На меня упал флаг.
Я как раз в этот момент снимал его на телефон, подняв мобильник кверху, над головою.
Я видел – и даже заснял момент, когда цветастое полотнище оторвалось от флагштока, уж не знаю почему, может, из-за ветра, что ли; успел рассмотреть, как оно элегантно планировало с высоты на меня, изгибаясь драконом и трепеща одновременно; и совсем не понял, по крайней мере сразу, какие последствия падения такого количества ткани могут иметь для человека, случайно оказавшегося внизу.
До последнего мгновения мне было скорей интересно, чем страшно, и может быть, даже где-то забавно… Это действительно прикольно – наблюдать, и при том запечатлевать на видео, как на тебя с неба спускается нечто необъятное, бесконечное, ибо флаг имел поистине устрашающие размеры и даже попал в книгу рекордов Гиннеса как самое грандиозное изделие такого рода на земле.
Затем последовал удар…
Нет-нет, это я так думаю, что был удар – потому что на самом деле не помню ровным счётом ничего; ничегошеньки. Просто темнота, пустота, провал в сознании – как будто я и не существовал в этот довольно-таки неудачный, крайне невезучий момент своей жизни. Раз – и вокруг меня царил космос, и внутри, в черепушке тоже были звёзды, точнее, вспышки, и безбрежное пространство с ледяным холодом, и вращение всего и вся; или, может быть, нёсся по кругу я сам? моя голова? моя память? моё осознание мира?.. Всё плыло и кружилось, плыло и кружилось, и лишь далёкий потусторонний голос где-то в недрах моего «Я» многозначительно произнёс: «Не время… Этому ещё не настал час…»
* * *
Я не знаю, сколько пролежал на земле, распластанный под давлением чего-то плотного и тяжёлого. Возможно, что прошли годы – во всяком случае, по моим ощущениям, минуты и часы стали сопоставимы с геологическими эпохами… Мало-помалу у меня начало проясняться в голове, если, конечно, прояснение не исключает чудовищной боли в висках и затылке да шума в ушах – как будто в них работали мощнейшие турбины.
Самое главное моё открытие было в понимании того, что я жив…
С большим трудом я пошевелился. Кругом всё отдавало красным – прямо-таки кровавым, будто адский закат. Ну, понятное дело – от цвета ткани, нагло покрывавшей меня отовсюду и прижимавшей к земле. Хотя – и в самом деле, – может, краснота происходила от вполне реальной крови?.. Без сомнения, моя бедная голова сильно пострадала, была разбита… Скорее всего от удара о бетонное покрытие площадки перед постаментом с флагштоком, при падении… Я застонал и попробовал высвободить неудачно подвернутую руку. Ткань сверху и вокруг меня – весьма, кстати, грубая, почище парусины, – поддалась с трудом; чувствовалась, что она и так была натянута до предела. Я лежал, всё равно что завёрнутый в саван, ну разве только не белой, а какой-то зловеще-алой расцветки…
По всей видимости, полотнище при приземлении расправилось, развернулось во всю свою невероятную длину и ширину, во всю «мощь». И мне повезло, или, правильней сказать, не повезло, находиться где-то посередине этого безбрежного знаменного океана, прямо под его властной поверхностью, жадно поглотившей меня, накрывшей, похоронившей заживо… Лишь суровая красная материя непонятной толщины отделяла меня от свободы…
Кряхтя и постанывая, я наугад пошарил по бетонным плиткам справа и слева от себя – в доступной мне зоне. И наткнулся на мобильник… Мой мобильник! Вот он, рядышком! Как хорошо, что он со мною! Теперь я смогу быстро выбраться из этой идиотской, совершенно неправдоподобной, расскажи-кому-не-поверят ситуации…
Усилием воли я повернул раненую голову и дрожащей рукой поднёс мобильник к глазам. О боже! Только не это!.. На меня смотрели разбитый вдребезги экран и чёрное молчание эфира… Я почувствовал, как предательская слеза потекла у меня по щеке, смешиваясь с моею же кровью; обидно, было очень досадно и обидно.
