— Ну, наконец-то! – он, кажется, собирался броситься мне в объятия, но в последний момент передумал и ограничился тем, что протянул руку, стянув с нее огромную неуклюжую рукавицу.
— Мелин. Евгений Витальевич.
Надо же, почти тезки. Я назвал себя и пожал протянутую кисть. Неожиданно твердую и мозолистую, что, впрочем, было вполне объяснимо. Как и его заминка после встречи. Мне в голову вдруг пришел сюжет в духе авантюрной литературы ХХ столетия: преступник, сбежавший из тюрьмы и попавший на пустынный и дикий, совсем не райский необитаемый островок, наконец, дожидается спасения. И оно приходит в лице экипажа полицейской каравеллы. Или как там тогда назывались плавательные средства? Эх, наш преподаватель исторической терминологии вкатал бы мне неуд.
Сейчас, конечно, все было не столь драматично, но некий налет, привкус неудобства сохранялся.
Чтоб как-то размять обстановку, я уставился на диковинный аппарат за спиной у моего собеседника, шумно фыркавший, пускавший струи белого пара и серого, с запахом сгоревшей целлюлозы, дыма. Дивное творение, хоть прям сейчас на средневековую гравюру. Дымовод, кажется, керамический, бока обшиты пластинами из дерева («досками», подсказало набитое местными лексемами подсознание), а зев для загрузки топлива закрыт явно металлической дверцей. Кованой, судя по отпечаткам молота на поверхности. За толстым слоем углерода (то ли «золы», то ли «сажи», то ли «копоти», вечно путаю) материала было не разглядеть, но, судя по эпохе и местности, это должен быть какой-то сплав с преобладанием железа. Меди здесь, насколько я понимаю, плавить не умели по причине отсутствия нужных руд, а титан или алюминий человечество научится получать много столетий спустя. Чем еще располагали аборигены этого хронолока? Золото, серебро – эти металлы, кажется, считались очень дорогими и в мелких поселениях почти не встречались, разве что в виде украшений. Олово конструктор вряд ли поставил бы – материал легкоплавкий, а агрегат Мелина активно фонил в инфракрасном диапазоне, я это и без датчиков чувствовал, просто кожей, как наши далекие предки. Да и снег под брюхом аппарата начал подтаивать. Эх, мало, слишком пока мало знает наш институт… Или я сам – не самый образованный из его сотрудников. Потому и послали меня на это достаточно простое, хоть и редкое задание. Опыта набираться. Мол, если и напортачу – беда невелика, слишком далеко по оси t наши хронолоки друг от друга. Статистические флуктуации на таком расстоянии, вернее, хростоянии, значения не имеют. А пресловутого эффекта бабочки, тьфу-тьфу-тьфу, еще никто ни разу не наблюдал.
— Интересуетесь? — мой изучающий взгляд не остался без внимания, а тон собеседника выдавал некоторую его напряженность. Ну да, ну да, «ответственность за экспорт технологий», знаем-знаем. И он знает.
— Да вот никак не пойму принципа действия, — как можно более миролюбиво ответил я.
— Локомобиль. По крайней мере, это слово больше всего подходит, — с непередаваемым сочетанием скромности и гордости ответил Мелин. А я принялся судорожно вспоминать значение. Память молчала, пришлось ориентироваться на корни. «Мобиль» — понятно, «движущийся». Самый распространенный транспорт пост-средневековья как раз назывался «автомобилем». Невероятно вонючий и грязный, если верить описаниям очевидцев, он, тем не менее, был весьма популярен и буквально двигал экономику вперед в частичном соответствии с названием. Что самым негативным образом сказывалось на экологической ситуации. «Дураки они, что ли? – недоумевал по этому поводу мой однокурсник Жора, изучавший записи начала ХХI столетия. — В городах же не продохнуть было от продуктов сгорания углеводородов. Да еще примеси эти дикие, со свинцом».
Впрочем, неизвестно еще, что скажут о нас потомки.
Ладно, «мобиль» — движущийся. А «локо»? Локальный, что ли? То есть, движущийся недалеко? Или название происходит от имени злокозненного скандинавского божества? Вроде ж славяне со скандинавами активно контактировали. «Чертова телега», получается?
