Глава 16
Я брел по улице, не разбирая дороги, едва не натыкаясь на заборы и стены. Пару раз вляпался в чье-то дерьмо. Наплевать.
Будь на улице белый день, я бы наверняка попал под копыта или колеса. А то и превратился бы в воротник или палантин. Все же среди жителей милого города Кальма, провалиться б ему в самую глубокую преисподнюю, немало тех, кто знает, насколько у моего племени хорошая шуба.
Но вокруг была ночь. Над головой кругами носились рваные тучи, словно нерадивая небесная хозяйка, наконец, затеяла вымести пыль и сор из своих владений, да только заблудилась в поднятых клубах и теперь не знает, где у нее дверь, и лишь бестолково машет метлой. Поэтому на зрение полагаться не приходилось.
Обоняние тоже не помогало – миазмы помоев, скверной кухни, конского навоза, дохлятины и гнилой воды из ближайшего канала забивали нос напрочь.
Плевать… Теперь на все плевать… И на всех.
Я остановился – скорее, по наитию, сработали выработанные годами упражнений и поколениями предков инстинкты. И только потом понял, в чем дело. Дорогу мне преградила крыса. Здоровенный такой крысюк, чуть не с зайца размером, горбоносый, словно хибрус, и такой же наглый. Дурак ты, дурак. Я знаю, что твое племя ходит стаями и что со всеми мне, может, и не совладать. Но уж тебя, голохвостый, задавить точно смогу. Потому что мне сейчас плевать…
— Эй, парень!
От неожиданности я чуть не сел на собственный хвост. Этот крысюк говорил! И говорил, обращаясь ко мне, несомненно.
— Парень, я к тебе… Ты меня понимаешь?
Понять его было непросто — он то зубами щелкал, то начинал попискивать горлом, отчего розовый кончик его носа морщился и ходил ходуном, а уши смешно подергивались.
— Ну, — не слишком-то вежливо, зато кратко гирркнул я в ответ.
— Если понимаешь, то айда за мной.
В конце концов, почему бы и нет? Наплевать ведь…
Я потрусил за бойким крысюком, который ловко петлял среди мусорных куч, лихо перескакивал через вонючие ручейки и нырял в щели между заборами. Надо отдать ему должное, ни одной дыры, в которую я бы не мог протиснуться, по пути не было. Путем он меня вел явно кружным, закладывал петли, дважды возвращался по своим следам… Я ж говорю, дурак. Мой нос уже запомнил его запах – а крысы, как ни крути, пахнут остро и резко, даже человек их порой чует – так что все эти хитрости не смогли бы обмануть и несмышленого кутенка. Если надо, обратный путь я всегда найду. А вот куда он меня ведет? Ага, в вездесущей гнили все слышнее нотки снулой рыбы, мокрого дерева, смолы, пеньки и даже, кажется, пряностей каких-то. В порт? Нет, свернули, не доходя, пахнуло старым пожарищем. Ага, нам, похоже, сюда. Среди прижавшихся друг к другу складов и контор – проплешина, словно дыра в челюсти на месте выбитого зуба. Тут явно был дом, да сгорел. Давно сгорел, может, год назад. А подвал под ним остался. Вот в него мы и идем – не через дверь, понятное дело, а сквозь переплетение обугленных балок, ощетинившихся кое-где торчащими гвоздями да скобами, как когтями. На взгляд человека – совершенно непроходимое месиво, но на самом деле, если не зевать, беречь бока и не бояться вымазать шкуру копотью, сквозь него вполне можно пролезть. Я вот смог, хотя был куда крупнее провожатого. В конце пути под лапами внезапно открылась пустота.
— Эй, ты там? Не бойся, прыгай, тут невысоко.
Прикинув по звуку да по невнятному чахлому эху, я понял, что и впрямь невысоко. Может, чуть больше роста человеческого. В случае чего, можно будет обратно вспрыгнуть, зацепиться когтями… Не люблю подвалов – еще со времен того проклятого дома в горах.
Но не возвращаться же!
Я прыгнул.
Под лапами спружинила и поехала какая-то мелкая дрянь – наверное, угольки да каменная крошка. Свет – и через лаз, по которому мы пришли, и через какие-то боковые не то окошки, не то щели – сюда проникал. Так что удалось оглядеться (спасибо диким предкам, что ходили на охоту в сумерках).
