Тварь! Сука! Ненавижу! Бросила меня как щенка. Поиграла и бросила. И вместе-то были всего-ничего – с зимы до первых весенних цветочков. А я успел влюбиться. Влюбиться как щенок, которого она утопила в своём сердце. Сука! Одна зима и — сердце вдребезги!
Ей было шестнадцать, мне – на год меньше. Она – красавица, каких свет не видывал. Высокая, стройная, слегка курносый носик. Ямочка на подбородке. Длинные светлые волосы. Лена… Нас познакомили общие друзья. Она мной заинтересовалась, и я тут же в неё влюбился. А как вы хотели? Мне – пятнадцать! Уже потом выяснилось, Лена только что рассталась с каким-то «большим», старше её лет на пять, мальчиком, в которого сама была по уши влюблена, и ей необходимо было залечивать раны. Вот в качестве лекарства её лучшая подруга и подбросила меня. Погуляешь, мол, с ним, и полегчает. А потом выбросишь как использованный тюбик от зубной пасты. Так и случилось. Наступила весна и тюбик, то есть я, оказался на дороге. Помятый и опустошённый. Никому не нужный.
Мы много гуляли по городу. Михайловский сад, набережные… Ходили в зоопарк, кино… Целовались под питерским ветром на Дворцовом мосту. На каждом углу я громко, тихо и шёпотом признавался Лене в своей любви. Над Невой, на ступенях Эрмитажа, у памятника Пржевальскому в Александровском саду. Ходили друг другу в гости. Я гордо представил её своей маме, а потом пел под её расстроенную гитару «Дождь» Шевчука. При этом, пытаясь пародировать автора, громко орал в низкий потолок моей хрущёвской квартиры. Лена только улыбалась.
А жили мы в разных концах города. На самых окраинах. Я на Юге, Лена, понятно, на Севере. Север был ей к лицу. Мы были, как пограничники на въезде и выезде. Часовые любви. Как-то провожая Лену домой, я опоздал на метро. Пришлось с радостью остаться у неё дома. Мы не спали. Всю ночь провели на кухне под суровым взглядом её мамы, которая каждые пять минут появлялась в дверном проёме и хищно оценивала обстановку. Оценивала меня. Никогда не забуду её орлиный взгляд и немой вопрос: ну, что, сука, уже поцеловал мою доченьку? Затем мама опять удалялась не больше чем на пять минут, видимо полагая, что этого времени недостаточно для греха. Наивная. Для греха достаточно мгновения. В эти пятиминутные интервалы, Лена научила меня целоваться и вообще показала, как и что женщине может понравиться. Но через пять минут появлялась мама и наводила почему-то на меня (как будто её доченька вся такая невинная) двустволку своего взгляда. И поверьте, она готова была выстрелить. И конечно же, после этой ночи я окончательно влюбился. И думать ни о чём более не мог. И как итог, признался Лене в бесконечной любви и преданности. Уже серьёзно, окончательно и бесповоротно. Произошло это весенним вечером на ступенях Инженерного замка. Постойте… Этот день я отчётливо помню. Канун 8 марта. Значит, седьмое… Тогда я ещё не знал, что за стенами замка умертвили бедного Павла. Здесь же и я подписал себе приговор. Моё признание Лена выслушала спокойно с лёгкой улыбкой. Посоветовала мне не разбрасываться такими важными словами. Взаимности в тот вечер я от неё не услышал. Ну, думал, может не принято вот так, сразу два признания за раз? Завтра сама признается. А, я подожду. Ничего. И на следующий день признание действительно последовало. Мы весь день гуляли по просыпающемуся после зимы городу, вдыхали запах весны и любви. Я подарил Лене огромный букет белых роз. Благо бабушка получила пенсию и мне чуть перевалило от её трудовых доходов. Своих то денег не было. Вечером я проводил Лену до дверей её квартиры на северной окраине города. На пороге Лена резко обернулась и с холодом в глазах уже без всяких улыбок заявила, что нам нужно расстаться. Вот так, вот, просто, взяла и выстрелила мне в висок. Но перед выстрелом подарила чувственный прощальный поцелую. И исчезла за дверью. С цветами. А я остался со своими пятнадцатью годами и разбитым сердцем в руках. И с сердца уже основательно накапало на дверной коврик. Так я и стоял какое-то время, ничего не понимая. Так и поплёлся к метро, на которое разумеется опоздал. Далее, я всю ночь провёл на грязном полу ночного ларька, куда меня любезно пустил мальчик-продавец. Я сидел между ящиками с яблоками и «Красной шапочкой» и наблюдал, как этот мальчик уплетает, что-то домашнее вкусное и горячее. А я смотрел на всё это с округлившимися глазами и не понимал, как же это так всё произошло? А что сейчас Леночка?.. А Леночка в это время, наверное, нежилась в своей тёплой постельке, до этого поделившись по телефону с подругой, как отшила влюблённого малолетку. Сука! Сука! И тварь!
