— Вы знаете, почему у вас нет месячных? У вас отсутствует матка.
Конечно, я ни о чем не знаю. Мне пятнадцать лет, у меня никогда не было мужчины. Я кресла-то этого боюсь. По щекам у меня начинает течь.
— Тихо, тихо. Вера, накапайте валерьянки и позовите мать.
Входит мама. Я бросаюсь к ней и прерывисто шепчу:
— Я дефективная, я не женщина, у меня не будет детей.
Мама растерянно обнимает меня и гладит по голове. Гинеколог протягивает маленький пластиковый стаканчик с мутной вонючей жидкостью.
— На, выпей. Я тебе этого не говорила. Ты вполне себе женщина, у тебя присутствует влагалище. Если его чуть-чуть подрастянуть, сможешь заниматься вагинальным сексом. Не с жеребцом, конечно, но небольшой член легко поместится. И детей ты тоже при желании заведешь. Яичники у тебя есть, значит, воспользуешься услугами суррогатной мамочки. Не надо так страшно плакать.
Гинеколог только что пот со лба не вытирает, испугалась, похоже, моей реакции. Мама застыла, ее рука замерла у меня на затылке. Гинеколог смотрит на нас и на шумном выдохе продолжает:
— У вашей дочери МРКХ, синдром Майера — Рокитанского — Кустера — Хаузера. У нее нет матки. Редкий случай, примерно один на четыре с половиной тысячи. Это не болезнь. Полина может вести половую жизнь и испытывать удовольствие. Про материнство я уже сказала.
Я чувствую, как мама тяжело дышит. Отрываю лицо от ее плеча и вижу мамины плотно сжатые губы.
— Когда она ее лишилась?
Гинеколог вздыхает и разводит руками:
— У нее ее вообще не было, так сформировался плод.
— Значит, это я виновата?
У мамы начинает дергаться щека. Гинеколог поворачивается к медсестре:
— Вера, еще валерьянки.
Потом она поворачивается к нам:
— Да не виноваты вы ни в чем. Никто не виноват. Так почему-то повел себя организм вашего ребенка на этапе внутриутробного развития. Выпейте.
Гинеколог протягивает маме стаканчик, такой же, как у меня. Запах, уже немного выветрившийся, опять резко бьет мне в нос. Мама опрокидывает валерьянку в себя скорбно и бездумно, как стопку водки на поминках, и долго смотрит на лоток с простерилизованными гинекологическими инструментами.
— Поль, есть прокладка? Полилось, а я думала, только завтра.
С Катькой мы вместе ходили в детский сад, писали в один горшок, потом в школе сидели вдвоем за первой партой, я делала оба варианта на контрольных по алгебре, а она по химии. В лагерь на лето нам родители всегда сразу брали две путевки. Но даже ей, даже ей сейчас я не могу сказать! Я тихо подхожу к Юле Берестовой. Я знаю, что есть, я вчера после нее заходила в кабинку. Юля мнется, но дает. Я иду к Катьке и сую ей контрабандную Always. Моя рука мелко дрожит, но Катька этого не замечает.
— Я недоженщина, я недоженщина.
Я полулежу в горячей, подкрашенной розовой, приятно пахнущей солью для ванн, воде. Одна нога закинута на стену, другая свисает с белого бортика, с мокрой ступни на коврик капает. Я прощупываю свои складочки, нахожу отверстие, надавливаю пальцем и несмело вхожу. Немного неприятно. Странно, что я еще не мастурбировала так глубоко, в основном добивалась своего через клитор. Гинеколог спросила, девочка я или нет, и осматривала меня через задний проход. Попа потом даже немного болела, так гинекологиня старательно искала то, чего у меня нет. На УЗИ все выяснилось окончательно. Палец внутри нащупывает упругие, мягкие, эластичные неровности. Лезу глубже. Если бы я знала, какая она на ощупь. Вдруг они ошиблись?
— Мне надо с тобой поговорить. Это серьезно.
Ни один человек еще не вызывал во мне такого светлого и сильного желания. Ни с кем мне так не хотелось распластаться, раскрыться, впустить в себя, в свою нехоженность. Это теперь его, не мое. Мне не надо ему рассказывать, не надо его оскорблять. Как будет чувствовать себя мужчина, если узнает, что его девушка — некомплект, русалка, силиконовая кукла? Три отверстия, вставляй в какое хочешь, разницы нет. Она все равно не сможет родить ребенка. Возьмет и скажет: «Мне здесь делать нечего». И уйдет. Но смолчать — значит оскорбить еще больше.
— Я что-то сделал не так? Ты влюбилась?
Боже, да что он в самом деле!
— Нет конечно, нет. О другом.
Молчит.
— Хорошо. Где и во сколько?
Мы идем по Космодамианской набережной. Он здесь недалеко работает и, смеясь, говорит, что многие называют эту набережную Космодемьянской, в честь Зои, видимо.
— Что ты хотела сказать?
Он не сделал никакого перехода, и от неожиданности я спотыкаюсь и чуть не падаю. Он поддерживает меня под локоть, поворачивает к себе лицом и в упор смотрит. Мне кажется, что я стою на вышке в бассейне; мне надо набрать воздуха в легкие, прыгнуть, сгруппироваться и мягко войти в воду. Но я не могу. Я не женщина, у меня нет матки, я не смогу родить тебе детей. Я не могу. Он смотрит. Я не женщина, у меня нет матки, я не только не смогу родить тебе детей, я даже не знаю, как мы будем заниматься сексом. Но с тобой я готова делать это как угодно: в рот, в задницу, в нерастянутое влагалище. Если тебе понадобится нормальная полноценная женщина, пусть. Я буду лежать рядом и смотреть на вас. Я просто буду держать тебя за руку и кончать.
— Ты чем-то болеешь?
Болею! Это хуже, чем болею. Больной может выздороветь, я не выздоровлю никогда. Я подхожу к самому краю, доска под ногами начинает колебаться. Я закрываю глаза.
— У меня МРКХ. Синдром Майера — Рокитанского — Кустера — Хаузера. У меня нет матки и у меня маленькое влагалище. У меня не идут месячные и никогда не будет детей, возможно только суррогатное материнство. И со мной сложно заниматься вагинальным сексом.
Я открываю глаза. Прозрачная зеленоватая вода бассейна пахнет хлоркой. Она не такая холодная, как я ожидала, но я не хочу всплывать на поверхность, а воздух в легких скоро кончится.
— Как ты там сказала их зовут? Майер, Хаузер, Рокитанский?
— Кустер еще.
— Ага, понял. Не знаю таких.
Под водой нельзя смеяться, потому что расходуется последний воздух, а в нос заливается вода. Но я смеюсь. Он улыбается, как ребенок, которому подарили щенка.
— Это всё?
Я киваю и начинаю отмахиваться от окружившей меня плотным кольцом воды.
— Они ведь на нашу свадьбу не придут, эти четверо? Кустер мне особенно не нравится.
Он неуверенно протягивает ко мне руку, бережно гладит по волосам, осторожно проводит большим пальцем по моей мокрой щеке.
Я поднимаю лицо вверх к солнцу и делаю первый вдох.