— Я не знаю этого слова, — смиренно признался я.
— Ну, это как локомотив, только для движения не по рельсам, а просто по дороге, — охотно пустился в объяснения Мелин. — Эдакий гибрид паровоза и автомобиля, понимаете?
Я кивнул, судорожно пытаясь вспомнить, что есть паровоз. Удалось достаточно быстро.
— Правда, — все убыстряя темп речи и размахивая руками, словно пропеллером, продолжал мой собеседник, — для настоящего локомобиля нужны мощные колеса, а это много металла, дерево не выдержит. А я пока соорудил зимний вариант, на лыжах и с шипованным барабаном в качестве движителя. Поворачивать не слишком удобно, но основная нагрузка как раз на лыжи, а их можно делать из местного дерева. Очень, знаете, прочная порода здесь растет. Дуб называется. И барабан из него, шипы только металлические, вроде больших гвоздей. Что такое гвоздь, знаете?
Я знал. Все же распространеннейший крепежный элемент, века прошел, до технологической эры добрался. Это вам не какие-нибудь там постромки, подпруги и вожжи, о которых я, впрочем, только и помнил, что они использовались для привязывания животных к повозкам. Ну, мне особо подробностей знать и не полагалось, я ж не агент по внедрению, а техник. Для управления t-капсулой или даже простым t-циклом требовались совсем другие знания. И, доложу я вам, совсем немаленькие. Просчитать траекторию для броска хотя бы на полтора условных килогода… Впрочем, неважно.
— Его, если что, сжечь можно. А даже если оставить, то он достаточно быстро развалится. Сгниет, проржавеет…
— Вы, главное, не переживайте. Никаких особых неприятностей вам не грозит, кроме, разве что, какого-то количества документарной волокиты. Любой практик у нас знает, что пресловутый закон об экспорте писали либо дилетанты, либо теоретики, поэтому слежением за его соблюдением никто через чур не заморачивается. Ну, то есть, ежели б вы угодили в XVII столетие и там попробовали создать пулеметную машину – тогда да, это было бы серьезно. А в этой хроноглуши кому какое дело?
— Правда? — у человека, кажется, гора с плеч свалилась. Надо же, он тут торчал неизвестно сколько времени – уж никак не меньше локального полугода, раз сумел свой локомобиль отгрохать. Ему б радоваться, что домой попадет, а он переживает, за что и перед кем отвечать придется.
— Честное слово. Опять же, мы ведь не чиновники, а ученые, для нас все эти «исходящие» и «дыроколы» не так важны, — я с удовольствием ввернул древнюю цитату, но, кажется, Мелин ее не опознал. Ну и ладно. — Наконец, институт наш, мягко говоря, не избалован финансированием. Зачем же нам ссориться с добровольными помощниками? Да, кроме того….
Что «кроме того», я предпочел не распространяться. По крайней мере, сейчас. Потому что, по-хорошему, не мы с него, а он с нас мог бы требовать компенсацию за свое вынужденное пребывание в этой архаике и дикости. Точнее, ситуация была скользкая, неоднозначная, и если у Евгения Витальевича есть страсть к сутяжничеству, то он может немало попортить нам крови. Хотя вряд ли чего-то добьется. Ибо наш институт, как и другие НИИ нашего профиля, бедны как храмовые грызуны – так, кажется, говорили в старину?
Чувствую, тут требуется пространное пояснение. Почему путешествия во времени, о которых человечество столько мечтало, оказались едва ли не на задворках науки? Да по причине природы этого самого времени, или, пользуясь профессиональным сленгом, p-t-континуума. Представьте себе кусок сыра. Нет, не кусок – целую головку. И нож в собственной руке. Вот вы берете и разрезаете сыр. И видите на срезе что? Правильно, дырки. А можете до того, как пустите в дело холодную сталь, сказать, сколько их будет на срезе? А какого они будут диаметра? А куда поведут полости, в которые эти самые дыры откроются? То-то. Примерно так и выглядит процесс исследования p-t-континуума – режем сыр, ищем дырки и пытаемся сквозь них заглянуть в прошлое. Кстати, еще неизвестно, на самом ли деле это наше прошлое или некоторые слои загадочного многомерного мира, в котором наш собственный – только одна из возможностей. Теоретики до сих пор ломают копья и прочее холодное оружие (для тех, кто не в курсе: это тоже старинная фигура речи, а не описание реальных боев). А мы – практики, лезем в эти дыры. Или, как их назвал один достаточно сумасшедший физик в ХХ столетии, червоточины. Они же – кротовые норы. Дело это дорогое, хлопотное и малоперспективное.
