Белый дернул шнурок; массивные жалюзи, грохоча, поехали вверх. Море было где обычно. Взволнованное, мятущееся, но на надежном и безопасном расстоянии. Отделенное от его окна двором, домами, трассой, линией ж/д, высотой девятого этажа. Белый посмотрел на море и опустил жалюзи, не хотел, чтобы его видели голым. Увидеть было некому, поблизости не было никаких соседских окон, но все же, мало ли.
Плеснул на кухне холодной водой из-под крана себе в лицо, сыпанул молотого кофе в джезву, наполнил ее водой из фильтра, поставил джезву на огонь. Вернулся в комнату, стал делать упражнения. Его зарядка – гантели, приседания, отжимания – продолжалась ровно столько времени, сколько нужно было кофе, чтобы свариться; ежеутренний ритуал был продуман и неизменен.
Потный после зарядки, прошел на кухню, выключил газ, перелил готовый кофе в чашку, поставил чашку на стол, пошел в ванную, принял контрастный душ, оделся, вернулся на кухню, сел за стол, попробовал кофе, посмотрел в окно. И снова вспыхнул в памяти успевший было выветриться сон.
Море ломилось прямо ему в окно, в закрытое окно его комнаты, под которым он спал у себя на матрасе. Волна набегала и отступала, набегала и отступала, и когда набегала – закрывала собой все окно, так, что нечего было различить за толщей воды. Такое снилось ему уже во второй раз. Сегодня, в отличие от сна трехдневной давности, морю удалось-таки просочиться к нему в комнату – то ли окно было закрыто неплотно, то ли треснуло, не выдержав натиска, то ли между оконной рамой и стеной оказались трещины – но его квартиру в итоге залило-таки порядком.
Море — и так близко, задумался Белый. Раскрыл было ридер с начатой накануне книгой, но внимание никак не хотело фиксироваться на содержании; прочитав пару абзацев, Белый закрыл и убрал ридер на журнальный столик. Почти неделю он осознанно не выходил в сеть, и еще неделю не собирался, но сейчас…
В телеграмме оказалось сообщение от Ады – «Ты мне нужен». Уже три дня как. «Я все еще тебе нужен?» — написал он ей теперь. Ответ пришел мгновенно – «Да». – «Заезжай».
Ада, как и Белый, жила на побережье, но в соседнем городе, в сорока минутах езды на поезде. Виделись они последний раз давно.
— Отлично выглядишь! – приветствовал Белый гостью, возникшую спустя несколько часов на пороге его жилища. Они обменялись рукопожатием.
— Спасибо, — поблагодарила Ада.
— Все-таки, наверное, я тебе не нужен, — предположил Белый. – Раз так выглядишь хорошо.
— Внешность обманчива, дружище, — Ада, не разуваясь, прошла на кухню вымыть руки, — Именно ты мне и нужен. Мой неизменный спасатель, Чип и Дэйл в одном флаконе.
— Ох-хо-хо, — Белый открыл холодильник и оглядел запасы. – Ты будешь есть?
— Смеешься? – Ада протерла руки кухонным полотенцем, сделала по тесной кухне пару кругов, замерла. — Я не ем. Так только, на ночь, через силу. В эти дни. Не знаю точно, чего влияет. Лунные фазы? Выпью, если можно, стакан воды, — и сама, не дожидаясь приглашения, налила себе из фильтра полный стакан и выпила.
— Каково на новом месте? — Белый закрыл холодильник. – Никогда не бывал у тебя в городе.
— И нечего тебе там делать, — Ада подошла к окну, стала изучать вид, — То же море, в точности как здесь. Дома-кубики на ножках. Один в один.
— Пойдем-ка в комнату, раз есть не будешь, — пригласил Белый.
В комнате Белый сел к себе на матрас, указал Аде кресло напротив, но та все никак не находила себе места, ходила взад-вперед и в итоге замерла у окна, так же, как и на кухне – стала смотреть в окно. Тихо вдруг продекламировала:
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень,
Миры расцветшие висят.
Повернула лицо к Белому:
— Знаешь эти стихи? Нравятся?
— Читал когда-то. Ну как — нравится, не нравится… Красиво. Чересчур красиво, я бы сказал.
