Трассы и тропы Германии
Германия находилась в полном смятении по поводу разгулявшегося братца-месяца Мая. Какие-то бескрайние, желтые от мелких душистых цветов, поля, сравнимые по масштабам со сказочными маковыми полями, усыпляющими путников из «Волшебника Изумрудного города», тянулись через страну. Только эти не усыпляли, а дразнили и бередили – приходилось останавливать машину, опускать стекла и вдыхать, вдыхать этот веселящий дурман, который тут же заполнял каждый уголок внутри машины. А неведомые деревья в цвету свешивались на дорогу из каждого деревенского палисадника. Да! Я с самого начала дала слабину: съехала с трассы на просёлок и запетляла между деревень. О, их красота стоила того. Лида знала, чем меня зацепить, уговаривая не мчаться, а наслаждаться – та еще гедонистка!
Мы с сестрой в глубине души тревожились за предстоящее впечатление от Германии. Побаивались плотного потока немецкой речи: нам казалось, что она будет терзать слух, досаждать нам отталкивающими ассоциациями с фильмами войне, на которых выросло наше поколение. Настрой на воспоминания о войне сопутствовал нам в этой поездке еще и потому, что папа попросил нас заехать в Веймар, где погиб его старший брат, и отыскать его могилу. Германия же, наоборот, дарила лишь светлые впечатления. Все эти деревенские пряничные домики отсылали в детство, к братьям Гримм, к сказкам. Весна клубилась красками и запахами. Немецкий язык в обычной жизни, без военных команд и окриков, звучал примирительно. Вместо ожидаемой густой застройки и перенаселенности в этой развитой европейской стране, мы ехали по нескончаемым полям и лесам с пронзительно чистым воздухом. А крупные города мы объезжали.
Конечно, мы ехали не только проселками, но и знаменитыми немецкими скоростными магистралями. Я очень люблю быстро ездить. У меня мощная турбированная машина. Но, когда в разрешенном месте я разогналась и помчала со скоростью 220 км в час, местные ребята на своих местных ауди тут же поставили меня на место! Вот ты гордо летишь в левом ряду, восхищаешься своей наглой скоростью, и в это время сзади на тебя в одно мгновение наезжает безбашенный абориген и начинает мигать тебе фарами. Когда в Питере на КАДе тебе на хвост садится какая-нибудь редкая истеричная бээмвэшка и требует сойти с левого ряда, я легко это делаю, потому что скорость в этом случае не больше 150. Но когда ты едешь со скоростью 220, и тебе трассируют в спину дальним светом каждые пять минут, то перестраиваться не так уж и легко! И я бесславно сошла с левого ряда, поехала себе скромненько 190, а мимо, как самолеты, пролетали законопослушные и добропорядочные немцы.
Видимо, такой адреналин просто необходим этим слишком правильным немецким гражданам – все-таки разрядка! Как необходима разрядка и для чопорных англичан: по субботам многие позволяют себе напиваться в пабах до состояния, которое иногда тоже может выглядеть чопорным, но на самом деле человек просто плотно держит рот закрытым, чтобы не блевануть (сорри!). И правда, сдержанные в обычной жизни люди (как, например, я), предпочитают быструю езду. А люди эмоциональные, взрывные (как, например, мой муж) ездят аккуратно и не спеша. Может, манера езды как-то связана с эмоциональным опустошением или голоданием?
У нас была не музейная поездка, надо было поспешать: звон люстр «стучал в мое сердце». Поэтому, приехав в Веймар, мы оставили в покое тени Гете, Шиллера, Баха и Ницше (а неплохой там вызрел коллектив знаменитостей, жаль, что пришлось торопиться) и занялись главным делом: поиском могилы папиного брата. Папа рассказывал, что их мать (наша бабушка) раньше истово верила в Бога, несмотря на все запреты советской власти. У нее умер маленький ребенок, потом война, муж пропал без вести, и она осталась с тремя сыновьями одна. Страшная колхозная пахота того времени: ни денег, ни паспортов (без паспорта не уедешь из деревни), ни мужчин, которые могли бы взять на себя хоть часть тяжелого крестьянского труда. Только три сына. Старший был основным добытчиком, ибо сумел еще мальчишкой устроиться на работу кочегаром за деньги, а не за трудодни. Средний, наш отец, практически ребенком ходил один в лес на охоту, рыбачил, работал на своем огороде – тоже кормил семью. А мать изматывалась на колхозных полях и просила у Бога милости.