Во-первых, никогда не угадаешь, куда выведет очередной p-t-ход. Может попетлять-попетлять и в кольцо замкнуться. Во-вторых, если даже не замкнется, то откроется в совершенно непонятную область пространства-времени. Вот представьте – вылазите вы из t-капсулы, а вокруг – лес. Обычный такой лес, хотите – весь в снегу, хотите – в золоте и багрянце, как сказал бы поэт, хотите – в зелени и блеске, полный соловьиного щебета, словно в каком-нибудь мае где-нибудь в средней полосе. Вот-вот, именно «где-нибудь». А еще – когда-нибудь. Это могут быть окрестности Москвы, Берлина или Чикаго. Вы можете оказаться в девятисотом году до рождества Христова или в трехсотом после оного. У окрестных соловьев не спросишь. Хотя, конечно, по косвенным признакам (расположение звезд, например) с точностью до столетия определять эпоху мы уже умеем.
Но, скажу я вам, если вы в этот лес таки попали, то можете смело вешать себе на грудь орден на цветной тесемочке. Ибо большинство червоточин таковы, что в них не то что человек – крыса не пролезет. Диаметр (хотя это слово тут надо применять с ба-альшими оговорками) девяноста с лишним процентов кротовых нор – от нескольких миллиметров до сантиметра. Возможно, есть и более тонкие, с волос, но мы их детектировать пока не умеем. Да и зачем?
Ежели повезло найти такой ход, что мини-робот с камерой пролезет – уже большое дело. Пролезет он, значит, и будет круглосуточно снимать окрестные пейзажи. Занимательные – жуть. Вот мышка пробежала, вот птичка пролетела… Один раз на мастодонтов вышли. И обнаружили, что они были ярко-рыжего цвета, прямо как лисы. Такой вот каприз природы. До динозавров не добрались. И ни на пожар Рима, ни на времена Рождества Христова, ни на открытие Америки еще никому сквозь эти дырочки в мироздании посмотреть пока не удалось. Что, вообще говоря, статистически объяснимо. Сколько вы сходу припомните важных исторических событий? Пусть два десятка, пусть даже сотню. А какое время вся эта сотня занимает, если просуммировать? А теперь если сравнить полученную цифру с предполагаемой историей человечества, начиная от шумеров и пещеров (пардон, шумер и пещер)? Вот и получается, что многое множество лет на Земле ничего интересного не происходило. Скукотища и рутина. Даже если это битва каких-нибудь кельтов с какими-нибудь галлами – все равно скукотища, разве что лингвисты обогатят свои знания двумя десятками архаических ругательств на древних языках. Да добавьте еще и то, что огромные пространства человечеством освоены не были. Так что какая-нибудь тайга времен первых выходов в космос выглядит столь же безлюдно, как и времен первых выходов из пещер. В которых, к слову, человечество и не жило никогда.
Да, а уж кротовую нору шире полутора метров никто никогда не видел. Так что отправить в прошлое объект крупнее человека пока не удалось. И то бедному хрононавту приходится сидеть в капсуле, свернувшись, как зародыш в материнской утробе. А пока суденышко летит по червоточине, швыряет и трясет его, как бочку в водопаде.
