Я проснулся от голода.
В комнате было светло и тихо.
Солнечные лучи пробивались сквозь давно немытые окна, дружелюбно освещая неубранные, брошенные постояльцами постели с посеревшим бельём. Тут и там, на тумбочках стояла грязная посуда с окаменевшими остатками пищи, на полу валялись забытые кем-то носки и рваные футболки. В воздухе парили мириады пылинок, казавшихся весёлыми, – их неспешный танец хорошо просматривался в косых потоках света и по-своему успокаивал, умиротворял.
Мне совсем не хотелось вставать – а лишь слушать молчание покинутого почти всеми обитателями общежития и оставаться в прострации после только что пережитого многосерийного сна.
Но урчание в желудке диктовало свои законы…
Я кое-как сел на кровати и нащупал ногами облезлые тапочки. Осоловело огляделся – в поисках неизвестно чего. В очередной раз лениво прикинул, что бы такое можно ещё сожрать, и, наконец, окончательно пришёл в себя.
Конечно, нужно валить отсюда.
Непременно валить.
Нечего ждать у моря погоды…
Никогда, никогда ничего не восстановится. Прошлое ушло навсегда.
И все мои недели, месяцы ожидания и пустых надежд – это совершенно бездарным образом потраченное время… Есть хочется – вот всё, что мне досталось в наследство от недавнего былого.
Я это понимал. Хотя никак не мог заставить себя хоть что-то предпринять в череде мелькавших, похожих друг на друга, как тараканы, дней, утешая себя идиотскими мыслями, что вот-вот – и всё наладится. Изменится, заново родится.
Вернётся на круги своя.
***
Общежитие, хотя и не выглядело мрачным из-за царившего за стенами летнего солнца, всё же воспринималось как нечто унылое и негостеприимное – из-за дефицита людей. Я, шаркая, прошёлся по длинному коридору, периодически заглядывая наугад в ту или иную светлую и неприбранную комнату с рядами кроватей. Машинально окидывал её взглядом – вдруг откуда ни возьмись появится еда.
Мои грустные, неуверенные шаги отдавались эхом в пустоте помещений.
За одной из дверей раздались приглушённые голоса. Я открыл. Заглянул. Увидел: четыре здоровяка, устроившись за пластиковым столом, азартно резались в карты. Как видно, на деньги, точнее, на продукты – на столе стояли банки с тушёнкой, консервированными фруктами и чем-то там ещё. Играющие на миг прервались и вперились в меня недовольными, вопрошающими взглядами. Я помедлил, подумал-подумал – не напроситься ли в игру, но так и не решился. Всё равно не на что.
Вздохнул.
Произнёс вежливо: «Это… Извините, что ли, мужики».
И закрыл за собой дверь.
Отправился по коридору дальше, сглатывая слюнки при мысли о том, что мог бы выиграть, если бы так сложились обстоятельства.
Где-то наверху, на другом этаже, кажется, хлопнуло окно…
Навстречу мне, мимо вдруг с деловитым видом просеменил неряшливо одетый карлик. Раньше он заведовал местной столовой, и я его постольку-поскольку знал. Нынче же он даже не повернул головы – как будто меня здесь и не было. В руках этот малый держал круг копчёной краковской колбасы, и от одного её вида у меня закружилось в башке, всё поплыло – почему-то сверху вниз, до самого желудка.
Быстрый топот уверенных ног затих за поворотом на лестничную клетку.
Я постарался побороть приступ тошноты и, уже осмысленно, направился к комнате, в которой жил Кроманьяк, – ну так, на всякий случай. Тем более, что с того конца здания донёсся едва слышимый гитарный перебор. В сопровождении знакомого низкочастотного хрипа.
Кроманьяк вообще любил петь своим пиратским басом.
***
Ну, точно. Мой давний приятель и коллега по участку возлежал на куче подушек, коими была устлана вся металлическая койка – благо такого добра в общежитии было навалом. И рассеянно перебирал струны.
– Привет, Кро! – выдохнул я.
– Добрый утр, – без всякого воодушевления ответил певец, пожав крепкими широченными плечами. Надо сказать, что ростом он напоминал недоделанного великана.
– Всё поёшь?
– А чё ты ещё предлагаешь делать?..
Вопрос был резонный, и я молча присел на соседнюю кровать.