Так и есть, подвал. Основательные стены, причем, кажется, не раз подновлявшиеся: кое-где уложет камень-дичок, кое-где тесаные блоки, а под потолком, там, где боковины плавно переходят в ребра свода – хорошо выделанный кирпич, тоже далеко не новый.
Под стенами – обычный для подвалов в портовом городе хлам: бочки, тюки (судя по запаху, давно сгнившие), ящики, грубого плетения корзины, лавки, полки, обломки. Всё, понятное дело, старое, пыльное. Интересно, что почти не пахнет плесенью. Возможно, причина в пожаре – когда наверху полыхало, мощной тягой вытянуло снизу весь дурной воздух. А может, построено так, с умом, с продухами.
— Эй, друзяки, а я еще одного привел! — проорал-прощелкал крысюк куда-то в глубину. — Выходи знакомиться.
Они вышли — из-за бочек, из темных углов, из провалов, что вели, наверное, в другие части подвала.
Предки мои, предки, кого тут только не было. Прямо зверинец.
Пять собак самых разных пород – от поджарой и тощей, словно из доски вырезанной, борзой до массивного мастифа необычного рыжего окраса.
Кабан – небольшой, совсем не лесной гигант, но клыки впечатляли.
Ворон.
Филин.
Куница – крупная, побольше кошки.
Рысь – могучая, широкогрудая, куцехвостая, она сразу посмотрела на меня с неприязнью и фыркнула в усы.
Еще пара крыс, помимо моего провожатого – помельче и помоложе. По-моему, они образовывали одну стаю и даже приходились друг другу родственниками. Запах больно схож.
А главным тут явно был здоровенный котище странной масти. Шерсть навроде ночного неба – черная с седыми звездочками, а вдоль хребта чисто Молочная дорога. Когда я говорю «здоровенный» — это значит ЗДОРОВЕННЫЙ. Вроде тех, что у нас на болотах встречаются (их еще болотными рысями зовут), но те – рыжие и поджарые, а этот еще и массивный, кряжистый. Взобрался на бочку и глядит на меня, седыми усами поводит. А остальные глядят на него.
— Ну, здравствуй, гость, — выговорил он наконец. Его всеобщий фамовский язык понять было непросто – не щелчки, не стук, а какое-то «гур-гур-гур», почти непрерывное.
— И тебе не хворать, — я запнулся, не зная, как его назвать. Не «хозяином» же, даже если я гость. Хозяин у меня… нет теперь у меня хозяина.
— Зови меня просто Кот. Это если будет нужда звать, если ты останешься в нашем сообществе. Неволить тебя никто не будет, предупреждаю сразу. Но я бы тебе советовал все же остаться. Ты ведь теперь тоже бывший, так?
— Кто бывший? — тут же показал я клыки.
— Бывший… фамилиар, — последнее слово он произнес так, словно очень редко им пользовался и теперь очень тщательно проговаривал. А еще я заметил, что других оно словно бы смутило или покоробило: кто морду сморщил, кто стал смотреть в другую сторону. А рысь фыркнула и пнула какой-то камушек так, что он звонко впечатался в стенку.
Я молча кивнул. А что тут было говорить?
— Мы все тут бывшие, — продолжил кот. — Просто «бывшие», так друг друга, если что, и называем. Не употребляя того слова. Его я произнес только для того, чтобы тебе яснее стало. Это понятно?
Я снова кивнул.
— Следующее правило. У нас не принято расспрашивать о прошлом друг друга. И даже рассказывать. Если очень захочешь – сможешь поговорить об этом со мной. Приватно.
— Ой, велик секрет, — гавкнул из угла здоровенный пес, весь чернолохматый, но с небольшой белой отметинкой на груди, словно там плясал язычок пламени. — Бросили, прогнали, сам ушел, хозяин помер – вот и все пути-дорожки.
— Снежок, я бы просил тебя быть поделикатнее, — промурлыкал котище, но так, словно это не кошачье горло издавало звуки, а где-то далеко река перекатывала валуны. — Думаю, нашему новому другу неприятно об этом говорить и даже думать. Видишь, насколько он не в себе. Так что, это я ко всем обращаюсь, дайте ему немного обвыкнуться в новом статусе.
Странный у него был говор. Вплетал он время от времени словно чужие словечки, ученые. Не всякий маг такие знает.
— И еще. Прошлые имена, которыми нас наделили… люди, — он явно хотел использовать другое слово, — тут табу. Знаешь, что это?
Я помотал башкой.
