Звание лауреата Премии и диплом за второе место сезона 2019, получил киевский писатель и актер Алексей Курилко за рассказ «В поисках помощи».
Если рождение героя можно считать началом его истории, то тогда я мою историю начну с конца. Ибо теперь все, что было до этого, не имеет более для меня значения, а для вас особого интереса.
Я умер когда мне едва-едва исполнилось тридцать семь лет.
Смерть отвратительна, страшна, печальна… Однако умереть в день своего рождения – в этом есть для меня своеобразная красота и закономерная гармония: человек родился и, буквально в тот же день, только спустя тридцать семь лет благополучно скончался.
Впрочем, в то мгновение я обо всем этом не думал.
Когда я умирал, меня обуревали весьма противоречивые чувства. Но преобладали: страх, обида и сожаление. Помню, было крайне себя жаль… и это странно. Ведь в своей смерти был в основном повинен я сам. А тем не менее – сожаление, обида…
Обидно все таки умирать в таком относительно молодом возрасте. И это при том, что последние полтора года жизни являлись первоклассным поводом для суицида. Я серьезно. Меня беспрерывно преследовали беды и неудачи по всем фронтам: мою собаку сбила машина; рейтинг моего шоу падал стремительней, чем самооценка старого импотента; моя любимая женщина бросила меня и скоропостижно вышла замуж за какое-то ничтожество… И это еще не все. Бывшая жена и, по совместительству, змея подколодная запретила мне видеться с сыном; здоровье мое неожиданно и резко ухудшилось, а я не только не лечился, но и того хуже – вновь постепенно скатывался на самое дно наркозависимости. Мои финансы таяли и, пропорционально им, таяло число моих так называемых друзей; росли долги и чувство тревоги… Меня преследовали: бессонница и мучительные головные боли. Короче, мне было чертовски плохо. И ко всем этим бедам я еще диагностировал себе одиночество, причем в острой форме и последней степени: это когда одиноко настолько, что даже некому поведать о своем одиночестве.
Само собой виду я не показывал. Со стороны, должно быть, казалось, будто у меня нет никаких проблем, но… чертова черная полоса так долго не меняла цвет, что я и сам с каждым прожитым днем чернел изнутри. Сперва я все возненавидел. Себя, других, жизнь, судьбу, Бога… Но на смену бессильной, опустошающей душу ненависти пришла апатия. Меня ничего не радовало, не грело, мне ничего не хотелось. Не хотелось совсем ничего, кроме покоя…
Скорая помощь у нас обычно приезжает не скоро. От одного ожидания помереть можно. Но мне не везло до последнего. Когда приехала бригада, я еще жил, хотя и находился в бессознательном состоянии. Что-то во мне продолжало цепляться за жизнь и по дороге в больницу. И лишь в самой больнице, несмотря на все старания медработников, которые честно и добросовестно боролись за мою жалкую жизнь, мой ангел-хранитель, смертельно устав от меня и моих выкрутасов в приступе отчаянья махнул на меня рукой и отвернулся, в результате чего, сердце мое остановилось…
Сердце мое остановилось на пять с половиной минут… О дальнейшем знаю с чужих слов.
Первый разряд тока оставил мое сердце абсолютно равнодушным.
Второй разряд, выгнув мое тело, так же сердца моего не тронул.
И только третий разряд, возможно поразив своей упрямой настойчивостью и силой электрического тока, неожиданно запустил прерванную работу моего сердечного мотора.
Это можно было бы сравнить с перегрузкой компьютера… Но человек не компьютер…
Когда я осознал, что произошло, я чуть не заплакал и сказал: «Видимо неудачнику даже в смерти не везет».
Потом меня стал навещать психолог. (Так положено, раз желал себя убить, значит, с головой не всё хорошо) Предлагал посмотреть на все это как на второй шанс… Но когда я признался ему, что в моей жизни уже была одна клиническая смерть, он не растерялся:
– Вот видите! Бог спасает вас во второй раз.
Я возразил ему почти всерьез:
– Была суббота. – говорю, – еврейский Бог не работает по субботам.
– Вы разве еврей? – искренне полюбопытствовал он.
– Боюсь, что с моим счастьем – да, я безусловно еврей.
Он обрадовался:
– Вот видите, к вам вернулось чувство юмора. Ну-с, может вы все таки готовы побеседовать со мной о том, что с вами произошло.
Но я упорно не желал говорить о том, что было.