А по прилете уходить от места приземления ну просто очень не рекомендуется. Ибо каналы имеют мерзейшее свойство коллапсировать. Схлопываться. Сужаться и исчезать. Правда, делают они это достаточно медленно, чтоб отважный исследователь успел добежать до закрывающейся двери и удрать в свой мир — если торчал недалеко, скажем, в паре километров от зева, а местность не слишком пересеченная. Так что ежели вам повезло – нет, сказочно повезло – оказаться не на продуваемым ледяными ветрами берегу полярного моря, не на горном перевале и не в девственной сельве, а рядом с поселением каких-нибудь аборигенов, то особо много информации собрать все равно не удастся. Постоянно надо быть начеку – не закроются ли ворота, успеешь ли добежать (правда, тут помогает автоматика оповещения). А робот – он робот и есть, пассивный наблюдатель, на контакт с ним люди не пойдут. А чего доброго, еще и примутся лупить каменными топорами или чугунными ядрами, в зависимости от эпохи и технологических возможностей.
При том – и это еще одно принеприятнейшее ограничение – оттуда сюда, то есть из прошлого в настоящее, невозможно вытащить ни один материальный объект сколь-нибудь заметного размера. Вот залететь туда с фото- и кинокамерами, нащелкать-наснимать и вернуться обратно можно. А притащить хоть камушек с кулак размером – дудки. Разве что тамошний воздух в легких. Про пищу в желудке не знаю. Байки ходят, что ежели тщательно пережевывать, то можно. А ежели кусками глотать, то нет.
И не было б у бедных хроно-ныряльщиков никаких надежд на сколько-нибудь внятные сведения из прошлого, но капризная госпожа-природа таки выкинула еще один фортель. Создала мерцающие каналы. То есть существуют червоточинки, которые, открывшись однажды, могут потом несколько раз схлопнуться и расхлопнуться примерно в одной и той же точке континуума. Примерно – это значит, что пространственная локализация почти не изменится, а временная сдрейфует. Если по-простому: попал человек в даль минувшую, прошляпил момент, когда ворота закрылись – и сиди, жди у моря погоды. Может, день по локальному календарю, может, месяц. В радиусе примерно двух-трех десятков кэмэ канал может снова открыться, а то и не один (такие выходы мы называем букетами, хотя есть версия, что это не множество каналов, а один разветвившийся). Тут уж не зевай, скачи домой. Причем «тамошний» и «тутошний» концы канала (вернее, «тогдашний» и «теперешний») мигрируют с разной скоростью. В нашем настоящем может пройти две недели, а в прошлом – месяц. Или наоборот. Зато чем чаще через такие ворота туда-сюда бегаешь, тем чаще они открываются. Вот такая корреляция. Естественно, за этот месяц ожидания надо суметь не околеть с голоду, не попасться на зуб какой-нибудь саблезубой кошке или саблебокому хомо сапиенсу – в зависимости от того, куда судьба забросит. Поэтому таких эксцессов стараются избегать. Но не всегда получается.
В общем, после первых пяти лет эйфории человечество в лице наших доблестных политиков убедилось, что ни бомбы, ни даже толковой карьеры из заглядывания в прошлое не сварить. И финансирование стали постепенно урезать. Оставив «минимально допустимый уровень», при котором новый нейрокомпьютер выбить – и то проблема.
А штука в том, что изучать надо много чего. Ну, в смысле, каналов этих превеликое множество, одни открываются, другие закрываются, третьи свойства меняют…
Один из журналистов, трущихся около науки, придумал прекрасную метафору – сравнил хронополе со звездным небом. Там огромное количество звезд, за всеми не уследить ни одному институту. А тут – пусть меньшее, но все же очень большое число червоточин. В свое время профессиональные астрономы решили не гонять поганой метлой любителей с их самодельными (а порой и покупными, причем за весьма серьезные деньги) трубами – а вдруг комету какую высмотрят или вспышку. Вот и хроно-институты порой пользуются услугами аматоров, на свой страх и риск и на свои денежки пытающиеся искать червоточинки во времени и даже заглядывать сквозь них прошлое. Простой детектор, хотя и стоит немало, запросто умещается в обычном жилье, занимая места не больше, чем скромный письменный стол. Хобби не хуже прочих. Хроноскоп, позволяющий заглянуть в «дырочку» (если она окажется достаточно широкой и прямой, что бывает весьма нечасто) уже требует комнаты примерно три на пять на три метра. Но находятся чудаки, которые держат в своих жилищах и такую технику. И регулярно забрасывают наш институт и коллег отчетами о наблюдениях, в которых, конечно, полно туфты, но иногда, случается, такое блеснет…
А есть и еще более чудаковатые граждане. Подписав кучу соответствующих документов и заплатив немного денег за курс обучения и много – за хронокапсулу, – они получают право на нырки в прошлое, не будучи профи. Наш институт, например, охотно на этом деле зарабатывает небольшой приварок. Ибо вероятность того, что человек со стороны откроет канал, в который сможет пролезть, крайне невелика. А хронокапсула обойдется такому чудаку как хороший автомобиль, хотя себестоимость ее… Ну, это коммерческая тайна, и мне ее знать вообще не положено.