— Я так и думал. В общем, мы пользуемся другими прозваниями. Иногда их сами себе придумываем, иногда их даю я. Вот, например, ты будешь Рыболовом. Не возражаешь?
Человек в этом случае пожал бы плечами. Но мне этот жест не давался, даже когда я, на потеху хозяину, вставал на задние лапы и пытался передразнивать людей. Поэтому сейчас я только дернул хвостом. Вообще-то, язык хвоста у всех разный. Известное дело, собака им вертит, когда довольна, а кот – когда сердится. Но этот усатый понял меня правильно.
— Ну, вот и отлично. Ведь твоя порода, насколько я знаю – а я знаю – прекрасно умеет добывать этих холодных и чешуйчатых, но таких вкусных тварюшек. Мы тут по мере сил стараемся друг другу помогать, хотя каждый сам по себе и каждый волен уйти, когда вздумает. И если сможет, — непонятно добавил он. — Но вот если бы ты сумел добыть нам рыбки, мы были бы благодарны.
Я снова дернул хвостом.
— А ты немногословен. Знаешь, я попросил бы тебя впредь выражаться яснее, если можно. А то трудно понять такого собеседника. Если согласен порыбачить чуть-чуть на благо честной компании, Хвост покажет тебе дорогу к реке.
Хвостом, как я понял, звали того самого крысюка, что привел меня сюда.
Охотиться, честно говоря, не очень хотелось. Хотелось лечь в углу, свернуться в клубок и тихонько скулить всю ночь напролет. Но это, в конце концов, было бы слабым и недостойным поведением. Да и собственное брюхо, как не без удивления удалось обнаружить, уже скреблось и требовало пищи. Поэтому я кивнул крысюку:
— Веди нас, Вергилий, — неожиданно для самого себя брякнул я.
Крысюк недоуменно остановился, переводя взгляд с меня на кота. Кажется, пытался понять, не оскорбил ли я его.
— А ты непрост и даже, кажется, образован, друг Рыболов, — мурлыкнул здешний владыка. — Если не возражаешь, мы еще поговорим. А пока, сделай одолжение, не вводи в недоумение простую душу бедняги Хвостика. Он отличный парень, но не слишком много знает. Попробуйте найти общий язык. Если, конечно, не возражаешь, — снова добавил кот самым небрежным тоном, который только могли передать его глотка и всеобщий фамовский язык.
Я не возражал.
Мне было все равно.
Можно идти, можно не ходить.
Хвостик пискнул, что позовет меня, как соберется. Я кивнул и улегся на груду чего-то колючего и хрусткого – может, битая черепица, а может, просто осколки здоровенного кувшина. Улегся и закрыл глаза.
В ушах треснутым колоколом билось хозяйское «Пошла вон, проклятая тварь». А бок ныл от пинка, сопроводившего эти слова. И эти две боли – в ушах и в боку – перекрывали все остальное. И ожог от вражеского кнута на плече, и ссадину от пули, что выдрала клок меха у основания хвоста.
…А еще болела душа. Все же неправ был кюре – она у меня есть. Потому что ничто другое внутри так болеть не могло.
***
Хвостик и вправду знал не слишком много — например, он был убежден, что рыба водится чуть ли не в любой луже, и сперва притащился к здоровенному каменному бассейну, из которого торговцы обычно поили ослов и мулов. Зато крысюк прекрасно ориентировался в городских лабиринтах и хвастался, что может меня провести из конца в конец Кальма среди бела дня так, что никто из людей и не заметит. Проверять я не стал, тем более, для этого пришлось бы дождаться утра. По каким-то задворкам и задним дворам, сквозь дыры в заборах и продухи подвалов он довел меня до берега реки – вонючего и грязного до невозможности: рядом располагался квартал кожевенников. Пришлось подробно объяснять Хвосту, какой именно водоем нам нужен. Ведь Кальм стоит на слиянии двух рек, да в черте города в каждую из них впадают еще и речки поменьше.
