Сеня выскочил из сна, как пробка из бутылки шампанского. Ему снилось, что он с бывшими одноклассниками пришел наведать бывшую учительницу географии. По плану сна она жила в бирюзовом небоскребе на опушке соснового леса на острове Хоккайдо. В холл внизу можно было попасть с двух сторон, и к каждому входу вела длинная лестница.
Единственным, что он помнил хорошо, была последняя секунда сна, которая его и выбила в реальность: Сеня стоит в холле небоскреба и руками держит створки стеклянных дверей одного из входов, ожидая, пока по ступеням лестницы к нему взберется мокрая розовая мочалка, означающая бывшего соседа по парте. Мочалка изгибалась, оставляла на ступеньках мыльную дорожку и жаловалась на Сеню за то, что он сломал ей пенал. В то же время сам Сеня ухитрялся растягиваться сквозь весь холл и ногой открывать дверь в противоположной стене дома, куда должны были войти остальные товарищи по классу. Но они почему-то не спешили входить, а вместо этого разговорились с узкоглазой старушкой у входа. При этом они указывали на Сеню и все время повторяли:
– Они, это они. Бегите, бабушка, это они.
Когда Сеня проснулся, его несколько смутило то, что ударение в слове «они» одноклассники делали на первом слоге. На следующий день он позвонил приятелю, который уже лет десять жил в Японии и с которым он время от времени встречался в центре Токио. «Есть ли в японском слово «они», но с ударением на первом слоге?» – спросил Сеня между прочим. «Есть», – ответил приятель. – «Óни это злые демоны, которые могут превращаться в людей. Либо люди, которых очень сильно разозлили, и они от злости превратились в демонов».
- Япония. Эпоха Хэйсэй.
Сеня Накосиков родился в Советском союзе. В самом начале там каждый год менялись генеральные секретари, и из-за этого по телевизору не показывали мультики. Затем началась и кончилась перестройка со странным своим «Прожектором». После чего Сеня закончил школу и проучился два года в Юридической академии имени Дзержинского в бывшем Свердловске, где, будучи приписан к Кировскому отделению милиции, по ночам зарабатывал охранником на водку и учебники. Но ментом Сеня не стал. И юристом тоже. Когда вдруг умер дедушка, который Сеню вырастил и воспитал, у Сени не осталось ничего, что держало бы его в России. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он был еще совсем маленьким, общение с бывшими одноклассниками его не интересовало, а девушки у него не было. Поэтому Сеня бросил все и по программе репатриации переехал жить в Японию, как завещал ему его дедушка.
Дед Накосикова был японским рыбаком, как-то во время жуткого ночного шторма открывшим для себя страну Вечных Снегов и город Ленинград. Как он оказался в Финском заливе и в Ленинграде, он объяснить не мог. Нес какую-то чепуху про белые облака, поднимавшиеся из воды, и фиолетовое сияние. После шторма дед Накосикова не поспешил возвращаться в Японию, а бродил вокруг Эрмитажа, где через некоторое время и был арестован. А потом решил остаться в Советском союзе навсегда.
Сам Сеня никогда не понимал такого порыва деда и поэтому в 1995 году от рождества Христова, на шестом году эпохи Хэйсэй, открыл для себя страну Восходящего Солнца и в свою очередь решил остаться навсегда.
Поначалу ему было нелегко, он путался в названиях вещей, улиц и деревьев. Но уже через год все стало на свои места. Во-первых, японский оказался языком несложным. Тем более, что учить его Накосиков начал еще ребенком. («Как по-японски будет дорога?» «Тояма-токанава!» – в конце концов выяснилось, что в действительности это почти так и есть.) Во-вторых, деревьев в Японии Накосикова было немного, и любое из них можно было назвать просто сакурой. А в-третьих, все улицы в Японии для простоты носили имя Акутагавы с добавляемым к нему номером.
Фамилия Накосикова по происхождению была японской. Она пошла от фамилии деда – Накосика (с ударением на предпоследнем слоге), что в переводе с японского означает «крестьянин, подрезающий траву». Русское окончание приделал к ней жизнерадостный ленинградский гэбист, сославший деда Накосикова в Сибирь. В новой стране Сеня не стал вновь менять свою фамилию, теперь уже на японский лад, потому что чувствовал, что так для местных жителей она звучала загадочнее, а для него самого роднее. В свои двадцать лет Семен любил загадочность. А в душе он все-таки оставался русским, хотя никогда не любил ни морозов, ни гэбистов.
Как и большинство бывших русских в Японии, он поселился в Токио. Собственно говоря, правильней было бы писать Токё, но русская транскрипция появилась из азбуки Ромадзи – японских иероглифов, записанных латиницей, где нет места букве «ё». Таким образом, Сеня поселился в одном из спальных районов Токё, в небоскребе номер пятнадцать по улице Акутагавы-480. Первые полгода он жил на деньги, сэкономленные в России, то есть попросту бедствовал. Кроме умершего дедушки, у него не было других родственников, поэтому помочь ему было некому. Но вскоре Сеня нашел работу – молоденькая учительница русского языка, с которой он познакомился в языковой школе, помогла ему взять небольшой кредит в банке, чтобы сделать водительские права, и он стал дальнобойщиком.