Но у меня был друг. Димка. По иронии судьбы, ухажёр той самой подруги, которая меня и сосватала Лене. Димка и пришёл мне на помощь. Он научил меня залечивать раны по-мужски. Наступило лето, и мы с другом отправились ко мне на дачу, где целый месяц усердно пили из горла Пшеничную водку, изредка меняя её на Столичную. И действительно, полегчало. Водочка как целебное лекарство проникало во все щёлочки и ранки моей израненной души. Склеивала её как разбитую чашку и залечивало. Пить мы начинали почти с самого утра. Пили везде: на чердаке моего дома, на речке, на железке. Сидели на пригорке, пили и смотрели на проезжающие поезда. Как-то во время подобного созерцания, Димка куда-то удалился, и я стал спускаться вниз к рельсам. Встав на шпалы, увидел вдалеке приближающуюся электричку, и конечно же, направился ей на встречу. Я шёл медленно, спотыкаясь о шпалы и не отрываясь вглядывался в увеличивающиеся глаза поезда. Увеличивались и глаза машиниста. Электричка приближалась, гудела, но я не отступал и продвигался вперёд. Зачем мне теперь жить без Лены? Как она могла так со мной поступить? Почему? У меня перед глазами был не паровоз, а милое личико моей возлюбленной. Носик, белокурые волосы, ямочка на подбородке, запах нежности… Поезд вновь взревел гудком и, когда расстояние между нами сократилось до невозможности, я неуклюже рванул в сторону и упал в канаву.
Водка и деньги закончились, и мы с Димкой вернулись в город. Надо отдать должное моему другу – он честно и самоотверженно пил со мной, при этом поддерживая во всём. Даже когда я обвинял его пассию в подлом лжесватовстве. Да, заплетающимся языком говорил мой друг, все они – твари! «Вот!» – соглашался я. Друг!
В городе Димка быстро растворился и вернулся к своей девушке – подружке злосчастной Лены. А я, вступив в шестнадцатилетний возраст, продолжил примерять на себя ад. И он мне шёл. В общем, я продолжил пить. Очень кстати пришёлся день рождения моей двоюродной сестры, куда я был приглашён почётным гостем. Там были ребята постарше года на три, но разница почти не ощущалась. Мы сидели на последнем этаже в крохотной квартирке дома-корабля, и я искренне радовался, что стол помимо закусок сервирован ещё и водкой. Приходилось произносить душераздирающие тосты, которые с каждым разом становились всё короче и невнятнее. Гости на меня настороженно поглядывали. Затем мы поднялись на крышу дома полюбоваться красотой белой ночи, где я как канатоходец принялся ходить по самому краешку. Сестра приказала ребятам за мной следить, и они меня то и дело одёргивали. Потом мы пошли на залив, благо — он под боком. Здесь мы разожгли костёр, и я пьяными глазами вглядывался в далёкие огни Васильевского острова. И на их фоне у меня перед глазами проплывал всё тот же образ Лены. И я про себя повторял: ну, почему, ну, почему ты меня бросила?! Видимо, я уже стал говорить вслух, и ребята всерьёз заволновались. Помню, я схватил бутылку водки осушил прямо из горла ровно половину. После этого парень сестры Костик вырвал у меня из рук драгоценный сосуд и вылил в костёр. На меня посыпались искры. Вот он, ад, решил я. Отлично! Сейчас самое время сгореть. Это то, что мне нужно. А Костика мне захотелось убить. Водки больше не было.