В общем, вышли мы к дальней окраине выше по течению, там и вода почище, и посторонних глаз поменьше. Конечно, местные мальчишки озоровали с удочками да с сетками и здесь, так что особо богатыми рыбой воды не были. Но я-то не мальчишка, добыл с полдесятка окуней – немаленьких, больше ладони людской, — сам подзакусил лягушками, а крысюку приволок крупного водолюба. Тот с удовольствием стрескал насекомое, только жесткие надкрылья затрещали, и поглядел на меня с уважением и немым вопросом в глазах. Второго такого, увы, поймать не удалось, и крыс удовлетворился крупным головастиком. А потом я, хоть и не без труда, проделал фокус, которому меня еще отец в Верхних Выдрах учил – по людскому обычаю, нанизал рыбку на палку, продев оную сквозь жабры. Палку по моей просьбе из ближайшего куста выгрыз Хвост, ему с его зубами это куда сподручнее. А вот продевать пришлось уже мне. Лапы у меня, положим, ловкие, но до человечьих пальцев далеко, помучился. Потом взял палку за середину зубами – как собака поноску, вот стыдоба-то! – и потащил обратно в котово обиталище. Между прочим, и тяжело, и неудобно, морду задирать выше обычного приходится, и не во всякую щель, сквозь которую мы сюда шли, теперь пройдешь. Но крысюк не сплоховал, нашел другую дорогу, правда, чуть подлиннее. А я, пока добрался, так шею да челюсти натрудил, что уже раз десять хотел бросить чертову добычу. В конце концов, кто мне тот кот? В раколовке я его видал! Но вот не бросил. Отдал и, не дослушав велеречивую благодарность (и не лень же мохнатому было горло трудить!) отправился спать. Как в омут провалился от усталости. Оно и к лучшему. Когда спишь, не болит.
Проснулся на закате – как делали когда-то мои дикие предки, еще не пошедшие на службу к человеку. Шея ноет, съеденные лягухи наружу просятся, причем еще поди пойми, каким путем. И вообще жить неохота.
— Ну, здравствуй, Рыболов, здравствуй, — кот умудрялся мурлыкать на общефамовском, который, вообще говоря, для этого никак не приспособлен, состоит ведь из отрывистых резких звуков. – Еще раз спасибо за рыбку, давненько я ее не едал. Ежели хочешь опустошить кишечник – знаешь ведь, что это такое? – то, будь добр, выйди на улицу. Здесь у нас не гадят.
Да? Запах, между прочим, говорит об обратном. Но, может, это с улицы доносится. Города – они вообще вонючие.
Я с хозя… с котом этим пререкаться не стал, выкарабкался по обломкам лестницы, засыпанным мелким битым камнем, наружу. Подумал-подумал – отошел подальше. Мое дерьмо особо пахнет, его ни с собачьим, ни с кошачьим не спутаешь. Так что пусть лежит от жилья подальше.
— Что делать-то далее, надумал? – спросил меня кот, когда я вернулся.
Говорить с ним не хотелось по-прежнему, я несколько раз энергично помотал головой.
— Правильно. Оглядись пока.
— А чего, Рыболов, тут думать? – подал голос из угла Снежок, тот самый лохматый пес, которого уж если называть было по цвету, то Угольком. Ибо белого у него – только отметина на груди. – Оставайся с нами, охотник ты, видно, справный. Я вон и то твоей рыбки отведал – хороша! А то со жратвой тут не ахти, все больше крыс да мышей жрем – диких, конечно, не нашего брата. Но ты ж лишним ртом не будешь, сразу видать.
— Ох, Снежок, все-то у тебя просто, — фыркнул недовольно кот.
— А чего?
— А того! Зачем он нам, ты ему объяснил. Чтоб он тебе рыбу таскал, так?
— Так. Плохо разве?
— Тебе – нет. А вот зачем это ему?
— Чего «зачем»?
— Зачем ему таскать тебе рыбу? Для себя он наловит да поест, а ты ему зачем?
— Так по дружбе! Я, если что, с ним и крысятинкой поделюсь.
Вот уж спасибо!
Тем не менее, я буркнул:
— Крыс я тоже ловить умею. Корабельных ловил, авось, и с городскими управлюсь.
— Видал! – кивнул на меня кот. – Он еще и на кораблях ходил. Бывалый зверь. Смотри, Хвостика мне не задави, охотник.
— Я не охотник, я Рыболов, мы ведь, кажется, договорились?
— Извини. Кстати, а птицу поймать можешь?
— Воробья или, там, ворону – нет. Это ж вроде больше к вашей, к кошачьей породе?
— Уел, — кот как-то булькнул, что, наверное, должно было означать смех. – А утку?
— Утку – могу. И гуся могу, ежели из-под воды. Птица он сильная, но можно. И кулика случалось.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Если ты в самом деле с нами останешься, это будет прекрасное подспорье нашей маленькой колонии. Ты ведь видел, большую ее часть составляют собаки, им привычнее мясо. А в городе его добыть не так просто. Хотя мы порой и на охоты выходим. На зайцев, например. На зайца ходил когда-нибудь?
