Выезд без… Девяностые подкрались незаметно
Девяностые годы обрушились всем на голову внезапно, как мартовский снег в Одессе. Подспудно никто не исключает такой возможности, но особо и не готовится. Надеются – пронесет. А снег повалит, напугает, обесточит. Потом быстро иссякнет, оставив чернеющие непроходимые кучи на каждой дороге и тропинке. Город замрет, отомрет и сделает вид, что не заметил.
Вечно охрипшая фраза диспетчерши по громкой связи «Бригада такая-то, на выезд!» приводила Джульетту в неизменную тревогу. И не удивительно. У нее в фельдшерском чемоданчике было практически пусто. Груша тонометра давно прохудилась и была перебинтована пластырем, что не слишком помогало. Кардиограф сдали в ремонт полгода назад. С концами. Врач для проформы делал назначение, а Юлька оправдывалась перед пациентом, что время, дескать, такое тяжелое, лекарств нет и не предвидится. Иногда она делала гипертоникам пальцевой массаж энергетических точек по древней китайской методике. Порой даже помогало. Хотя Боря утверждал, что от давления помогает вовсе не славный восточный ци-гун, а светлая Юлькина улыбка и больше ничего.
В награду за Джульеттино внимание и чуткость ее карман частенько засевался мелкой денежкой от бабушек и более крупной от прочих болезных. Сначала она краснела и отказывалась, но, поразмыслив, решила: можно использовать данные средства для покупки тех же препаратов неотложной помощи. Первым долгом она скопила на новый тонометр. Врачи менялись, как перчатки, увольнялись, переводились, эмигрировали, а тонометр оставался с Юлькой всегда. Дефицитные одноразовые шприцы помогал доставать Борис, хотя и ворчал, что давно пора бросить нерентабельную деятельность. Джульетта парировала, что и он давно зарплату на службе не получал, а у нее все-таки остается на хлеб.
***
Внезапная гибель в автокатастрофе Виктора Цоя ввергла Джульетту в настоящий шок. Придя немного в себя, она всплакнула на терпеливом и надежном Борином плече. Он буркнул что-то вроде «звезды не умирают», но такая неуклюжая ложь еще больше огорчила Юльку.
***
Забавный и несколько непристойный танец ламбада оставил Джульетту равнодушной. Она, разумеется, мурлыкала себе под нос его мелодию, но не более того. Впрочем, наряжаться и танцевать все равно было некогда. Баба Дора даже иногда сердилась:
– Загоните себя на работе задарма! Сходите в отпуск, дети, если все равно зряплату не плотят. И не говорите, шо купоны-карбованцы вас где-то держат. Шо ж такое, ми жили, как шлепперы*, тепер и ви… То ж не получка – недавес*!
– Да уж, никак не получается свести концы с концами. Но не впервой, как-нибудь прорвемся, Моисеевна, и станцуем с тобой ламбаду, – подмигивал ей Борис.
***
Держать семью впроголодь, дабы уложиться в прокрустово ложе скудного бюджета, считалось Дорой Моисеевной абсолютно немыслимым и даже позорным.
В один вполне предсказуемый день, когда закрома малокоммунальной квартиры безнадежно опустели, пришлось внедрять план под кодовым названием «Головизна». В его осуществлении участвовали не только домочадцы, но и другие официальные лица. Например, рубщик с Привоза Сеня Косой, старый деловой знакомый Доры Моисеевны.
Сеня, как и положено уважающему себя работнику мясного корпуса, тем более рубщику, водил знакомство со многими нужными и влиятельными людьми, среди которых постоянные покупатели занимали весьма почетное место. Потому что еще с молоком матери он впитал, что именно спрос рождает предложение. А без обильного предложения какой базар?
Так вот, Сеня обладал достаточной властью и волей, чтобы «достать» в нужный момент качественный мясной продукт безукоризненной свежести.
– Еще моя бабушка Эсфирь сильно уважала свиную головизну, – говаривала Дора Моисеевна. – Просто чудо: одна небольшая голова, и на тебе – полный холодильник еды!
Дора Моисеевна Нисенкер, как руководитель операции, разбудила Юльку и Бориса в четыре утра. Вернее, Бориса будить не пришлось, он все равно «без толку» курил на кухне.
Вооружившись тремя пестрыми моряцкими авоськами, из тех, что ей регулярно дарил китобой Володя с Госпитальной улицы, и захватив несколько старых газет «Известия», баба Дора возглавила раннюю зевающую процессию на Привоз.
Сеню ждали долго у мокрых каменных прилавков, на которые продавцы в грязно-белых нарукавниках выкладывали отборные куски вырезки, блестящую печень, пегие языки, мясистые ребрышки и прочие богатства.
Рубщики до поры скрывались за кулисами корпуса, откуда слышался стук топоров вперемешку с многообещающим хрустом костей. Сеня появился спустя минут сорок, когда почти все прилавки были заполнены товаром. Рубщик важно нес свое тело атлета и круглую лысую голову, задумчиво глядя поверх посетителей. Правый глаз Косого действительно едва заметно косил. Сеня театрально повел вымазанной в крови рукой штангиста Жаботинского и проговорил, не вынимая сигареты изо рта:
– Вот, берите красоток с витрины. Самое свежее поступление. Вчера еще хрюкали. Берите, нам не жалко.