И больно…
…Что же мне делать? Как поступить?..
Я, превозмогая боль, попробовал расшатать свой кокон. Полотно, которым я был накрыт, оказалось неприятно толстым и плотным, гораздо жёстче, чем обычно используется для производства флагов. Ну, ещё бы; ведь этот государственный флаг изготовлялся по особому заказу, размерами он… чёрт, не помню точно, хотя только недавно читал об этом в путеводителе… короче, полотнище не то 300, не то 400 метров длиной… следовательно, весит не одну тонну…
И специальное крепление ещё, чтобы всё это удерживать в воздухе… механизм подъёма… да, я так читал… наверное, что-то всё-таки случилось, и главный символ страны не выдержал собственного веса…
Вот так…
Ничего себе…
М-да…
Угу. Угу. В конце концов мне удалось расширить крошечное, «могильное» пространство, в котором я так некстати находился. С помощью ног и рук. Главное – не торопиться, ткань есть ткань, пусть она и ужасно плотная. Всё же не железо. Но, господи, как же её много вокруг!..
Я кое-как сумел перевернуться. С трудом приподнялся, встал на четвереньки. Ну, а дальше-то что? А?.. Придётся, наверное, ползти наугад в каком-нибудь направлении, пока не достигну края этого долбанного полотнища… Дико, нелепо! Пипец. Но больше мне не оставалось ничего другого…
Господи, больно-то как!
Ах, да! Мобильник бы не забыть… Может, удастся ещё починить его…
И я, то и дело припадая, как червь, к земле, пополз.
Пополз на карачках – естественно, очень медленно, с каждым шажком, с каждым дециметром «отвоёвывая» себе место у бесконечного красного полотна. Действовал и руками и больной головою, растягивал, насколько получалось, неподатливую материю… С учётом моей раны на затылке и постоянного головокружения это оказалось весьма непростым делом.
Притом, ползя, я чувствовал себя полным идиотом…
Каждую минуту-две приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и дать поутихнуть крайне болезненным ощущениям во всём теле. Я тупо, как корова, вглядывался в твёрдые бетонные плиты подо мною – словно если бы вместо них была трава, моё положение оказалось бы совсем иное.
Передвинувшись так на неопределённое количество метров, я в изнеможении упал на бетон, сообразив, что ползу в никуда. В самом деле, лучше уж просто лежать неподвижно на одном месте, чтобы сэкономить силы – меня ведь, в конце концов, рано или поздно вызволят, когда начнут поднимать флаг с земли спасатели и эмчеэсники; не вечно же государственному символу валяться в пыли после позорного отрыва от высоченного флагштока. Может быть, у них есть даже готовый план на этот случай… Меня ведь, если разобраться, отлично видно с той стороны – поверх флага, я скорее всего выгляжу как холмик, или как бугорок, и надо быть придурком, чтобы не догадаться, что бугорок этот живой и что он хочет лишь одного – выбраться на свет божий…
…Так я и лежал, истекая кровью, и ещё мне очень хотелось пить… Пить… Пить…
Иногда я слабым голосом звал на помощь…
Несколько раз пытался разорвать или перекусить ткань, но быстро убедился в тщетности своих попыток…
Я лежал, обессиленный, и думал, и гадал, чем бы таким можно было полотнище разрезать… Но ничего, буквально ничего подходящего в моём арсенале не было… Кроме ногтей…
И я ломал ногти, пробуя разорвать бесконечное красное над собою… Я выл от ярости и бессилия… Я ругался до хрипоты…
И я звал… Звал… Звал…
Пока не стемнело…
* * *
День второй.