Уже глубокой ночью все стали расходиться. Я жил в нескольких остановках от сестры и отправился домой пешком. Со мной, видимо, настолько все устали возиться, что спокойно отпустили одного. И вот, шатающийся шестнадцатилетний Ромео, красавец в белоснежной, как сейчас помню рубашке, шагает по сонным кварталам самого краешка города. Где-то раздавались крики и смех одновременно, и я был не против узнать поближе их происхождение. Мне нужен был ад. Уже потихоньку начинало светать. Проехал мимо первый автобус, я шёл наугад к дому через проспект, парк, школу, в которой учился, детский садик… И на детской площадке решил, наконец, передохнуть. Сел на скамейку-качели и принялся рассматривать стоящий передо мной облезлый хрущ. Там все ещё спали. Где-то на окне ржавел термометр, за тюлем — глобус, какое-то окно вообще заклеено газетой. Через квартал в таком же хруще, за таким же окном спала моя семья: мама, бабушка и папа. Они не волновались за меня: я их предупредил, что праздную день рождения сестры. Домой возвращаться не хотелось. В тоже время, скоро город проснётся, надо было куда-то двигаться. Тем более, я стал засыпать. Вдруг кто-то резко плюхнулся рядом со мной на качели.
— У тебя стакан есть?
Я повернул голову и мгновенно проснулся. Рядом со мной сидела взрослая бесформенная молодая женщина. И совершенно пьяная. Её пышные крашеные чёрно-рыжие волосы были хаотично разбросаны по всей голове, тушь потекла, помада – туда же. Блузка, как приоткрытая дверь дома, приглашала заглянуть внутрь, разорванные колготки напоминали рыболовную сеть, из которой вываливались две жирные рыбёшки. Но рука девушки уверенно сжимала початую бутылку водки.
— Тебя как зовут? – спросила незнакомка.
— Миша, — соврал я.
— Лена! — представилась та, и меня передёрнуло. Опять Лена!
— У тебя стакан, говорю, есть или так пить будем?
Пить я уже не мог. Вот, он ад, догнал меня у самого дома. Я из последних сил гордо выдавил:
— Давай, так!
— Тогда, за знакомство! – Лена сделала небольшой глоток и протянула мне бутылку. Я слегка прикоснулся к горлышку в помаде.
— А ты чего здесь делаешь?
— Да, так, со дня рождения иду. – Я стал размышлять, как бы мне тактично свалить. Пока так думал, деваха принялась меня обнимать.
— А ты красивый… – Расплылась в пьяной улыбке незнакомка, и стала расстёгивать мне брюки. Вот так всё стало на свои места, подумал я: одна Лена меня отвергла, а другая – приняла в свои объятия. Ну, и что? Буду любить эту Лену. Что заслуживаешь, то и получай! Пока я так рефлексировал, пьяная потёкшая женщина продолжила объяснения в любви. Здесь у меня перед глазами опять возник образ моей, той невинной Лены, затем я подумал о маме, да и вообще, представил себя со стороны. Солнечное утро, качели на детской площадке, я, в белой рубашке, и меня обнимает… Мне стало страшно и противно. Я осознал, что играю не свою роль.
— Сейчас, подожди! – отодвинул я Лену.
— Я, что, тебе не нравлюсь?
— Нравишься, нравишься… Я – сейчас. Мне нужно… Вот только до кустов добегу…
— Давай быстрее! – скомандовала дама и закурила.
Я наконец высвободился из женских объятий и медленно побрёл к кустам, рядом с площадкой. Проигнорировав их, перелез через невысокий забор садика и побрёл дальше вдоль хрущёвского дома. Шёл медленно и не оглядываясь. За спиной – ни звука. Через несколько минут я уже стоял на пороге своей квартиры и давил на звонок. Дверь открыла мама.