В сорок девятом старшего призвали в армию и отправили служить в Германию, в Веймар. Там было чем заняться: после войны на месте Бухенвальда сделали лагерь НКВД для интернированных. И вот, мать получает из военкомата похоронку: ее старший сын, ее надежда и опора, ее жалость и любовь – погиб в Германии, погиб через пять лет после окончания войны! Три дня, страшные три дня, она голосила, была как безумная. Она сорвала со стены старую семейную икону, доставшуюся ей в приданое. С тех пор икону никто не видел, а наша бабушка больше никогда не молилась и не ходила в церковь – не могла простить Богу, что позволил убить ее сына после войны. И она никогда так и не смогла побывать на могиле сына, хотя прожила долгую жизнь. И никто из семьи не смог. Теперь же, мы, две племянницы, неведомые нашему дяде при его жизни, оказались единственными из семьи, кто добрался до города, в котором где-то была его могила.
Что значит – избирательное восприятие! Цель нашего приезда в Веймар предопределила наши впечатления от этого города. С самого начала, только развернув карту Веймара, я изумилась местным раскидистым кладбищам и подробной информации о них. Да, кладбища старые, да, именитые могилы: да, Гете и прочие великие… Но, мало ли захоронено великих в других городах?! Нигде я не подмечала выставления кладбищ, как основных городских достопримечательностей. Приехав вечером, мы пошли прогуляться. В глаза то и дело бросались витрины с элегантными туалетами для похоронных церемоний: дамские траурные шляпы с черными вуалями и пайетками, безукоризненные скорбные костюмы, галстуки и перчатки с блеском воронова крыла. Видимо, кладбища Веймара имели популярность, и похороны тут отличались особым шиком! Или это призрак Мефистофеля не покидает этих мест с тех пор, как Гете написал своего Фауста, и вселяет в местную публику трепет по отношению к атрибутам проводов на тот свет? Что бы то ни было, но городок не отличался безмятежностью. Под суровыми взорами статуй двух великих поэтов, призывающих обратить твои мысли к вечности, мы – присмиревшие – вернулись в отель.
На утреннем обходе самого знаменитого кладбища Веймара быстро выяснилось, что это не то место, где хоронили советских солдат. В папиной записке значилось: Бельведер, старое гарнизонное кладбище, ряд…, номер… Смотрю в карту: бульвар Бельведер недалеко. Бульваром назывался целый парк, вытянутый вдоль улицы. Парк источал всевозможные цветочные ароматы с многочисленных клумб и качал кронами роскошных старинных деревьев. Люди (пожилые, конечно, – молодые только пожимали плечами) указали нам дорогу к советским военным захоронениям. Они находились в парке за оградой, но калитка была не заперта.
Ограда чем-то напоминала супрематические фигуры русского авангарда, правда, без разгула цвета: черные, с красными звездами. Попробую описать: безжалостные, схематичные, очень геометричные штыки по краям, дальше, на больших воротах – к ощерившейся красной звезде, как к вершине, сходились не то штыки, не то пароходные лопасти, не то острые длинные плечи какой-то адской зубчатой передачи. Калитка декорировалась серпом и молотом, которые смотрелись не столько сельхозинвентарем, сколько страшным холодным оружием: какими-то секирами… И была во всей этой графичной композиции очень сильная энергия, чуть ли не энергия музыки «Время вперед!», нет, скорее, даже не энергия, а агрессия – вот что это было! И первое мое чувство – это желание откреститься от этих символов, от этой страны, так все это диссонировало с красотой и умиротворенностью старого парка!