…Я очнулся от рокота вертолёта, низко пролетавшего над землёй. Без сомнения, это был вертолёт; вот он завис где-то над полотнищем и висел на одном месте некоторое время; потом вновь тронулся и летал ещё с десяток минут туда-сюда на разной высоте – судя по меняющему тональность звуку.
Даже грубая ткань, обволакивающая меня, временами слегка шевелилась, подрагивала от бешеного вращения лопастей при их приближении. И в ушах грохотало. Хотя, может, этот шум возникал в моей голове естественным, так сказать, способом. От боли…
Я, конечно, радовался вертолёту – внутренне, но вместе с тем и злился. Что они там, не могли мне сразу помочь, что ли?! Приземлились бы поблизости… Хотя, если разобраться, их можно понять… Вдруг вертолёт сядет на распростёртое на земле полотнище, да кого-то и придавит – скажем, меня; вот будет номер. Нет, они всё знают, всё понимают и скоро придут мне на помощь иным способом…
Так думал я, слушая удаляющийся вдали стрёкот.
И так же мыслил и потом, в течение последующих часов, каждый раз, когда слышал очередной звук очередного летательного аппарата… Много их летало в этот день. Все они мотались по-над флагом из стороны в сторону, исследовали его сверху, с высоты вдоль и поперёк. Но только после этого ничего больше не происходило. «Туристы! – внезапно осенила меня догадка, пробившись сквозь туман в голове. – Это они туристов катают, чтобы те делали снимки на память. Не каждый раз государственный флаг колоссальных размеров срывается с флагштока и изящно расстилается на земле… Это надо запечатлеть для истории… Для потомков…»
«А как же я?..»
Так вопрошал я сам себя и следом вытирал слёзы, струившиеся по лицу, несомненно, от свалившихся на меня потрясений. Мои физические страдания не прекращались, голова гудела и раскалывалась, и я видел всё хуже и хуже. Хотя, строго говоря, и не на что было смотреть. Одна краснота вокруг – простая, суровая и ненавистная…
Периодически я полз – вперёд, вперёд, вперёд, только чтоб куда-нибудь выбраться, но притом никак не мог отделаться от ощущения, что странствую по кругу. Кроме зловредной красной ткани ничего не было видно. И это меня угнетало. Впрочем, с другой стороны, заставляло напрягать воображение.
«Флаг наш имеет три цвета, – рассуждал я. – Триколор. В нём, кроме красного, присутствуют также синий и белый цвета. Следовательно, если я доберусь до синего или белого, это значит, что двигаюсь в прямом направлении… И следовательно, рано или поздно я достигну границы полотнища…»
«Ползи, племя молодое! – подбадривал я сам себя. – Вперёд, к свободе!..»
Жажда, постоянная жажда заставляла меня действовать. В горле пересохло – до болезненных ощущений, глотать было мучительно. Я полз, и мне хотелось только одного: пить! пить! пить! Вымотавшись, я ложился на бетон и даже пытался несколько раз лизнуть его – из-за обманчивого холодка. Понятное дело, это не помогало, лишь рот наполнялся пылью и грязью, и язык немел от всей этой мерзости… Я лежал, опустошённый, подавленный, на земле и тихонько подвывал. Испачканными, чёрными руками ощупывал корку засохшей крови на затылке, ковыряя в волосах. Гладил себя, жалея… И вновь с трудом приподнимался, становился на колени и – полз, полз, полз…
Полз наугад, считая про себя пройденные бетонные плитки, которых, казалось, было бесконечное множество подо мною… Тысяча сто тридцать вторая… Тысяча сто тридцать четвёртая… Или пятая?.. Я не знал, я сбивался и – вскоре начинал по новой. Так, – думал я, – примем эту за ноль. Или лучше за тысячную, ведь вроде тысячу я уже явно отмахал. И начнём… Начнём… Начнём сначала…
Красное. Всё вокруг красное.
Когда же наконец будет синее?..
Боже, как хочется пить…
* * *
…День третий…
…Или четвёртый?..