Потом сказал:
– Я думал, ты, как и все, смотался. Ну, это, покинул прииск – всё равно тут толку теперь не будет…
Вместо ответа Кроманьяк взял несколько аккордов.
– А куда идти? – закончив играть, он взглянул он на меня задумчиво огромными рентгеновскими глазами. – Везде теперь одно и то же. Куда ни кинь – пипец полный.
– У меня…– я прикидывал, стоит ли откровенничать, – ну, это… Я, в общем, всё своё сохранил. Так что если куда-нибудь податься, на первое время хватит. Наверное.
– М-да? – Кроманьяк провёл пальцами по струнам.
– Ну не сидеть же здесь вечность? Я до конца ждал, что будет, как раньше… Вот и приплыли.
Мы с приятелем-певуном помолчали.
– Это… Перекусить чего не найдётся? – наконец не выдержал я. Расчёт был прост: питается же чем-то столь огромная туша с татуированными ручищами, иначе – без еды – давно бы сдохла. В отличие от меня, гиганту много надо.
– Там, в тумбочке глянь, – меланхолически заметил Кроманьяк. – Специально для тебя держал печеньки.
И он расплылся в печально-снисходительной улыбке.
Я вытащил на свет божий наполовину опустошенный пакет с солёными крекерами.
Принялся грызть.
Зачавкал – против воли.
Кроманьяк вновь заиграл на гитаре – мелодично и надрывно.
– Вот ты говоришь: своё сохранил, – не прерывая музыку, сказал он, как бы размышляя вслух. – А кому оно теперь надо? Ведь даже не подотрёшься – порежет всё на хрен…
Вздохнув, Кро запел хриплым надтреснутым голосом:
Ваше благородие, господин алмаз,
Ты меня обманывал много-много раз.
В этой круговерти жизни не реви,
Не везет мне в смерти, повезет в любви.
– М-да, – и он, опустив инструмент, опять посмотрел на меня; в глазах его было полно боли. – Мне оставь немного. А если считаешь, что пора валить – что ж, вольному воля. Но помни: мы своё отжили…
Я не ответил. Я был занят. Я хрустел и хрустел с набитым ртом.
***
Мой выбор пал на Грибанутого. Собственно говоря, выбора-то особого и не было, большинство наших мужиков – из старателей – обычно к нему и ходили, и скупщик, как правило, не подводил. Пользовался нормальной репутацией. Так что я решил отнести своё припасённое к нему на оценку. Может, сразу и продам. А то кушать ужас как хочется, крекеры гитариста только раззадорили мой аппетит.
К тому же и сам Кро рекомендовал иметь дело именно с Грибанутым – мы этот вопрос перед моим уходом конкретно обсудили.
Я шёл и думал: если сойдёмся в цене – хотя понимаю, что много теперь за мой товар не выручишь, времена не те, – так вот, если сойдёмся в цене, пускай более или менее, то я и назад, на прииск не вернусь. Чего теперь там делать. Сразу сяду на автобус и уеду подальше, куда глаза глядят. В центр, в центр в центр.
Вот так!..
Подготовил всё перед выходом в путь… Вещей у меня было раз, два и обчёлся, я на эту работу не в наряды наряжаться подрядился, а пахать. Запихал, что было, в рюкзак, взял с собой пластиковую бутыль с водой – путь-то неблизкий. Ну и, конечно, все свои ценности – в трёх маленьких мешочках. Рассовал их в разные места – в целях безопасности. А то бог знает, что может случиться в дороге. Хотя… Хотя… Людей-то и нет в округе в последнее время – с тех пор, когда все работяги с рудника разбежались.
Но мало ли чего!
Двадцать лет вкалывать до седьмого пота в тёмной душной шахте – это даром не проходит…
Вздохнул. Прошёлся по пустынной главной площади старательского посёлка. По сути, прощаясь. Тут и там стояла брошенная техника – от автомобилей до бульдозеров и спецмашин; сегодня они не представляли никакой ценности, тем более в отсутствие топлива и ГСМ. Всё, что можно, ребята увезли и распродали.
Народу мне не попалось – никого кругом, хотя в некоторых домиках, как я подозревал, ещё теплились остатки жизни. Ну да бог с ней. Каждый сам выбирает свою долю.