Дело в том, что все причины побудившие меня отравить свое сознание алкоголем и наркотой, а потом в этом невменяемом состоянии разогнав автомобиль до скорости 180 км/ч, резко свернуть с трассы, направив машину в сторону лесополосы – все эти причины теперь перестали меня волновать… Поскольку за те пять с половиной минут пока я находился по ту сторону жизни, со мной кое-что приключилось… Нечто такое, что в корне изменило мое отношение к жизни…
Прямо классика: «Путь жизненный пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу».
Хотя есть существенные отличия. В моем случае не было никакого сумрачного леса. Была широкая река и был мост через реку. Я находился посреди моста. Все казалось таким простым и ясным. Мне нужно было перейти на другую сторону реки и все мои мучения были бы прекращены. Я уже был на полпути к вечному покою, нет, даже дальше. Я прошел уже три четверти пути по мосту. Оставалось буквально шагов десять. Я уже отчетливо видел лица встречающих меня людей. Их было много…
…Их было очень много. Среди них были мои родители: отец, которого я при жизни видел крайне редко – у него была другая семья; мать, покинувшая меня еще несовершеннолетним; множество моих друзей и товарищей, ушедших в далекие девяностые совсем молодыми.
Вон Саша Шевченко, погибший совсем юным по глупости и пьяни; вон братья Юсовы, застреленные во время очередной бандитской разборки; вон Женя Джокер, которого прирезали в драке прямо на моих глазах. Помню, мы везли его в больницу, а он все повторял, истекая кровью: «К Нине.. Ребята, отвезите меня к Нине..»
– Джокер, Нина мертва. – напомнил я ему.
Но, вероятно, он и сам помнил об этом и, тем не менее, продолжал просить нас:
– Ребята, к Нине.. отвезите. Я к Нине хочу.
И вот теперь он стоит рядом с Ниной, которая в свое время умерла от банального передоза.
А вон один из моих самых лучших друзей – Андрей Каинских по кличке Каин. Во время ареста он попытался сбежать и ему почти удалось это. И с тех пор он ждал меня здесь. Мне рассказывали, что свои последние минуты он провел в горячке. Наверное, ему чудилось будто он снова маленький мальчик и играет в футбол, потому что он то и дело повторял в горячечном бреду: «Ма, мы еще не доиграли. Мы еще пол часика, пожалуйста, ма. Еще пол часика..»
Их много стояло на том берегу. Все они, конечно, считались людьми аморальными. Сплошные алкоголики, наркоманы, воры и бандиты. Но лично я знаю, что они не были плохими людьми. Я любил их. Каждый из них был по-своему дорог мне. И все они на той стороне моста. Я уже был совсем близко, когда вдруг решил обернуться, чтобы посмотреть на противоположную сторону моста. На сторону, которую покидал…
И я увидел, что там кто-то стоит. Всего одна единственная фигура. Я не мог рассмотреть, кто это был. Я лишь видел чей-то смутный силуэт. Но я почувствовал, что этот человек не хочет, чтобы я уходил. Не знаю, как объяснить все это, но – Бог – свидетель – я остро ощутил всем своим сердцем, что я очень нужен этому человеку. Он жив. Но он нуждается во мне, ему нужна моя помощь и я не могу сейчас уйти. Не могу. Не имею права.
Кто был этот человек? Почему он не отпускал меня? Чем я мог помочь ему, если даже собственную жизнь я бездарно профукал? У меня не было ответов на все эти вопросы. Тем не менее, я, слегка помедлив, развернулся и, не оглядываясь на грустные лица родных и близких, но давно уже мертвых людей, решительно направился навстречу едва различимой фигуре человека, который явно остро нуждался в моей помощи.
Вот почему и каким образом я вернулся к жизни. А врачи из бригады реанимации – я вас умоляю! – они просто делали свою работу. И я благодарен им за их старания.
Выйдя из больницы, я несколько дней провел дома, в легком приступе безделья и лени. Затем, не выдержав, взял такси и отправился на свою малую родину – на Сталинку – на район где я прожил всю первую половину своей никчемной жизни. Каким-то шестым чувством я понимал, что человек, нуждающийся в моей помощи – он жив, но он не из моего нынешнего окружения. Он из прошлого. А стало быть его нужно искать там, на районе.
Весь день провел я в поисках тех, кто ещё оставался в списке живых. Список, кстати, оказался намного короче чем я рассчитывал. Ничего не попишешь. Как сказал бессмертный классик: “Иных уж нет, а те далече”.
