верещала. Пронзительно, но, кажется, не очень громко, как для людских ушей. Стояло раннее-раннее утро, то самое время, что у моряков зовется «собачьей вахтой». А тут, на суше, никаких вахт никто и вовсе не выставлял. Оно, вроде, и понятно – на своей земле, в двух шагах от города, ни войны, ни крестьянского бунта. Кого бояться?
Оказалось, есть кого. Или чего.
Над стеной тростников поднимался дым – сизый, почти невидимый на фоне сереющего неба. Больше мне отсюда, снизу, ничего было не разглядеть.
Терпеть не могу лазать по деревьям. Я все же не куница. Но тут делать было нечего – цепляясь когтями за кору, благо, та у ивы мягкая и вся в глубоких морщинах, я полез вверх. Ствол, зараза, хоть бы чуть-чуть был наклонен! Так нет, торчал строго вверх, как пика у стражника в почетном карауле. Пришлось выписывать кренделя, пробираясь к ближайшей развилке, словно пьяный лавочник по дороге из кабака домой. После первой ветки дело пошло легче, а на пятую я просто запрыгнул.
Та-ак. Дело еще хуже, чем мне в начале показалось. Длинная огненная змея ползла по зелено-коричневому верху тростниковой гривы, охватывая едва ли не полгоризонта. Ветерок – слабый, еле заметный – дул от нас. Потому-то я сквозь сон и не почуял запах гари. А вот пламя шло к нам. И довольно бодренько – вопреки ветру, вопреки тому, что тростник только-только начал подсыхать, а палки рогоза – курчавиться бурым пухом. Огонь шел, пожалуй, со скоростью человека. А тут – и шатры из навощенного, чтоб росы не боялись, холста, и набитые соломой тюфяки, и несколько охотничьих колясок с плетеными из черемухи кузовами. Да многочисленные корзинки из-под еды. Да скатерти. Есть чему полыхнуть.
Обезьяна — а она заткнулась, как только увидела, что я лезу наверх — снова коротко вякнула и посмотрела на меня со своего насеста.
— Нет, туда, к тебе я не заберусь, — отщелкал я на универсальном фамилиарском. Так, просто на всякий случай.
Ни леща она не поняла, конечно. Но вдруг ткнула свободной рукой сперва вдаль, потом – в сторону палаток.
Или поняла все-таки?
— Вгры! Вгры! — и снова рукой. Потом перевернулась, ухватилась ногами за ветку (да-да, у нее и ноги оказались такими же хватучими, как руки), а ладошки сложила и прижала к щеке. Так делают детишки, когда спят – если вы только можете себе представить себе ребенка, способного спать вниз головой.
Но раки вареные, я ее понял!
Рискуя остаться без когтей, скатился вниз по стволу и рванул к хозяину. Вход в шатер был зашнурован туже, чем корсет у иной модницы, поэтому, чтоб не тратить времени, я просто рванул зубами неподатливую холстину со вкусом старой свечки.
Вот в такие мгновения я понимаю, зачем люди ругаются — чтоб не лопнуть от того, что тебя переполняет.
Постель была пуста.
Значит, пока я дрых у входа, охраняя хозяйский покой, он (мастер, понятно, а не покой) чуть колданул меня, чтоб сон стал покрепче, вылез и отправился куда-то, не забыв как следует зашнуровать выход. Но вот мой нос зашнуровать он не смог.
Я помчался по следу, как паршивая гончая. К счастью, бежать далеко не пришлось. Еще один шатер – пораскошнее, с кожаным верхом, двуцветными витыми растяжками щегольского шелка и с колышками, нарезанными не из ближайших кустов, а загодя выточенными в столярной мастерской. Зато один из углов не прилегает к земле, а нависает над небольшой – едва мне пролезть – ямкой. Я и пролез.
И гирркнул во всю глотку, хотя и знал, что нагоняя не избежать.
Они лежали там оба – хозяин и эта… Лиса… Прикрыв тела — все же утренняя прохлада пробралась под вощеный полог — стеганым одеялом, одним на двоих. Знаю я такие – теплые, потому что набиты шестью, но не колючие, потому что в два слоя обшиты тканью, и не простой льняной, а из привозного индского коттониума.
Хозяин подхватился сразу – для таких случаев у нас с ним есть пара-тройка особых сигналов. Единым слитным движением выхватил откуда-то из спутанных тряпок в изголовье короткий абордажный тесак.