— Ходил.
Я не стал уточнять, что ходил вместе с мастером и в самой охоте участия не принимал. Не стал – потому что в самом деле думал о том, что мне дальше делать и как жить. Остаться среди этих… А зачем? Подозреваю, что не только на крысок они охотятся, но и подворовывают – на базаре или в порту. Может, собакам да котам в городе оно и привычно, но много ль вы видали представителей моего племени в этих каменных лесах?
Плюнуть на все да двинуть в Верхние Выдры? И там пусть старшие решают? Так это ведь не только моя и моей семьи земля. Она и хозя… мастера. Больше, чем моя. А он велел на глаза ему не попадаться.
Уйти себе куда-нибудь в леса да жить там дикарем? Рыбу ловить… Найти самку из диких, детенышей наплодить… Полуумных… Да…
— Слышь, Ус, сказал бы ты ему, — раздалось откуда-то сверху.
Ага, видать Кот – он еще и Ус. А говорил… кто говорил? Я поднял голову. И не сразу разглядел. На торчащем из стены обломке балки сидел филин. Так сидел, что его запросто можно было самого за деревяшку принять. Они и в лесу так. Бесшумные твари. И детенышей наших воруют… Сейчас бы слетел сверху, клюнул бы меня по затылку, я б и не заметил. Впрочем, зачем ему меня тюкать?
Впрочем, сказать Кот-Ус (гм… Котус? На латинский лад?) мне ничего не успел. Снаружи раздался какой-то шум, крики, рев, затем грохот. Знакомый такой грохот. Кто-то явно выпалил. Не поручусь, что из мушкета, но то явно была не пистоля. Что-то помощнее. За грохотом послышался то ли визг, то ли рык на высоких нотах, и снова бахнуло, теперь послабее. Вот это точно пистоля…
— Хвост, ну-ка мухой наружу, — очень серьезно скомандовал Кот.
Ему явно стало не до рыбки: встал во весь свой немалый рост, шерсть дыбом, хвост распушился, как банник у пушкаря, только что по бокам не хлещет. И когти то выпускает, то втягивает… Видно, что сдерживает себя, а сдержать не может. Кинулся б на кого-то, только не знает, на кого.
На всякий случай отодвинулся я подальше. Только драки с ненормальным котом мне сейчас и не хватало. Один на один я его задавлю, вопросов нет, да за него ж, небось, приятели вступятся… Филин, псы… Я-то для них чужак… Так, а не из-за меня ли этот переполох наверху, часом?
Выходов из подвала, как я уже успел выяснить, было несколько. У одного из них, через который ушел Хвост, и переминался сейчас котяра. Я бочком-бочком двинулся ко второму – и именно через него в подземелье влетел крысюк. Едва не врезался мне в бок, в последний миг повернул, из-под коротких лапок вылетел песок и какие-то крошки, голый хвост свистнул у самой моей морды, неприятно задев ус.
— Кто? – только и спросил Кот, резко развернувшись. Я даже испугался, что он сейчас врежет когтистой лапой по бурой морде крысюка или перешибет хребет. Природные враги все же, и оба на взводе. Но обошлось.
Хвостик несколько раз тяжело повел боками, успокаивая дыхание, и только потом прощелкал:
— Рыло.
— Понятно. Что ж, следовало ожидать. А что люди?
— Да ничего. Там стража оказалась, сразу и того… Он только двоих порвать успел, и то не до смерти. Люди говорят, что бешеный, из лесу прибежал, что, видать, последние времена настают, раз зверье в города пошло…
— И все?
— Ну… орут, ругаются, бегают…
— Да нет, дурья твоя башка. Я говорю, про… колдовство, — он слово выдавил с трудом, словно оно было слишком велико для его глотки, – не говорят?
— Не. Только про бешенство.
— И на том спасибо, — кот явно успокаивался, вон уже и шерсть уложил. Уселся, все еще подергивая хвостом, и принялся – ну точь-в-точь домашний мурлыка – лапу вылизывать. Спасибо хоть не яйца да не задницу. Эти кошачьи привычки всегда мне казались малость… демонстративными, что ли. Мол, глядите все, какой я весь из себя естественный да близкий к природе. С людьми все же живем…
Впрочем, уже не живем.