Не знаю… не знаю… не знаю…
Я полз. Под кроваво-красным. Куда-то в неизвестность. Из последних сил. Не соображая вообще, что делаю… Просто полз – потому что это стало составной частью моей жизни.
Но гораздо чаще я отдыхал… Лежал, совершенно вымотанный, без движения на бетоне. На твёрдом покрытии, врезавшемся своей неумолимостью в каждую частичку моего тела. Лежал и бредил. Стонал. Постанывал. И мечтал об океане, и ещё о ванне – горячей ванне. О свежих брызгах, которые искрятся на солнце. И холодном пиве. И дожде.
Я представлял себе, как ловлю ртом дождевые капли… И дурачусь. Бегаю под струями льющейся воды туда и сюда. Босиком. По лужам. И кричу. Радостно, во весь голос: «Свобода! Свобода! Ур-р-а!..»
Крик. Мой крик. Бессильный крик… Под флагом…
М-да…
…Интересно, когда тебя посылают – не то ли это место, где я сейчас нахожусь?..
…Через много-много часов я-таки случайно наткнулся на канализационный люк. Это было нечто для меня – после стольких дней бесплодного блуждания по жестокому бетону! Когда я увидел крышку люка, то прямо разрыдался – от счастья. Мне показалось, что все мои проблемы разом решены; но ведь нужно было ещё умудриться открыть люк, чтобы проникнуть в систему подземных коммуникаций.
Я ломал пальцы, ногти… Легко, конечно, откинуть многокилограммовую металлическую крышку, если ты здоров, откормлен и, конечно, гордо стоишь обеими ногами на земле. Но я потерял слишком много крови… Мне понадобилось полчаса дьявольских усилий, чтобы хотя бы сдвинуть крышку с мёртвой точки, и ещё столько же – чтобы оттолкнуть её подальше от входа в разверстое канализационное чрево.
Заглянул внутрь… Ничего толком не увидел. Темнота. Ведь из-за тканевого покрытия здесь, под флагом, даже в ясный день царил полумрак, подкрашенный пунцовым окрасом. Вздохнув, я, собравшись с последними силами, нырнул в дыру – казалось, что в бездонный колодец.
Прямо-таки скатился сверху вниз по настенной железной лестнице – не было мочи спуститься по-человечески… Упал, как мешок. Разбил колени, запястья. Полежал так, постепенно приходя в чувство…
…Ну вот. Самым сложным для меня оказалось подняться и встать в полный рост в этой маленькой тесной каморке-камере, которая, однако, по своей высоте вполне позволяла свободно выпрямиться. Видимо, я просто отвык от вертикально-стоячего положения. Здесь, в подземном служебном «кармане» было полно труб, и с одной из них, из-под вентиля, сочились ржавые капли. Я слизывал их, сколько мог, а потом, шатаясь, направился по открывшемуся коридору куда-то в глубину мрачного прохода.
Идти было трудно… Ноги плохо слушались и потом в глазах всё двоилось, троилось… Летали черти и ангелочки…
Через несколько поворотов я попал в небольшое угрюмое помещение, где на трубах сидела, повесив носы, семья из трёх человек: широкоплечий отец, матрона и их подавленный донельзя сынишка школьных лет. Они посмотрели на меня без всякого энтузиазма, и в их взглядах читалось такое, от чего у меня засосало под ложечкой.
– Вы что тут делаете?.. – спросил я и испугался собственного приглушённого, хриплого голоса; ведь это были мои первые слова, обращённые к кому-либо за несколько суток.
– Это бесполезно… – выдавил из себя отец семейства. – Нам не выйти отсюда никогда… Мы уже всё перепробовали… Всюду – этот флаг… Он бесконечен… Спасения нет…
Его жена грустно кивала головою, а сын попросту разрыдался.
– Но… Если мы пойдём вместе, когда-нибудь куда-нибудь придём… Хотя бы к очередному канализационному люку, – я попытался убедить их и предложить план действий, правда, не слишком-то уверенно.