Естественно, каждый такой нырок нужно согласовывать с одним из институтов нашего профиля – чтоб не вызвать исторических парадоксов и все такое. Но речь, как правило, идет об отдаленном прошлом — ибо сперва во вновь открывшийся канал ныряет робот-разведчик, по сути, кинокамера с электронными мозгами, он идет в комплекте с хронокапсулой или продается дополнительно (если что, обращайтесь ко мне, я подберу конфигурацию). Для дальних полетов такое разрешение обычно дают без проблем. Так вот, мой нынешний визави его получил. И застрял.
— Так что, вы меня сразу заберете? — спросил Мелин. Причем как-то без нетерпения спросил, вроде как даже с сожалением. Словно ребенок, которому сказали, что карнавал закончился и пора домой.
— А что? Хотите провести экскурсию по окрестностям?
— А успеем?
— Ну, времени у нас много. Столетий пять, если не ошибаюсь.
Мы переглянулись и рассмеялись этой незамысловатой, в общем-то, шутке, понятной только хрононавтам.
— А садитесь, прокачу, — предложил он. — Да и забрать надо кое-что. Записи, наблюдения. Носители все наши, так что не переживайте.
Я пожал плечами и неуклюже забрался на диковинное транспортное средство. Сверху на нем были устроены примитивные, но довольно удобные деревянные сиденья. Даже со спинками. Усевшись, я тут же седалищем ощутил приятное тепло. Вокруг стояла зима, и термометр имени Цельсия показал бы, наверное, градусов пятнадцать ниже нуля. В своем теромокостюме я особого холода пока не чувствовал, но лишним подогрев не будет. Заодно батарейки костюмчика поберегу. Старенькие они, а новых на складе не допросишься.
Милин тоже покосился на мое одеяние – словно мысли подслушал, честное слово!
— Гм. Мы все-таки в деревню едем.
— Аборигены могут неправильно понять? — догадался я. И ведь инструктировали дурака на случай непосредственного контакта…
— А вы пока вот это накиньте, — порывшись где-то под сидением, он протянул мне… Даже не знаю, как это правильно назвать. Какую-то одежду из шкуры зверя. Вроде ж не пещерный сейчас век, а Средневековье… На самом Мелине тоже было что-то местное надето, но это все же была ткань и этот… войлок. А мне предлагалось что-то дикое, лохматое, но с рукавами (или это были части шкуры, содранные с конечностей животного?). И с жутким кислым запахом.
— Это что?
— Это называется тулуп, — с легкой гордостью ответил Мелин.
— А с кого его содрали?
— Шкуру – с барана, — с легким недоумением ответил он.
Внутренне передернувшись, я все-таки встал и закутался в косматый меховой халат, перевязав его в районе пояса веревкой из растительных волокон. Запасного головного убора у Евгения Витальевича не нашлось, и я по его совету просто поднял воротник.
— Жаль, бороды у вас нет, — критически оглядев получившуюся картинку, заметил Мелин. — Ну да ладно, за немчуру сойдете.
— За кого?!
— За немца.
— С моим-то лицом?
Да уж, мои угольно-черные волосы, слегка раскосые глаза и смуглая кожа давали возможность прикинуться каким-нибудь монголом или турком, но никак не тевтоном. И это несмотря на ирландскую фамилию.
— Да слово «немец» тут вообще означает любого иноземца. От слова «немой».
— Тогда ладно. Поехали.