— Вот так-то, брат Рыбак, — неожиданно сверкнул на меня глазами котище, прервав вылизывание на половине. Словно мысль услышал, честное слово.
— Вот как? – переспросил я.
— Рыльце жалко. Ты ж с ним и познакомиться толком не успел.
— Нет. А кто это?
— Кабан. Знаешь, что с ним случилось.
— Застрелили его. Сперва из ружья, потом из пистоли, — не стал скрывать я.
Кот с крысюком переглянулись, последний кивнул.
— И как узнал? – подозрительно прищурился Ус.
— По звукам. Уж пальбы на своем веку я наслушался достаточно. Да и как кабан под ножом визжит, слыхал – хоть дикий, хоть домашний. Только вот чего это он на людей попер?
— А ну-ка пойдем, — кот поднялся на лапы, выгнул спину мощной мохнатой аркой – прогуляемся.
— Не стоило бы, — подал голос черный Снежок. Там, на улицах, сейчас…
— Не беспокойся, друг мой, — ответил Ус, и, ей-же-ей, в его последних словах мне почудилась легкая ирония, — мы пойдем не на улицу. Но за заботу спасибо.
За старым полусгнившим креслом о двух ножках обнаружилась куча земли и мелкого битого камня. Взглянув повнимательнее, я понял, что это не просто куча – это вход в нору, прорытую под стеной. И рыли ее не киркой, не лопатой и даже не когтями. Если приглядеться и особенно принюхаться… Так и есть. Кабан тут был. Покойный Рыло, кому ж еще. Рылом своим и рыл, вон как камни выворачивал… Да уж, умеет господин Ус собирать вокруг себя полезных товарищей по несчастью.
Нора круто шла вниз, потом так же круто – вверх, подныривая под толстенную фундаментную кладку. Ну да, в городе с местом плохо, дома жмутся друг к другу, как виноградинки в грозди. Вот мы уже в другом подвале, на этот раз целом — то есть, дом над ним цел. По-моему, тут вино хранят или, может, пиво – от здоровенных бочек так и шибает в нос хмельным. Был бы я человеком, наверное, обрадовался. Может быть, даже напился бы на дармовщинку. А так – только глотку дерет кислая вонь.
Кот одним прыжком взлетел на здоровенное деревянное чудовище, все в потеках и пятнах. На черемуховые обручи пошли, наверное, не ветки, а целые молодые стволы, и они стягивали теперь ребристые бока, как целый выводок змей. Кот потоптался наверху, брезгливо отряхивая лапы от пыли и плесени, но все же уселся. Любит он сидеть выше прочих, сверху вниз глазеть. И ничего удивительного, на самом деле. Для его племени нападать прыжком сверху удобно. А мне вот на него смотреть снизу как раз неудобно. Ну и ладно, вон еще одна бочка. Я, хоть и не без труда, взгромоздился на нее, благо, по выпуклым обручам можно было лезть, как по лестнице. Кот шевельнул усами, изображая человечью улыбку. И вот сидим мы на двух бочках, как дрессированные собачки в уличном балагане. Смотрим друг на друга.
— Слушай, запоминай и думай, — скомандовал, наконец, мой… как это по-иноземному… «в-ус-дави», так, кажется. – Мы, бывшие, тут оказываемся разными путями, но основных вида всего три. Те, кто ушел сам, те, кого прогнали, те, у кого его… человек… погиб. Был еще один случай, когда не погиб, а всего лишь перестал быть посвященным, силу утратил. Но, по-моему, это почти одно и то же. Ты из каких будешь?
Гм, а еще говорил, что расспрашивать об этом тут не принято.
— Сам ушел, — буркнул я.
— Значит, выгнали.
Угадал, седая шкура.
— А было это где? Тут, в Кальме, или за его пределами?
— За пределами.
— Далеко?
— Да уж не близко, — мне не хотелось ему рассказывать, где именно. Потому что потом придется отвечать на другие вопросы – «как это было?», «почему это было?». Да иди ты к щучьему хвосту, в конце концов!
— А чего ж ты, лесная душа – или, может, речная, так будет правильнее? – в Кальм поперся? Ты ведь не крыса, не собака, не кот – что тебе в городе ловить? А?
В самом деле, почему?
Против воли, я принялся вспоминать, то есть отвечать – хотя бы для себя – на все эти проклятые «как?» и «что?». Больно было – словно внутри меня, то ли в голове, то ли в груди – резвился целый выводок огненных чертенят, что иногда любил пускать Тернелиус. Но я вспоминал.