В целом в городке остро чувствовалось запустение…
Повернулся напоследок. Посмотрел на то, что казалось мне знакомым и родным все последние годы. Ну вот. Увидел. А толку? Теперь я сам по себе – вольный ворон из песни. Лечу в мир, полный сомнений и неизведанного…
…Дорога вела через густой и выглядевший достаточно дружелюбным лес. До города – километров шестнадцать-семнадцать. Ехать не на чем, да и настроение у меня было более чем путешествующее. Я шёл и глядел на природу с миром. Опасаться надо, пожалуй, только медведей. Говорят, они даже к нам, в служебные постройки, забредали. Но пока я их лично не видел, а потому на душе было как-то спокойно и по-своему даже тепло.
Вышел я ещё до полудня, так что до вечера ещё должен по идее успеть.
Иначе ночевать придётся на улице…
Через пару часов сделал привал. Нашёл себе лужайку поприличнее, сел на пенёк, хорошо отхлебнул водички – чтобы заглушить стоны страдающего желудка. Вдруг увидел заросли лесной ежевики. И – принялся за дело! Долго-долго объедал кусты, шипя на шипы; перемазался чёрным и сладким соком, а потом, мучаясь от изжоги, растянулся в зелёной траве-мураве и загадывал, на кого похожи проплывающие поверху облака.
Наконец, чертыхаясь на свой вечно недовольный организм, стал на колени, достал из рюкзака пожелтевшую от времени газету, расстелил её на пеньке и бережно высыпал на неё содержимое всех трёх мешочков.
Как знать, может быть, я любуюсь им в последний раз.
Камешки. Большей частью белые, голубоватые и бежевые, не очень прозрачные, неправильной формы – но неимоверно красивые и согревающие душу. Их набралась неполная пригоршня. В одном мешочке была самая мелочь – не больше десятой части карата, в другом – заметно покрупнее. Наконец, в третьем лежал всего один. Зато какой! Я назвал его собственным именем, он тянул на пять с половиной карат.
Синеватый и играющий небесными огнями.
Такое чудо даётся один раз в жизни, и многие старатели отдали бы душу дьяволу за такую находку. Впрочем, у каждого из нас было что-то особое, что-то, что попалось за долгие годы тяжёлого старательского труда. Месторождение оказалось знатное, компания, ведающая работами, позволяла брать некоторые участки в аренду – не буду уточнять, какую цену за это приходилось платить.
Я смотрел на алмазы, и сердце моё наполнялось гордостью и радостью – но и болью одновременно, ибо драгоценные камни, увы, есть нельзя. Новые времена приносили с собой новые заботы.
…Время текло, облака над деревьями плыли, птицы пели в лесу, а я неуклюже собирался, стараясь с максимальной осторожностью вернуть камешки на их законные места – в родные мешочки. Путь предстоял ещё тот. Да и медведи – пропади они пропадом! – к вечеру, возможно, выйдут прогуляться по своей медвежьей тропе. С каждым часом образ их становился всё осязаемей. Атмосфера дышала всяким диким зверьём, поэтому я почёл за благо убраться с лужайки – дальше, дальше, в сторону долгожданного города.
***
Солнце потихоньку собиралось на покой, но пока ещё не закончило свои ежевечерние приготовления. Так что я успел. Надеюсь.
Я подошёл к перегораживающему дорогу шлагбауму. «ВНИМАНИЕ! – было написано на щите рядом с ним. – Вход и въезд в зону карантина. Медицинские маски строго обязательны». Достал свою, из недр глубокого кармана. Лишние неприятности мне ни к чему. Сказано – значит нужно выполнять.
Нацепил на физиономию, поправил уши. Вдохнул для пробы воздух несколько раз.
Вот так.
И, во всеоружии, вступил в город.
По всем административным и социологическим показателям, городок этот был небольшим – но, по крайней мере, постоянным и надёжным человеческим пристанищем, в отличие от моего, построенного ради обслуживания производства, временного населённого пункта.
Тем не менее, сейчас он выглядел почти безлюдным – ничем не лучше посёлка, который я покинул с утра
Я прошёлся по тихим сонным улочкам. Крепкие двухэтажные дома стояли по обе стороны мостовой – с наглухо закрытыми ставнями. Конечно, народ не рисковал лишний раз высовываться наружу. По пути мне попалась пара магазинов, и перед ними стояли очереди из двух-трёх человек. Ну, наверное, это были очереди – потому что между людьми расстояние было весьма приличным, так называемая «социальная дистанция», так что со стороны это скорее смахивало на разорванную цепь.