– Идите сами… – на мужчину жалко было смотреть. – Может, вы и выберитесь… А мы где только не ходили… Сколько люков встречали по дороге… И везде – этот флаг. Флаг. Флаг… Если судьбе угодно, то нас здесь найдут. Мы просто подождём. Будем ждать до последнего…
Я постоял немного рядом с ними, но слов утешения у меня не находилось – ни одного. Понимая, что торчать тут дальше абсолютно бесперспективно, я, пошатываясь, пошёл дальше – скорее всего в никуда. Шёл, как робот, как сомнамбула. Шёл и даже ни о чём не думал, потому что моя голова перестала быть пристанищем мыслей, она годилась разве что на место, откуда исходила бесконечная боль.
Я брёл, брёл и брёл… Сколько это продолжалось – неизвестно. Здесь, под землёю, времени нет совсем, оно умерло, осталось в прошлом – вместе с беспечной жизнью до-краснознамённого периода. Иногда я натыкался на стены, иногда дорогу мне преграждали толстенные в диаметре – даже не трубы, а трубища, замотанные в теплоизоляционные одежды, словно первопроходцы на Южном полюсе.
Видел я и электрические кабели, и искрящиеся щитки на облезлых стенах, и пучки разноцветных проводов… И ещё я видел отчаяние – в себе самом, и близкий конец, жуткую смерть в лабиринте переходов и страшных тоннелей, ведущих куда угодно, только не на территорию, свободную от красноты…
…Наконец я изнемог до такой степени, что двигаться дальше не представлялось возможным… Я забился в уголок какой-то очередной камеры и слушал тишину, прерываемую лишь галлюцинациями в моём собственном мозгу. Пить и есть мне не то чтобы не хотелось – я просто не чувствовал уже ничего внутри себя, кроме всепоглощающей боли, пожиравшей меня с головы и куда-то до пяток со спрятавшихся в них сердцем.
Последний – или предпоследний – мой взгляд был брошен на потолок помещения, где каким-то шестым глазом я усмотрел решётку, а за ней – нечто вроде выхода из подземелья. Не веря уже ничему, я всё-таки встал – невероятно, как я ещё сумел подняться! – и на негнущихся ногах проковылял в ту сторону, где, в полумраке, виднелись поручни, ведущие кверху.
Подъём, растянувшийся на всю мою жизнь… Слабыми руками – откинуть дверцу в потолке, располагавшуюся параллельно полу, и выглянуть наружу… Я смотрел – жадно и безнадёжно, ибо видел если и не красное, то синее, а это значило, что хотя я и переместился под флагом на известное расстояние, но всё же не выполз окончательно из-под него.
Я плакал, высунувшись из люка, и рыдания мои иссушали всё святое, что ещё оставалось в моей душе. Я ненавидел себя за то, что родился на свет, и за то, что в один разнесчастный день меня потянуло на экскурсию к чёртовому флагштоку. Я проклинал ветер, сорвавший флаг, и книгу Гиннеса, в которую он был занесен из-за своих размеров, и вообще мир, который был устроен именно так, а не иначе, и в котором не было больше места для ребяческой наивности и доброты.
Я вылез из дыры в земле и распростёрся на асфальте, окропляя слезами всё вокруг, что теперь приобрело оттенок синего цвета… Я прощался – с лучшим, что оставлял позади, и готовился встретиться с тем, что маячило в синеве и не боялось никаких флагов. Я нёсся через вселенную и вновь слышал в глубине себя торжественный голос, объявлявший: «Следующая остановка – это остановка твоего сердца…»
* * *
Он лежал на земле, раскинув руки и ноги, у открытого люка, и его невидящие глаза смотрели ввысь, в бесконечное, бездонное небо. И синее-синее небо в ответ глядело на него, как будто играло в гляделки, и бог знает, кто из них победил в этой не ведающей правил игре…