Лиссия выкатилась из-под одеяла двумя вдохами позже – и навела на меня ружье. То самое, что недавно потеряла, а потом обрела благодаря мальчишке с плотины. Узнала, чуть опустила ствол, проговорила недовольно (явно очень испугалась – то ли нападения, то ли того, что ее застукают с мужчиной, у людей с этим все куда как сложно):
— Юкки, твой питомец так по тебе соскучился?
— Нет, Лисс, что-то случилось.
Хозяин уже подхватил штаны (кажется, он все-таки немного стеснялся своей голой задницы) и стоял, держа их в левой руке, а тесак – в правой.
Девица прикрыла наготу одеялом, хотя уж кого-кого, а меня ей точно не следовало стыдиться – я же зверь, а не мужчина. А хозяина… Тут уж ей виднее, только он смотрел сейчас не на ее прелести, а на меня.
Я, как только мог быстро, отщелкал ему, что происходит там, снаружи.
— А ветер? Точно от нас?
— От нас.
— Ты не спутал?
— Хозяин, ты дым слышишь? Если бы ветер был к нам, то почуял бы, сам знаешь, какая вонь стоит, когда плавни горят.
— О чем это вы там? — спросила Лиссия, натягивая брэ[2]. Ее, кажется, нисколько не удивил сам факт того, что мы говорим друг с другом.
— Беда, — коротко ответил мастер. — На нас напали, Лисс.
Он по-особому повел носом и добавил:
— Напал, судя по всему, маг.
— А ты…
— Попробую. Это огневик. Кому, как не мне…
Гм. Это они что же, тоже друг друга так хорошо понимают, что другим не угнаться?
— Все так серьезно?
— Хитрый говорит, что если не поторопимся, через полчаса нас зажарит, как поросят. А он знает, что говорит. Сюда идет верховой пожар по плавням.
Она побледнела. Похоже, тоже знала, что это такое.
— Ладно, поднимай тревогу.
— Не бойся, в суматохе никто и не заметит, откуда я вышел и что у тебя с туалетом, — зачем-то ответил хозяин, шагнул к входу как был, в одних штанах, скупым взмахом отточенного лезвия разрубил все завязки и выскочил наружу.
Зарево уже окрасило небо. Лошади, кажется, что-то почуяли, хотя было далековато. Они беспокойно перетаптывались и тихонько, жалобно ржали. А вот их хозяева дрыхли, как мешком прибитые.
Мастер оглянулся, шагнул к ближайшему слуге или, может, охраннику, вытащил у того из-под бока мушкетон и жахнул в воздух. Грохот заставил меня вздрогнуть, а лошадей – заметаться на своих привязях с истошным ржанием. Рубленый свинец сорвал целый ворох веток и листьев со старой ивы — не с той, на которой мы давеча общались с черномордой и четверорукой тварью, а с другой, поменьше.
— Что?.. Где?.. — послышалось со всех сторон.
Слуга, над ухом у которого грохнуло, вскочил и суетливо зашарил по земле в поисках оружия.
— Тревога! Пожар! — заорал вдруг хозяин не своим голосом. С чего бы — вроде, поздно ему пугаться, я уже обо всем предупредил. — Все наружу!
Я заозирался. Дымы теперь поднимались со всех сторон. Горел не только тростник — горел лес, отступавший от реки в этом месте шагов на двести. Путь к отступлению вот-вот мог быть отрезан.
— Мастер!
— Чего тебе?
— Там, чуть ниже по реке, бывший островок. Старица есть.
— Веди, — и уже на обычном, людском языке:
– Все за мной.
— Фрайхерр, вы куда? С ума сошли? Там же камыш сплошной, полыхнет…
— Возьмите шпагу, барон, — перебил хозяин, и фан Клайез покорно заткнулся. — И слугам дайте какие-нибудь кинжалы, что ли…
Счастье, что на ночевку тут осталось не больше полутора десятков человек. Плюс с полдесятка их слуг. А то бы даже хозяину их ни в жизнь не унять в срок. Все ж дворяне, все с гонором. А дворяночки — те еще и без мозгов. Одна затеялась было визжать, другая – в обморок хлопнуться. К счастью, у Лиссии нашлись какие-то нюхательные соли (хотя уж ей-то они точно без надобности, она нас всех еще переживет).
Мужчины оказались немногим лучше – что дворяне, что простолюдины. Один орет, что не может тут бросить брабантские скатерти – барин-де с него шкуру спустит. Другой требует немедленно спасать хирсанские ковры, которыми застелена земля в шатрах… Да тут еще лошади… Не бросать же — они-то уж ни в чем не виноваты. А огня боятся, бесятся…
На бывший островок взобрались, когда дымом в воздухе уже не то, что пахло – над нами носились в вихрях розово-серого воздуха хлопья сгоревших листьев. И заметно потеплело.