Попался медицинский патруль – строго посмотрел на меня, но я ничего не нарушил, поэтому контролёры без лишних слов проследовали дальше.
Проехал на велосипеде доставщик пиццы; я с тоской проводил его взглядом, чувствуя, что слюнки из моего рта вот-вот вытекут струйкой на запылённую ветровку.
Свернул на улицу, на которой стоял скупочный центр Грибанутого. Деревья, деревья вдоль тротуара – с пожухлой листвой, клумбы с засохшими цветами. Ну, правильно – кто же за ними будет ухаживать теперь, в эти-то дни. Надо думать, не одним людям сейчас плохо.
Навстречу мне важно прошествовал человек в скафандре. Во как! Этот, по крайней мере, приспособился…
Я нажал кнопку звонка у входа в нужное мне заведение. Мелодичная трель раздалась в глубине старого, но ещё приличного дома. Подождал немного. Увидел сквозь витрину Грибанутого: тот удивлённо вскинул брови, разглядывая меня; лицо его было в маске, но в целом, пожалуй, я понял его выражение – зачем, мол, пришёл и для какой такой цели.
Тем не менее, дверь распахнулась.
Я вошёл.
Грибанутый – весь рыжий и тощий, с копной торчащих во все стороны волос, которые действительно напоминали шляпку гриба, жестом пригласил проследовать внутрь, к прилавку с аптекарскими весами, впрочем, запылёнными.
– И-и-и! – сказал хозяин. – И-и ещё один! Тоже принёс свои побрякушки?
Я помедлил, задетый за живое.
– Это… Я, это… Хочу Вам показать кое-что. Чтоб Вы оценили… – И сам потянулся рукой к карманам.
– Ии… Давай посмотрим…
Я постоял, постоял, выдержал паузу – чтобы торжественней получилось, и молча вытащил пару мешочков. Аккуратно высыпал содержимое одного из них, который с алмазной малышнёй. Прямо на прилавок.
Грибанутый смотрел на мои действия без всякого интереса. В глазах его читалась скорее печаль.
Он вежливо кивнул, наклонился, оглядел принесённый товар. Пожал плечами. Вопросительно взглянул на меня.
– Вот ещё, – я почувствовал некоторое смятение и чуть более торопливо добавил к первой партии алмазы покрупнее.
Грибанутый стоял рядом, молчал.
– И-и-и… Могу дать за всё пару монет, – наконец сказал он.
Я подумал, что ослышался.
– Н-не понял.
– А чего тут понимать-то? Вы, молодой человек, разве не слышали, что цены на камни обрушились? Да, да. И-и-и! С тех пор, как началась эта череда эпидемий, люди из дому не выходят, деньги во многом потеряли ценность, а украшения – вообще никому не нужны. Ещё этот, последний пандавирус… Затронул все континенты. Южноафриканская компания, которая держала весь рынок алмазов, обанкротилась, монополия на камни исчезла – и выяснилось, что цена им на самом деле – копейки. Ии!..
Я стоял и топтался, не зная, что сказать. Конечно, в общих чертах я был в курсе – не на Марсе же живу, – но ведь не до такой степени!
– То есть… это… – промямлил я. – Мне нет смысла их продавать?
– Я назвал свою цену, – отрезал Грибанутый. – Всё честно, я Вас не обманываю. Если не нравится – в городе есть и другие скупщики, можете попробовать счастья там.
– Подождите, подождите…
Трясущимися руками я вытащил последний, третий мешочек.
– Ну, а это?..
Достал свою гордость – ту, что назвал собственным именем.
– А это – как Вам?
Грибанутый на этот раз посмотрел более внимательно, даже лупу взял, чтобы лучше увидеть.
– И-и-и… – произнёс он. И крякнул: – Да! Принесли бы Вы мне такое хотя бы полгода назад… Да…
Он огорчённо поднял глаза на меня.
– Эх, молодой человек… Что я Вам скажу? Хотите – я возьму для своего внука, ему поиграться? Он вообще любит всякие камушки. Из них дороги выкладывает – для своих машинок, паровозика… Готов дать десять монет. Красота-то такая. Ии.