Высоко над прилавком, за спинами продавцов, на крюках висели свиные головы. Глазки их были прикрыты, словно от удовольствия, пятаки пытливо вздернуты, уши полупрозрачны. Розовые головы беззвучно смеялись. Эти парадоксальные восковые улыбки, остывшие на свиных лицах, с детства были знакомы Джульетте.
– Сейчас уже никто не увлекается головизной. Но натуральные хозяйки, видно, не сдаются. Правда, мадам? – сказал Косой, пакуя две только что ювелирно разрубленные пополам, пахнущие паленой соломой головы в газету и авоськи.
– Нужда, – буркнула баба Дора и жизнерадостно добавила: – Можно месяц с гаком семью кормить по цене десятка котлет. И страшно укусно!
– Страшно, – угрюмо подтвердил Борис, впервые раскрывший рот.
– Будете лопать за милую душу, – решительно опроверг его Сеня через прилипшую к губе сигарету.
Борис усмехнулся и расплатился. Денег хватило с лихвой. Зря он волновался. Это заметно улучшило его настроение.
И тут Дора Моисеевна, периодически закатывая глаза от восторга, начала повествовать Сене о своих и, как оказалось, Юлькиных планах на сегодня и завтра.
– Отберем сальце – засолим на потом. Мяско со щечек пойдет на фрикадельки. Косточки в борщик. Язычок сварим с лаврушкой, как обично. А мозги я детям в кляре поджарю. Для мозгов полезно и от склероза. А если ты мне, Сенечка, еще печеночки дашь с полкило и парочку желудков, мы сальтисон моей соседки Шурочки сделаем. Много-много получится. Его нужно будет жиром залить, в холодильнике будет стоять хоть до следующей весны. Боречке на работу.
Борис сглотнул слюну:
– Ну, я тогда понес это добро домой. А вы тут доделывайте базар и тоже… Не задерживайтесь. – Он кивнул Сене и удалился, нагруженный двумя полными авоськами, растянувшимися до земли.
А Джульетта осталась с бабой Дорой, чтобы помочь.
– Нам еще что-то понадобится? Для всего этого…
– А как же! – баба Дора весело подмигнула.
Чудеса Привоза всегда ее радовали. И почти каждый день.
***
Узнав, что, наконец арестован изувер-убийца из Ростовской области, Джульетта спросила Бориса:
– Как думаешь, этого Чикатило признают вменяемым?
– Посмотрим. Слабо верится, что он нормальный.
– Скорее всего он некрофильный садист.
– Тащится от самого процесса убийства?
– Точно. Оно доставляет ему сильное психологическое и сексуальное удовольствие. Можно сказать, наслаждение.
– Извращенец?
– Не обязательно.
– Но среди жертв – мальчишки.
– Они могут быть сакральными жертвами.
– Месть за издевательства в детстве, так?
– Самое оно, мне кажется. К тому же наш профессор по секрету рассказывал, что уже давно составлен психологический портрет. Теперь вопрос, подтвердится ли.
– Главное, поймали наконец. Я бы требовал вышки.
– Я тоже…
***
– Марк Данилович уезжает завтра на ПМЖ в Германию. Иду провожать. Он просил очень. Вот тебе свой ненужный партбилет передал в подарок. В твою коллекцию «совка». А Ося Гурфинкель еще в прошлом месяце свалил на землю обетованную. Не говорил тебе? Разъезжаются коллеги. Скоро в прокуратуре вообще пустыня будет. – Борис пожимает плечами.
– Да, теперь это называют не эмиграцией, а эвакуацией. И заметь, они уже не являются предателями родины, – вздыхает Юлька.
– Слабое утешение.
– Какое есть. За партбилет благодарю. Это уже двадцать восьмой. Еще недавно потеря билета была кошмаром, а сейчас все срочно избавляются.
– Теперь даже Генерального секретаря КПСС, считай, нет. Горбачев – Президент.
– Может, и мне от этого хлама избавиться? Выменять на что-то? На легенсы или лосины! Девчонки говорят, что они классные.
– Это что, мясные консервы?
– Это женские рейтузы, Боря! Красиво и удобно.
***
Очень часто, почти каждую ночь, в предрассветный час Борис просыпался. Тревога поднимала его по тревоге. Она сиреной раздавалась в мозгу и разрывала сон в клочья взрывной волной. В груди жгло, нестерпимо болели норы, прорытые некогда пулями в ожесточенной паренхиме легких. Пустота нор разрасталась и вытесняла все из сердца, из головы и живота. Руки, огромные и далекие, становились чужими. Длинные онемевшие ноги шатали каменное тело. Борис мерил квартиру несвоими неверными шагами, сцепив зубы и стараясь припомнить свой адрес, возраст, фамилию. Почему-то первой приходила високосная дата 29 февраля, день рождения Юльки. И только после… Тогда мало-мальски отпускало. Он возвращался к ней, спящей, зарывался ледяным лицом в ее волосы, шептал ее имя и затихал в ожидании рассвета. Затем, сымитировав пробуждение, он с опаской смотрел на себя в зеркало – боялся не признать. Наступало утро, а глумливая пустота отступала.
Гораздо хуже было, когда Юлька работала в ночную смену. Борис ненавидел ее работу, но надеялся, что новая ночь не станет его истязать, и он проснется уже когда с кухни будет слышен Джульеттин голос.
– Завтракать! – крикнет она громко и строго.
И никакой пустоты, кроме пустоты в желудке.
– Бродил? – спрашивала Юлька, едва за ним закрывалась парадная дверь.
– Бродил… – качала головой Дора Моисеевна.
Продолжение следует…