— Чересчур красиво? – задумалась Ада. – Красиво не бывает «чересчур». Или красиво, или некрасиво. Но я тебя поняла. Мы разные, но с тобой можно иметь дело. А эти… — Ада кивнула на пейзаж за окном, — они никогда не скажут «красиво» или «чересчур красиво», не задумаются о том, может ли красота быть чрезмерной, они сделают удивленное лицо и спросят: «Ты, вообще, о чем?». Для них это ультразвук. Сигнал определенной частоты, недоступный человеческому уху. Я как приехала, обратилась, помнится, к случайному прохожему: «Простите пожалуйста, вы не знаете, как называется это дерево?» Южное такое, раскидистое, ствол – как нога человека без кожи в учебнике анатомии. Всё в прожилках, в хитросплетениях каких-то. И знаешь, чего он мне ответил? «Деточка, — говорит, — деточка! Я тридцать пять лет хожу по этой улице, — из наших дядечка попался, из бывших сограждан, — Хожу тут тридцать пять лет, на работу, с работы, и ни разу, ни-ра-зу об этом не задумался! Дерево, какое еще дерево? Нам тут не до того!» — он это даже с гордостью какой-то произнес. Мол, сама такая будешь, поживешь – поймешь. И так везде, со всеми. Вспомни, как мы общались! Не только ты и я – как мы все общались в тусовке? Будто в омут ныряешь, будто в пропасть бездонную, такие глубины открывали друг в друге. А здесь. Так, потоптаться в мелкой луже. Тебе так не кажется? – Ада вопросительно взглянула на Белого.
— Нет, — ответил Белый. – Мне так не кажется. Мне один хрен. Что там, что здесь.
Ада безотрывно смотрела в окно, на успокоившееся море, на расчистившееся небо.
— Я только на препаратах и выживаю тут. Мне, наконец, нормальные назначили, – поделилась. – А ты сейчас принимаешь что-нибудь?
— Не, — Белый тоже глянул в окно, не поднимаясь с матраса. – Ничего уже давно не принимаю. Ни того, ни этого.
— Ну да. Ты сильный. Не пьешь, небось, не куришь.
— Не. Кофе, чай. Зарядка. Даже в сеть не выхожу. Выхожу, но редко. Хрен ли делать там. Читаю, бывает.
— Что сейчас читаешь?
— Сейчас? Уже забыл. Ща, передай-ка. – Белый кивнул на ридер, валявшийся на журнальном столике. – Кидай, кидай! – Ада бросила ему ридер через комнату, Белый поймал, раскрыл, — «Человеческое, слишком человеческое». Читала?
— В сеть не ходишь, что читаешь – не помнишь… Чем живешь-то? Опиши свой день!
— Чем живу – с тобою беседую.
— Белый, я не про то! Мы видимся раз в сто лет! Как проходит твой обычный день? Какими наполнен событиями?
— Как проходит мой день? Спроси еще, что я ел сегодня на завтрак.
— Да, кстати, что ты ел сегодня на завтрак?
— За этим ты здесь, да? Узнать, чего я ел на завтрак?
Ада помедлила, вздохнула.
— Не злись, — попросила.
— Я не злюсь, — Белый поднял брови. – Просто ты затормаживаешь. Тебе ведь это ни к чему, детали моей личной истории. Ты просто ходишь вокруг да около, ходишь и ходишь. И эта ностальгия твоя… Удобное укрытие, чтобы не помнить о главном.
— Нет. Я помню. Я приготовилась.
— Так вперед!
— Пошли покурим на балкон? Собраться бы с духом… Я покурю. Ты постоишь.
— Сама покури сходи. А я тут пока, на матрасике, – Белый лег, закрыл лицо локтями от солнечного света…
Ада вернулась минут через десять, села у Белого в ногах на краешек матраса, Белый сгруппировался, чтобы Ада расположилась вольготнее. Ада села глубже, заговорила еле слышно и почти скороговоркой.
— Моя проблема, моя проблема в том, что меня нет. Или только я и есть, а ничего другого нет. Это ведь одно и то же. Я смотрю на тебя – я это ты; смотрю в окно на море – и становлюсь морем, окном. Стеной, деревом, всем, чего вокруг. Мои руки, мои ноги – это я, за ними пол, потолок, матрас – это тоже я; там, за стеной – я, только я.
— Ну поздравляю, – проворчал Белый из лежачего положения, – Чтоб я так жил!
Ада либо не услышала его реплики, либо сделала вид, что не услышала.
— Но я так не хочу, я так не могу, не могу видеть вокруг себя только свои отражения, – продолжила той же скороговоркой, — Мне нужны границы, рамки. Родные скромные масштабы! Я не святая, меня ж мотает, со страшной силой колошматит, ты бы, уверена, не вынес и двух минут. Мигом бы расплющила суть вещей! Мокрого места бы от тебя не оставила.
— Суть вещей? – подозрительно переспросил Белый. – Ты, вообще, о чем? Тебе открылась суть вещей? И в чем она? Поделись-ка, а.