Но вот мы зашли за ограду, и эмоции вмиг перевернулись. Душу защемила память о войне, жалость к погибшим солдатам, к нашим… Мы стали искать могилу дяди. Памятные вертикальные плиты были однотипные, под каждой плитой покоилось по шесть солдат. Некоторые надписи не имели фамилий или фамилии путались с отчеством, припоминаю что-то, вроде «Ивановна Таня». Возможно, учет вели уже немцы, или наши солдаты из каких-нибудь далеких национальных республик. У краткой надписи «Наденька» сами собой полились слезы. И даты смерти: сорок пятый, сорок пятый, сорок пятый… Наш дядя погиб в пятидесятом. Мы обошли и осмотрели каждую надгробную плиту. Но знакомой фамилии нет. Какая чертовская несправедливость: через шестьдесят пять лет все-таки добраться, оказаться здесь и ничего не найти! Мы чувствовали беспомощность. Поникшие, мы вышли, затворив за собой калитку. Группа китайцев, хохоча о чем-то своем, целилась ультрасовременными фото-гаджетами в надгробия ушедшей навсегда, страшной, беспощадной к своим, натерпевшейся и настрадавшейся страны СССР.
Все-таки я снова просканировала карту и увидела, что на окраине города находился некий дворец «Бельведер», а рядом, как водится в Веймаре, протянулось большое старое кладбище. Никогда бы не подумала, что известие о возможности посетить еще одно кладбище так обрадует. Пошел дождь. Вот и пригодились многочисленные зонты и куртки моей сестры. Мы нашли нужный ряд, господи, это целая улица очень, очень старых могил. Ничего похожего на военные захоронения. Дождь превратился в ливень. Все измокшие, блуждая в траве, мы понимали, что ищем не там. Ливень превратился в водяное светопреставление. Пришлось бежать к машине. Окна машины запотели через несколько секунд так, будто лобовое стекло замазали белилами. Еще несколько заездов и заходов с разных сторон кладбища ничего не принесли. И никого нет вокруг, в течение всех этих часов – никого!
Дождь поредел. Вдруг мы видим мужчину, подкатывающего к своей машине пожилую даму в инвалидной коляске. Я бросилась к нему с нашей проблемой. Он, было, стал пожимать плечами, но женщина из своего кресла что-то ему сказала. Мужчина закивал и перевел нам, что советское военное кладбище находится возле самого дворца, но найти его нам будет непросто, и они готовы нас проводить. Я поблагодарила и побежала к машине. Такая готовность помочь. Что это? Частая история, что русские разыскивают свои могилы? И вина перед ними, пострадавшими в войне? Просто хорошее воспитание? Человечность? Что бы то ни было, но опять нам повезло с хорошими людьми. Если подумать, сколько рубцов – больных и горьких – еще таит в себе память о войне?! Вспомнились автобусы с финнами, приезжающими на Карельский перешеек побыть в местах своего детства, постоять и поплакать возле полуразвалившихся, вросших в землю и покрытых мхом фундаментов их бывших родных домов.
Оказывается, это военное кладбище расположено прямо на территории дворцового парка. Странно, наверное, тогда во дворце размещалась какая-нибудь комендатура. Всех завоевателей – и немецких, и наших – тянуло почему-то во дворцы. Вскоре видим знакомые авангардистские ворота, надо же, Веймарский советский гарнизон выдержал свои захоронения в едином стиле. Дождь исчез – как не бывало. Солнце, майская нежная зелень, птицы. Мы уже не идем, а бежим к воротам. Опять целое поле вертикально стоящих надгробий. Опять под каждым – по шесть солдат. Непонятно, где у них тут ряды, а уж о номерах могил и речи нет. Имена и фамилии выбиты камнетесами на плитах. Время их уже изрядно поистерло. Приходилось вчитываться. Мы кружим и кружим, ни одну не пропуская. «Нашла!» – кричит мне Лида. Я подбегаю: да! Да, все верно:
САДОВНИКОВ ВЛАДИМИР ДЕМЬЯНОВИЧ
1929 – 1950
Вот и всё, свершилось. Это наш дядя Вова, которого мы не знали, и никогда не узнаем. Которому был двадцать один год. Всего. А нам уже… уже больше, чем в два раза, чем ему. Он еще живет в памяти папы и его младшего брата. А больше ни в чьей памяти его уже нет. Но он дождался родных, через столько лет – дождался нас, что пришли поклониться его могиле. Я сорвала несколько полевых цветов и положила у надгробия, уже не вытирая слез.