Сеня возил кока-колу из Токио в Осаку, а из Осаки в Токио – японскую электронику, предназначенную на экспорт. Иногда по дороге в Осаку его грузили новыми российскими телевизорами, которые на фабрике в Осаке разбирались и шли на лом. Из лома делались раскладушки и умывальники. Каждый раз после того, как Сеня сдавал по накладным знакомые с детства русские «ящики», он оставался на пару часов в сырьевом цеху, чтобы посмотреть, как японцы аккуратно разделяют по контейнерам деревянные корпуса и кинескопы. Он курил, пил безалкогольное рисовое пиво и задумчиво вздыхал, вспоминая Россию.
Через некоторое время в огромном городе Токё он обзавелся знакомцами – в основном, бывшими россиянами, которые какими-то безумными способами оказались в те годы в Японии. Это были фанаты аниме, лингвисты-японисты, беглые воры, музыканты, программисты и приверженцы секты Аум Синрикё. Семен купил себе крохотную трехдверную Митсубиси, переехал в квартиру побольше в том же небоскребе номер пятнадцать, составил музыкальную стойку из шести предметов, помогал с еженедельными закупками соседке старушке, дававшей детям частные уроки фортепиано, а на выходные приглашал тоненькую учительницу русского языка Мегуми на остров аттракционов Хаккейдзима.
Одним словом, жизнь дальнобойщика Семена Накосикова наладилась и плавно потекла вперед по чистым рекам японских шоссе. В синем бархате неба нежно сияло вечновстающее солнце, океан сверкал бирюзовыми глазами Мегуми, и цвела весной розовая сакура под его окном, на улице Акутагавы-480. Сердце Семена звенело, все вокруг было полно молодости и энергии, и он сам был счастлив, обретя наконец Родину и любовь.
Пока в один печальный день жизнь Семена Накосикова не оборвалась самым жестоким образом.
- Последний праздник тысячелетия
– Пойдешь с нами завтра на праздник? – спросил по телефону тот самый приятель, который уже лет десять жил в Японии.
– Что за праздник? – Сеня наморщил лоб.
– Ты с ума сошел? Тэнно тандзиоби – День рождения императора.
– А, ясно, пойду. А «вы» – это ты и кто еще?
– Лиза-тян, моя дочка.
Приятеля звали Афанасий, ему было двадцать восемь лет, и он считал себя молодым писателем. Когда-то Сеня прочитал один его рассказ, напечатанный в русскоязычном журнале «Литературный японец». Речь в нем шла о велосипеде, который пропал в одном районе Токио, а нашелся в другом. Но в чем там была суть, Сеня не запомнил. А еще Афанасий был молодым папой. Он был женат на дочери известного советского ученого, с которой он познакомился в университете в Москве. В результате знакомства родилась девочка, а спустя год они втроем перебрались в Японию. Ни Афанасий, ни его жена не работали и жили на пособие. Семену иногда было жалко Афанасия, и в итоге у них получился интересный симбиоз. Семен покупал саке, а Афанасий учил его японскому языку. Правда с тех пор, как Семен окончательно сошелся с Мегуми, видеться они стали гораздо реже.
На пересечении улиц Акутагавы-13 и Акутагавы-44 возвышалось над праздничными людьми, деревьями и десятыми этажами Колесо дьявола. Семен, Афанасий и Лиза-тян сидели в одной из лодочек колеса, вцепившись в сиденья, и глазели вокруг. Внизу в толпе плавали красные зонты, цветные бумажные фонарики, маски будд, драконов и героев аниме. В будке управления колесом механик, забыв о работе, целовался со своей девушкой. И пока они целовались, колесо крутилось.
У здания телефонной компании девочки из приезжего цирка жонглировали булавами и предлагали прохожим прокатиться на одноколесном велосипеде. «За здоровье императора!» – слышалось отовсюду. «Ирассяй!» – раздавался истошный крик продавцов, потомков камикадзе, что означает: «добро пожаловать, налетайте, товарищи покупатели». Большой зеленый воздушный змей с длинными усами и мордой дракона рисовал петли на синеющем квадрате неба между небоскребами, и четыре его отражения плескались в офисных окнах, ныряя и пропадая на миг в темной глубине. В соседней лодочке ехал грустный одинокий мужчина, крутя в руках красную маску с нарисованными рогами и выпученными глазами. На востоке в конце анфилады стеклянных стен была видна черная вода Токийской бухты, и над всем этим поднималась подозрительно круглая, большая, бугристая, розовая луна.
– Афоня, извини за нескромный вопрос, – сказал Сеня. – Но куда ты дел Свету? Почему вы сегодня вдруг не вместе?
– Да по идее-то, мы, конечно, хотели пойти втроем. Но ей пришлось улететь в Москву. Кстати, вообще странная история. Позавчера пришла телеграмма от ее матери, что отец в больнице. Она понеслась в эту Москву, а вчера звонит мне от знакомых и говорит, что у родителей все в порядке, никто не в больнице и никаких писем они не посылали.