— О, блаженное неведение! О, как я мечтала бы сейчас поменяться с тобой местами! Этим невозможно поделиться! Этим можно только стать! Слиться с этой сутью воедино!
— Накручиваешь чего-то на себя, – не очень уверенно предположил Белый, приподнявшись на локте и внимательно наблюдая за Адой, – Чтобы было весело.
— Мне совсем не весело. И я не притворяюсь ни капельки. Ты просто не понимаешь – каково это, остаться без кожи, без единого фильтра между тобой и всем этим… Всем этим ужасом.
— Ужасом, отчего же ужасом? – философически вопросил Белый. – Солнце, море.
— Ну испытай меня, ну давай я докажу тебе, чего бы мне это не стоило, – предложила Ада, – Скажи что-нибудь. Скажи, и ты поймешь, о чем я тут тебе пытаюсь втолковать. Посерьезнее что-нибудь. Повесомее.
— Про что, про смерть?
— Это вообще химера. Вообще ни о чем. Нет, ты чего-нибудь реальное скажи, реально имеющее место. Например, скажи так: «отмщение».
— Отмщение, — сказал Белый, и неожиданно для самого себя вздрогнул, — Эй! Ты чего? Я же просто за тобой повторил, — он беспокойно наблюдал за стремительно изменившейся в лице собеседницей.
— Ох, не могу, накрывает, – Ада энергично протерла ладонями лицо в попытке привести себя в чувство. – Уф. Даже тебя, погляжу, принакрыло чутка. От меня передалось.
— Ммм, — Белый помедлил. — Может, тебе лучше из домашней аптеки чего подогнать? Феназепамчику, а? У меня завалялся где-то с прошлого года. Отечественный, свой. Не должен был пока что выдохнуться, по идее.
— Свое лекарство я взяла с собой, — Ада с блаженной улыбкой повертела в руках свою сумочку, расстегнула молнию, извлекла наружу содержимое и протянула Белому, — Но я не могу принять его сама. Мне нужен врач.
Белый взял протянутое в руки. Оказался это оплетенный в нижней части проволокой пучок резиновых хвостов, самодельная плеть, то ли из обрезков проводов, то ли из чего другого подручного; хвосты были аккуратно выровнены по длине; а их кончики – сужались, сходя на нет; часть резины на каждом хвосте была косо срезана сантиметров за десять до завершения.
— Сама смастерила? – спросил Белый, хлестанув себя по свободной ладони, — Оу… – поморщился от внезапной боли.
— Ага. Дождливыми зимними вечерами.
— И не пробовала ни разу? – Белый, воодушевившись, приподнялся и сел, хлестанул себя по ладони еще разок. — Уф. Вот это да.
— Только саму себя. Но саму себя – сам понимаешь, не то… Жалею любимую. На тебя надежда.
— Да тебя этой штукой хоть раз шарахнуть как следует, ты ж скорее в окно сиганешь, чем продолжишь спокойно лежать. Давай уж как в последний раз, ремнем. Зато как следует. А этой штукой – только пугать. Или поглаживать.
— Я все уже спланировала, – Ада опять не услышала или сделала вид, – У тебя ведь там кровать в соседней комнате? Я по дороге в хозяйственный заскочила, купила моток веревки. Все уже спланировано. От тебя нужно только… Да что я, в самом деле. Учу ученого.
…По окончании он выдал ей кимоно. Ткань изнутри пропитается кровавыми каплями, прикинул он, но отстираться должна без проблем. День был уже в разгаре, февраль в том году выдался жарким, и они вышли на балкон, она покурить, он постоять рядом с ней.
— У тебя тут, считай, под окнами византийские мозаики, – сказала она, стряхнув с балкона пепел и указав глазами на полоску деревьев у моря, – Гуляла там только что. Долго не решалась зайти к тебе, – улыбнулась. – У страха-то велики глаза.
— Мозаики? – рассеянно повторил он.
— Угу. Руины храмов. Такое что-то… Наткнулась совершенно случайно. Там даже по-древнегречески что-то сохранилось, надпись одна. В гугл вбила, гугл выдал перевод – «специальное предложение комиссара Иоанна». А там типа алтаря для даров, типа жертвенника. Приношения святителю Иоанну, вот что там было написано. Выложено мозаикой. Сообразила по старой памяти. А гугл перевел – «специальное предложение». Смешно?
Ада уехала. Белый навел в маленькой комнате порядок, вымыл посуду на кухне. Сел к себе на матрас, в который раз раскрыл ридер. Внимание больше не рассеивалось, и Белый погрузился в чтение.