Папа, мы его нашли!
Родня. Кажется все просто, но через это слово ты, правда, чувствуешь себя листком на ветке огромного старого кряжистого дерева. И не сорванным листком, а растущим и смело трепещущим на ветру времени.
Покинув Веймар, мы помчали в забронированную гостиницу, в какую-то частную маленькую гостиничку, бог знает в каком безвестном маленьком городе, главное, что нам по пути. Навигатор нас привел на нужную улицу к нужному дому без помех, одна беда – там, отродясь, не было никогда никакого отеля. И темнота. И тишина. И мертвые с косами стоят. Безлюдью темных улиц придал окончательный сюрреалистический лоск вопль городского сумасшедшего: старый, косматый, он грозил кулаками из открытого окна и страшно взвизгивал. До холода в спине. Поехали искать ночлег. Масштаб городка – чуть больше нашего гипермаркета О’Кей. В пять минут стало понятно, что отели здесь вымерли, как класс (и какой перекос получился странный в эпитетах: мертвые с косами, вымершие отели, холод в спине – не иначе, как это тянется еще за нами шлейф кладбищенского Веймара).
Где спать? Решили пронестись по автобану сто пятьдесят километров до Франкфурта. Город большой, с отелями проблем не будет. К Франкфурту мы подъезжали уже глубокой ночью. Первым перед нами вырос отель Хилтон. Мы не стали привередничать и припарковали нашу запыленную машину с коростой от разбившейся мошкары на лобовом стекле и парой джинсов, красующихся на просушке после кладбищенских прогулок под дождем в стекле заднем. Выгрузка-разгрузка заняла, наверное, полчаса, на диво швейцару. Грязные, усталые, с красными глазами от ночных плутаний по дорогам, в разбитой обуви от хождения по мокрой траве – мы приготовились совершить в Хилтоне полный апгрейд. Цена номера была за гранью добра и зла, и мы решили взять от этого номера все: и помыться, и простирнуть всякое…, и переложить уйму сумок, повыбрасывать лишнее, и поесть на завтраке от души.
А теперь картина маслом. Изысканный холл отеля. Две дамы в коктейльных платьях стучат каблучками по зеркально отполированному полу в направлении туалетной комнаты. Холеные мужчины в брендовой одежде попивают свой виски у стойки бара. Пара богатых китайцев с ребенком, кинув ключи от своего Бентли парковщику, а группу луивиттоновских чемоданов носильщику, внезапно застывает на пути к лифту. У лифта… у лифта, да – мы! С рюкзаками, чемоданами и легионом полиэтиленовых пакетов, украшенных разноцветными надписями на кириллице: «Полушка», «Пятерочка», «О’Kей», «Лента», «Максидом». Пакеты поистрепались. Из них выглядывают разнообразные пожитки. Громоздится отдельная авоська с обувью. Но, что поделать, аккуратистка-Лида любит формировать багаж изолированно, по зонам-пакетам. Не будем забывать про замявшуюся и завялившуюся дорожную еду, плюс все нажитое за долгий путь, сувениры… В общем, вид не для слабонервных. Но мы же переформировывать идем, сокращать количество пакетов! А китайцам просто немного не повезло.
Наутро после трехчасового, многокомпонентного, крайне питательного завтрака мы продефилировали мимо ресепшен умытые, причесанные и с облегченным вариантом пакетированного багажа – жаль китайцы не повстречались! Набравшись снобистских замашек у господ-постояльцев отеля Хилтон, мы не спеша покатили в аристократичный город Баден-Баден – этот символ богатства, неги и оздоровительных процедур. Он запомнился мне восхитительным старинным парком, частными мостиками через ручей, ведущими из парка к оградам красивых особняков, увитых глицинией, и людьми в очень элегантной и очень дорогой одежде. Помню глубокого старика с тростью – замшево-лайково-кашемирового – просто чудесного старика! Наверное, так люди выглядели здесь в девятнадцатом веке. Может, он долгожитель?! Мы не стали тратить деньги на ночлег в таком недешевом месте и поехали вечером дальше. Впереди нас ждала Франция.
Продолжение следует…