– Прикольно, – протянул Сеня. – А кто посылал?
– Вот в этом и загвоздка, что непонятно. Будем разбираться. И телефон у них отключили.
– Прямо загадочно, – сказал Накосиков. – Как в кино.
– Кино штука хорошая, но в жизни это, блин, несколько пугает. – Афанасий махнул рукой: – Ну и черт с ним. А вот где твоя Мегуми?
– Да она снова пропала. Она у меня часто пропадает. А куда, не говорит.
– Это, кстати, тоже странно, – сказал Афанасий.
– Да ничего, я привык. Главное, чтобы возвращалась.
– Смотрите! – закричала Лиза-тян, – Шарики. Вау! Это так мило!
Внизу продавец воздушных шаров выкатил на площадь свою тележку, к которой была привязана гроздь голубых дельфинов, красных сердец и зеленых драконов, наполненных гелием.
– Я хочу дельфина!
– Нет, – сказал Афанасий.
– Будет тебе дельфин, – сказал Сеня.
– Н-да? – приподнял бровь Афанасий.
– Конечно, – сказал Сеня.
– Но я в этом не участвую.
– Все в порядке, – Сеня похлопал себя по груди, где в кармане куртки было спрятано толстое портмоне. – Только перед этим мы выпьем немножко саке за здоровье императора. Лизка, ты ведь подождешь пять минут?
– Да, – ответила та, улыбаясь и сжимая кулачки у подбородка.
* * *
Через полчаса они вместе с потоком людей двигались по пятому межпрефектурному шоссе к Замку девятого будды, у которого в десять вечера должны были давать салют. По всей длине шоссе стояли прилавки со сладостями, сувенирами и спиртными напитками. Афанасий держал Лизу за одну руку, Сеня за другую, и они двигались цепочкой – впереди то Афоня, то Накосиков. Маленькая Лиза-тян была одета в зимнюю школьную форму, к кофточке которой был приколот комсомольский значок Афанасия. Голубого дельфина она ниткой примотала к запястью, и он летел над ее головой, время от времени тычась мягким рылом в лоб Семену. Афанасий на ходу рассказывал о том, что пишет новый рассказ, действие которого происходит в Германии, где он никогда не был, и в ситуациях, в которые сам он надеялся никогда не попасть. А Накосиков просто шел вместе с ними, вполуха слушал Афанасия и глядел по сторонам. Что-то его во всем этом настораживало, но он никак не мог понять, что.
– Тысяча девятьсот девяноста девятый год! – кричал в микрофон с помоста, воздвигнутом на грузовике, маленький толстячок в маске Сусаноо-но-Микото, бога ураганов и подземного царства. – Десятый год эпохи Спокойствия и умиротворения!
Сбоку к Сене притиснули мальчишку в костюме героя манги Гаури Габриева. Лучший мечник мира всхлипнул и спросил у Сени, сколько времени. Сеня выпустил руку Лизы-тян, остановился и машинально ответил:
– Полдесятого.
Мальчишка вежливо поблагодарил: «Аригато гозаймасу» – дотронулся до руки Семена и жалобно улыбнулся на прощание. Сеня удивленно проводил взглядом Гаури, а тот ящеркой нырнул в гущу толпы. «Потерялся что ли?» – подумал Сеня. – «Эх, надо было помочь пацану». Но помогать было уже некому.
Он понял, что у него щиплет указательный палец. Он поднял его к глазам и увидел каплю крови в центре подушечки. Как в детстве, он слизнул ее языком и поискал в толпе мальчишку. Но того уже нигде не было. Эта полувстреча сбила Семена с толку. Как будто где-то далеко-далеко бесшумно надавили на спусковой крючок арбалета, и сквозь ночь с тихим свистом полетела металлическая стрела…
– Тысяча девятьсот девяноста девятый год! Последние дни последнего года века и тысячелетия! Что пошлют нам боги огня и воды? Конец мира или начало нового, золотого века?
Грузовик с Сусаноо-но-Микото застрял в водовороте людей перед киоском с мороженым. Толстячок спрыгнул со своего помоста и встал в очередь у киоска. Афанасий и Лиза-тян заняли место за ним. А Сеня за соседним прилавком купил два пластиковых стаканчика саке. Он вернулся в очередь за мороженым, протянул один стаканчик Афанасию и сказал:
– Саке.
Стоявший перед ними толстячок вдруг резко обернулся, сквозь дырочки в маске выпучил глаза и нараспев произнес по-русски совершенно без акцента:
– В воду, злосчастный, упал и живой уж не выплыл, багровой кровью окрасил болото, и вздутый, с кишками наружу, долго еще труп героя у берега горестно бился.
– В смысле? – опешил Сеня.
– Что это? – спросил Афанасий.
– Батрахомиомахия, – ответил толстячок – Война мышей и лягушек. – И он погладил по голове Лизу-тян.
Окончание следует…