Я стоял, оглушённый. Отдавать камни за символическую цену совершенно не хотелось, хотя голод терзал меня изнутри, как ворчливая базарная тётка.
– Что же тут поделаешь… – размышлял вслух Грибанутый. – Прошли наши времена, прошли. Сейчас люди и не общаются друг с другом – разве только в онлайне, не встречаются. Другое представление о красивом, о вечном, о высшем. Вирус перевернул мир. А Ваши камушки теперь ни во что не вписываются… Их даже на технические цели не возьмёшь, ведь там немного другие требования…
Не говоря ни слова, я дрожащими руками принялся собирать камни обратно в мешочки. Почему-то никак не мог с одного раза попасть.
Чувствовал, как горит земля у меня под ногами.
А может быть, это горело моё лицо?
Взглянул на себя в зеркало на стене – не знаю, красный я был или не красный. Всё скрыто под маской. Оставалось только переживать внутри себя этот ад, горящий, взрывающийся, всепожирающий.
Пахнущий серой и отчаянием.
Я шумно, тяжело дышал…
Мне не хватало воздуха.
– Так я, это… Я… пойду? – Наверное, мольба была написана у меня на маске.
– И-и-и! – ответил Грибанутый. – Ии. – И вежливо открыл мне дверь.
***
Ноги мои слегка заплетались, когда я шёл по улицам мимо запертых и опечатанных салунов, аптек и бутиков. Почему-то вообще ни о чём не мог думать, даже еда совсем не лезла в голову.
Не сейчас.
Не теперь.
Никогда.
Я остановился посреди безлюдной мостовой. И, пошатываясь, обвёл взглядом ряд длинных хозяйственных и производственных строений…
В глубине улицы, за оградой, торчала высокая металлическая конструкция-башня – базовая станция сотовой связи.
И по-прежнему – никого вокруг. Разве что спящая на лавочке полосатая кошка.
Солнце стремилось к закату, и в свете его вышка казалась торжественной и величавой.
Лучи ещё грели. Даже вечером. Лето ведь.
Я сбросил на землю рюкзак, порядочно оттянувший плечи.
Неуверенной походкой направился к забору, огораживающему башню.
Зачем-то перелез через него… И зачем-то задрал голову, всматриваясь в громадину из металла.
Потом, как-то само собой получилось, подошёл к основанию вышки и огляделся – не наблюдает ли кто. Ну да, кому я сейчас нужен.
Потрогал руками перила высоченной железной лестницы. Поставил ногу на первую ступеньку… И – полез.
Вверх, вверх. Ввысь.
Лез и думал: там, наверху, солнце. Оно заходит, но у меня ещё есть некоторое время, чтобы успеть.
***
А с вышки открывался потрясающий вид. С одной стороны – уходящие вдаль ряды пустынных городских улочек, кое-где в домах уже зажигались отдельные огоньки – там, где их позволяли увидеть приоткрытые ставни.
С другой – горы, мягкие очертания гор и лес, через который я сегодня шёл. Там, на горизонте. И над всем этим – яркий, но смягчённый закатом, покрасневший к вечеру круг солнца.
Я сел на самой высокой площадке башни, у ограждения, свесив ноги вниз. И, щурясь, принялся следить за движением светила – оно собиралось пропасть за далёкими острыми пиками, символизирующими границы моего мира.
Всё вокруг порозовело.
Я вновь вытащил свои мешочки.
Не торопясь, раскрыл их и высыпал на ладонь, по очереди, всё, что составляло моё богатство и мою гордость.
Рассмотрел камешки на ладошке. Без эмоций. Без эмоций ли?
В этой круговерти жизни не реви,
Не везет мне в смерти, повезет в любви…
Поднял ладонь повыше – так, чтобы она сровнялась с величественным солнцем.
И, размахнувшись, швырнул всю пригоршню алмазов в пространство, с высоты, внимательно следя глазами за их последним полётом.
Камни, действительно, прошли совсем рядом с солнечным диском, сверкнули в его блеске – как множество безумных, ярчайших искр.
Мне вдруг на миг показалось, что это – слёзы, усыпавшие сумеречное небо. На фоне заходящего светила…
Всё закончилось очень быстро.
Они улетели.
И – тишина.
А я всё сидел и сидел, один, у края платформы и ждал, когда же наступит ночь.