***
Дело было на том самом постоялом дворе, где давным-давно хитрая Лиссия устроила спектакль с нападением и пожаром – ну, в этом, как его… Грюнроссе.
Не сказать, что владелец заведения так уж рад был снова нас увидеть. По-моему, он вообще видеть никого не хотел и вышел нас встречать с огромным и, по-моему, очень неудобным арбалетом на плече. Похоже, это чудище соорудил не настоящий оружейник, а деревенский кузнец или, может, тележник. Ложе как раз напоминало дышло от воловьей упряжки. Причем соорудил во времена, когда дед трактирщика еще бороды не брил. Но если в упор влепить, то мало не покажется. Дуга мощная, хоть и кривовата малость.
Впрочем, переброшенный через ворота серебряный талер – вытертый, добытый из кисы одного из разбойников – решил дело. А, может, трактирщик решил, что грабить мы его не станем – знакомые как-никак, да и знаем, что взять у него особо нечего – а по нынешним неспокойным временам четверо вооруженных на подворье, скорее, ко благу. Ежели наскочут другие какие лихие люди, то и оборонят. Пусть даже одна из этих четырех – баба. Она ведь тоже с ружьем, и сразу видать, что управляться с ним умеет.
— Не бойтесь, мастер, — Лиссия по-своему истолковала его косые взгляды – сегодня от меня не будет беспокойства.
— Да полно вам, сударыня, какое беспокойство, — залебезил толстяк. С момента нашей последней встречи он, по-моему, чуть спал с брюха, но все равно еще было чему нависать над опояской. – По нонешним временам постояльцев, почитай, и нет совсем. Так что, не обессудьте, готового ничего нет, погодить придется, пока сготовим. Зато уж будет вам где заночевать, мы аккурат сена накосили свеженького, да крышу вон подновили…
Он махнул в сторону злополучной халабуды, пострадавшей от пожара в наше прошлое посещение этого заведения. На кровле зеленел да желтел листьями свежий рогоз – срезали, видать, дня три назад, не больше, вон подсохнуть еще не успели. Настоящую крышу, конечно, не так делают, но для временной сойдет.
За плетеной загородкой тоже порядка прибавилось. Сломанное колесо и прочий хлам исчезли (может, просто на дрова пошли), закром с овсом, к немалому огорчению лошадки, опустел, зато сена и впрямь хватало, так что будет девица на мягком спать. Это, конечно, ежели сено накроет плащом или хоть мешками какими, так-то оно колется, а у людей шкура тонкая. Особенно, говорят, у людей женского полу, но тут я не проверял. До сих пор кусать доводилось только мужчин. У тех да, у тех тонкая, почти как у лягух.
Дальше все было как обычно. Поели какого-то варева из ячменя да грибов, я по такому случаю мыша задавил – какое-никакое, а мяско. Распределили, когда чья стража, да отправились на боковую. Лиссия в халабуду, остальные, стало быть, под открытым небом. Можно было, конечно, и под закрытым спать – под навесом, где стол стоял, да больно там грязно: кости обглоданные, плевки, шелуха луковая, очистки репы. Грязнули все-таки эти пейзане.
Ну, а ночью-то хозяин к Лиссии и отправился. Благо, стражи так расписаны были. Небось, Йорг подгадал специально. Умный он все-таки…
И вот вступило мне в голову подсмотреть, как там у них будет. Так уж случилось, что ни разу я не видал, как люди этим делом занимаются. Слышал много раз, да только много ль со слуха поймешь. Вон, говорила эта про зверя с двумя спинами. А это как? Вот и сунул морду, благо, щелей в плетеных стенках было предостаточно. Уже и небо посветлело, утро почти, так что можно было рассмотреть.
Только я увидеть ничего не успел
А хозяин увидал. Меня.
И девка его тоже меня увидала. И заорала.
Мне бы на ее ор хвост с прибором, да вот мастер ей подпел. Как он меня честил – и сволочью, и дохлой рыбой, и собачьим отродьем, и кошкиным выкидышем. Я бы и это вынес. Но потом он сказал «пошла прочь, проклятая тварь». И пнул меня в бок – да так, что я отлетел шага на три.
Поднялся, отряхнулся неловко да и спросил:
— Я тебе больше не нужен, хозяин?
И он ответил:
— Нет у тебя больше хозяина. Пошел вон!