Мой собеседник как раз по уши зарос бородой самого дикого вида, что, вероятно, должно было способствовать мимикрии под аборигенов. Впрочем, глаза над растительностью выдавали человека образованного и умного, так что сочетание получалось странное. Эдакий ушедший в народ профессор. Только очков не хватало. Впрочем, нет, в здешнюю эпоху очков, кажется, еще не носили. Так и мучились плохим зрением. Вообще же борода ему, пожалуй, шла, хотя и старила – все же дяде, по нашей картотеке, было пятьдесят восемь локальных лет. Да еще тут он сколько провел…
Мелин подергал какие-то деревянные рычаги весьма топорного вида, рванул за веревку, уходящую куда-то в недра машины – и мы тронулись. Шипя и дергаясь, удивительное сооружение в несколько рывков развернулось, вспахав снег бортами, и заскользило сначала по собственным следам в снежной целине, а потом, плавно переваливаясь, по накатанной в снегу дороге, на которой я разглядел следы каких-то животных. Пар то и дело вырывался белыми перьевыми султанами из каких-то щелей под досками. Раз такая струя едва не влетела в лицо машинисту (так, кажется, называется тот, кто управляет машиной?) – и тот невнятно заругался незнакомыми мне словами и сбавил ход.
— Ничего, дотянем, — пробормотал он себе под нос, но так, чтоб и я услышал. — По-хорошему, котел на профилактику просится, но ему недолго осталось, а там пусть себе стоит памятником будущему прогрессу.
— А почему выбрали именно паровой двигатель, а не какой-нибудь внутреннего сгорания, — я должен был слегка повышать голос, чтоб перекрыть шипение и фырчание.
— А чем топить внутреннее сгорание? — полуобернувшись, прокричал в ответ Мелин.
— Ну, маслом каким-нибудь растительным…
— Мало его тут, чай, не Мексика. Только на еду и хватает. Подсолнечник еще не завезли. И потом, чтоб нормальный цилиндр с поршнем сделать, нужен как минимум токарный станок. А со станочным парком тут сложно. Кузнецы местные неплохие, даже очень хорошие, такое оружие куют – залюбуешься. С котлом мне здорово помогли, сам бы я ни в жизнь не управился. Но токарные работы по металлу – это здешней технологии пока не под силу. Да и с детства я, если честно, влюбился в паровые аппараты. Модельки строил пацаном. В клубе любителей старинных железных дорог состоял. А тут такая возможность…
Ну, теперь понятно. А то я никак взять в толк не мог, каким это образом мой современник, будучи заброшенным в этакую историческую глушь, сумел построить столь сложный аппарат. В школе этому не учат. Думаю, и в большинстве институтов тоже. Ведь по образованию и по профессии г-н Мелин, насколько я выяснил, совсем не техноисторик, а рядовой инженер-биотехник.
Пока я предавался размышлением, пароходные сани выкатились на опушку леса, и нам открылось поселение. Десятка четыре черных, сложенных из древесных стволов домов (бедная экология!), утопающих в снегу по самые крыши. Окошки маленькие, слепенькие. Стекла то ли еще не знают, то ли не используют, заменяя его какими-то тусклыми пленками, кажется, животного происхождения. Из-за кривеньких деревянных же заборов на нас активно лаяли собаки, которых здесь, если мне не изменяет память, использовали в качестве сторожей. Четвероногие и предупреждали хозяина голосом о появлении гостей, званных или незваных, и могли помешать злоумышленнику проникнуть в помещение. Кажется, еще и на грызунов, самовольно поселявшихся в домах и постройках, охотились.
Услышав собачьи голоса, из домов выглядывали взрослые и выскакивали дети, к моему удивлению, не слишком тепло одетые. Выскакивали и что-то кричали.
К длительной работе в прошлом меня не готовили, поэтому ни обычаев, ни даже языка аборигенов я толком не знал. Но простейший лексический гипно-курс прослушал. Поэтому память услужливо выдала перевод детского ора, тем более, корни-то были знакомые:
— Неумный Емеля на отопительном приборе передвигается!
Оп-па!
Если бы я уже не сидел, то сейчас сел бы наверняка.
Окончание следует…