Хозяин, по-моему, был тут едва не самым младшим. Но взялся командовать. И чувствовалось, что опыта у него в этом деле маловато. Да и поди покомандуй всеми этими гонористыми грандами да ноблями! Но он брал силой – то есть, на самом деле, Искусством. Как схватит невидимыми пальцами очередного строптивого маркиза за кишки, как зашипит: «А ну быстро взяли шпагу, ваше сиятельство, и пошли косить камыш!». Мне-то видно, как у мастера кисть шевелится, а сиятельству и невдомек, почему это у него в брюхе вдруг холодная рыба завелась, да такая, что он вот-вот штаны обмочит. Одна беда – на толпу разом так воздействовать не выйдет, только по одному. А времени в обрез.
Островок и в самом деле был низенький и весь заросший осокой, камышом, тростником, рогозом да аиром. И несколько кустиков ивняка нашлись – куда ж без них-то? Без их корней и островок этот, поди, размыло бы совсем.
И вот всю эту зелень хозяин велел срезать и утопить в реке. Резали кто шпагой, кто дагой, кто секачом кухонным. Кому-то он даже свой тесак отдал. А сам стал на самом высоком месте, руки развел да глаза закрыл. Ну, и я у его ног – любопытных отгонять. А то сунулся было прыщавый виконтик с вопросом – чего это, дескать, он, высокородный, должен в грязи лазить, а какой-то фрайхерр бездельничает? Я этого пачкуна как прихватил за причинное место – не сильно, лишь бы почувствовал – так у него сразу все вопросы пропали, живенько пошел дальше свою фамильную шпагу илом мазать. Правда, она трехгранной была, резать несподручно… Пришлось вскоре шпажонку-то отложить и обычный грубый кухонный нож брать.
А хозяин все стоит, только жилы на лбу вздулись. И уже даже я слышу, как вздулись вместе с ними водяные жилы – и под землей, и те, что раньше шли течением вокруг острова, пока не заросло одно русло. Трещат корни, хлюпает ил, с сипением расходятся песчаные губы – и вот уже пошла, пошла водичка, вспоминая старые свои пути-дорожки, пошла, родимая, отрезая нас от матерого берега, где уже бесятся первые пламенные черти, хватают красными языками брошенные палатки да повозки, бегут по вощеному холсту и смоленой коже…
А хозяин все стоит, все держит на себе тяжесть эту неподъемную, сырую, дикую, волею заставляет неподатливые струи пробиваться через забитую илом да торфом канавушку, выворачивать полусгнившие коряги, выдирать цепкие многопальчатые корневища…
Вода бежит – а и огонь не дремлет. В самом деле, как живой скачет по траве (и ведь мокрая же – я сам по ней ходил, хвост мочил), по гривкам камыша, по куртинам лозняка – и так и норовит захлестнуть, дотянуться красно-желтыми лапами до островка. Вонь горелого болота до небес, треск и свист пара, хлюпанье, шипение… Искры — да здоровые, с голубя, почитай — на наш берег перелетают, словно медом тут намазано. А вот только леща им тухлого: нету уже на нашем бережку ни камышинки сухой, ни веточки, ни пушистой горючей колбаски недозревшего еще рогоза. Все срезали-скосили люди да в воду побросали. Успели.
Даже тряпки всякие, что слуги таки не сдержались – с собой забрали, в дело пошли. Намочили скатерти, занавески да подстилки в речной воде и давай по искрам хлопать. Камыш-то не везде под самый корень свели. А осоку – ее еще поди срежь, кочками растет. И вот она прям на глазах сохнуть начала, словно под огонь подкладываясь. С нее мокрыми кружевами пламя и сбивали, если где ухитрилось угнездиться.
А хозяин, похоже, еще и пытается огонь этот колдовской пугнуть. Уж не знаю, как у него выходит – он ведь не огневик совсем, чему-чему его Тернелиус, конечно, учил, да все малости малой. А вот не любит, кажись, мастера моего огонь, отшарахивается.
За спиной у него дамы орут, лошади ржут, да еще черномордая эта визг подняла… Ну, понятно, зверина тупая, ей страх от огня теперь весь невеликий умишко забил. Однако нет на нее сердца у меня – ведь это она, она, четверорукая, спасла нас, почитай, всех. Не подними тревоги – гореть бы и нам в том огне.
Справились…
[1]Чуть больше 60 см
[2]Разновидность кальсон или штанов в Средние века, обычно – принадлежность мужского костюма.
Продолжение следует…