Это, наверное, были не правильные слова отрешения. Говорят, были такие в старину, которыми мастер своего фамилиара либо отпускал, либо прогонял.
Но мне хватило. Я повернулся и побрел прочь, прямо сквозь просыпающийся Грюнросс, не обращая внимания на пейзан, что тыкали в меня пальцами из-за заборов, на собак, что исходили лаем на привязях. Думаю, если б хоть одна сорвалась да кинулась, я б и защититься толком не смог. Так бы и задавил меня деревенский пустобрех – вот позорище-то! Но не задавил.
Сколько брел, куда – не помню. Добрался до реки, дальше вплавь – оно и быстрее, и приятнее… И вот так, то по воде, то пешком дошел до Кальма. Зачем, спрашивается? Что мне, в самом деле, ловить между его каменных ребер?
— Не знаешь? – спросил меня Кот.
Я мотнул головой, соглашаясь – да, мол, не знаю.
— А дело в том, мой собрат по несчастью, что не может никто из нас от своего двуногого насовсем уйти. Попытаться – может. А уйти – нет. От этого, бывает, и сходят с ума, кидаются убивать без разбора. Как вот Рыльце сегодня. Дурак он, правда, был, но все равно жалко. Копать лучше всех умел. И жрал чего попало, хоть бы и гнилую брюкву с рынка. Не то, что я.
— А если слова отречения?
— А ты их знаешь?
— Нет. Но вспомнил бы…
— Вот и я не знаю. И, думаю, среди людей тоже не знает уже никто. Так что теперь нашему брату век свободы не видать.
Он резко сменил тему:
— Ты смотри, если припечет, лучше сразу ко мне иди, не жди, пока изнутри тебя разорвет, словно дохлятину. С этим все же можно жить. Тяжело, но можно. Я эвон уже больше десяти лет…
Он не договорил, как-то совершенно по-человечьи махнул лапой и отвернулся.
— Но ведь мой…
— Да чего там, говори уж «хозяин» или «мастер», при мне можно…
— Но ведь он в Кальме и не жил почти.
— Но сейчас он тут?
— Нет. Уходили мы, правда, отсюда…
— А куда уходили-то?
— Так… По делам… В горы…
Я неопределенно ткнул когтем в ту сторону, где, по моим представлениям, располагался Урфхорден.
— А вернуться сюда собирались?
— Сюда.
— Ну, значит он здесь. Или скоро здесь будет. А потом, может, поедет еще куда. И тебя за ним потянет, так что не удивляйся, если вдруг тебе уйти захочется…Такие, коллега, у нас дела печальные. Мне-то полегче, мой бывший тут безвылазно уже многие годы сидит.
— А у остальных?
— У остальных по-разному. У кого здесь сидит, у кого здесь и помер уже.
— Это что ж, в Кальме столько…
— Посвященных, как они выражаются? – помог мне Кот. – Да по-разному. Было время, когда фамом любой фигляр рыночный пытался разжиться. Вон у Хвостика бывшая хозяйка – простая гадалка. Говорят – он же и говорит, между прочим, — что не может она почти ничего. Через раз ошибается. Нет же, вынь да положь ей живую игрушку. И плевать, что с этой игрушкой потом будет. И что век у фама гораздо длиннее, чем у обычной дикой твари из дикого леса, — котяра фыркнул и непроизвольно заскреб когтями по крышке бочки. Старое влажное дерево протестующее пискнуло.
— Так что ж мне делать? – вдруг спросил я.
— А жить! Назло им всем, назло этому миру дурацкому, в котором двуногие верховодят. Мне на их дела кучу наложить да не закапывать. А вот на таких как ты, как мы – нет. Захочешь – оставайся, будем таким, как мы, помогать. Просто так. Назло.
Он раздраженно мазнул хвостом по щербатому краю бочки, там, где концы клепок чуть выдавались над донцем.
— Я тебе почему обо всем этом говорю? Ты, кажется, умный. Видать, у тебя и хозяин умный… был. А оно, знаешь, передается. В общем, думай. Да, и когда один на один, зови меня Фом. Так меня мой… бывший… называл.
Не прощаясь, кот спрыгнул с бочки и нырнул в нору, прокопанную покойным кабаном. Я замешкался – сперва думал, назваться ли в ответ, а потом… потом просто так остался. Голова звенела – то ли от мыслей, то ли от пустоты…
Продолжение следует…