Первым делом посетил парочку своих одноклассников. К счастью, они в моей помощи не нуждались, сверх того всё у них было прекрасно. Более-менее. У обоих дом, семья, работа… У одного даже любовница и он, бедняга, разрывается между любовью и долгом. Словом, вполне обыкновенная жизнь у обоих.
Затем, я неожиданно случайно встретил Сеньку Лучко. Он как черт из табакерки, выскочил из роскошного автомобиля в сопровождении какого-то бугая, и бросился ко мне с объятиями.
Признаться, Лучка я не переваривал всегда, с детства он был придурком и ябедой, теперь он, конечно, изменился. Во всяком случае внешне. Прежде всего, я поинтересовался судьбой одного некогда ближайшего моего товарища. Спросил его о Славке Семченко.
Сенька сказал, что по одним сведениям тот мотает очередной срок, а по другим давно умер в тюремном лазарете от туберкулеза.
– Я и сам – весело и с гордостью заявил Лучок, – я и сам уже второй срок мотаю. – Он широко улыбнулся и толкнул меня в бок локтем. – Правда, не в зоне, а в стенах Верховной Рады.
– Сравнил, – говорю, – хер с пальцем.
Мы поболтали минут десять. Хотя болтал в, основном, он. Хвастал своим положением, своим статусом, знакомствами…
К концу разговора я уже был готов сломать ему нос. Единственное, что сдерживало меня это присутствие бугая и возможные последствия его такого близкого присутствия.
– Кого-то из наших общих знакомых видел последнее время? – спросил я.
– Та я вообще здесь редко бываю. У меня мама сейчас болеет. За ней, конечно, присматривают, ухаживают – нанял людей. Ну, хотя бы раз в полгода я должен ее навещать, согласись… А чаще я не могу к сожалению. Сам должен понимать: вечно в делах, в разъездах, а последние две недели вообще лечился от триппера.
– Ого, кто-то осмелился нарушить твою депутатскую неприкосновенность?
– Ну, знаешь, иногда я и сам обязан быть ближе к народу. – И он снова рассмеялся, и снова толкнул меня локтем в бок.
У него с детства была такая противная привычка, он сам шутил, сам смеялся и ещё толкал соседа локтем, как бы приглашая разделить с ним его веселье. Раньше я не позволял ему такого поведения с собой, а вот теперь вынужден терпеть.
Правда, к финалу я всё-таки не выдержал. Я сказал:
– Ладно, Лучок, извини конечно, но мне некогда. Пора мне.
– Куда же ты так торопишься?
– Да так, – говорю, – есть у меня одна неотложная встреча.
– Единственная встреча, которую нельзя отложить – это смерть, дружочек.
И вновь он заржал как идиот. И вновь попытался ткнуть меня локтем, но я схватил этот его проклятый локоть сжал со всей силы и, едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы:
– Харе уже тыкать меня своей клешней, козлина!
– Ты чего? – искренне удивился Лучко и оглянулся на своего телохранителя, стоящего около нас, но на почтительном расстоянии.
– Ничего. – ответил я успокоившись, – Просто не нравишься ты мне. Понял? И никогда не нравился.
Лучко отступил на шаг и заметил грустно так и, надо отдать ему должное, абсолютно спокойно:
– Как был ты психом, так и остался. Ты ведь понимаешь, мне стоит сказать лишь слово и тебя пристрелят как бешеного пса.
– Знаешь, Лучок, – устало произнес я, – пугать меня этим, все равно, что угрожать проститутке лишить ее невинности. Так что, не пошел бы ты на х**.
И он пошел… к своей роскошной машине, в сопровождении своего здорового «цербера».
Встреча эта, как и весь последующий разговор с Лучком, настолько разволновали меня, что я решил заглянуть в кабак, расположенный напротив кинотеатра “Салют”. Мне необходимо было выпить грамм пятьдесят хотя бы.
В ресторане было темновато и сыро. Я расположился за крайним столиком у окна. Подбежал шустрый, маленький официант, протянул мне меню, от которого я сразу же отказался.
– Спасибо, – говорю, – не нужно. Принесите просто рюмку водки и стаканчик апельсинового сока.
– Превосходный выбор! – торжественно и громко объявил официант и тут же умчался.
И тут случилось невероятное: в ресторан вошел именно тот, о ком я расспрашивал Лучка – Семченко Слава, собственной персоной. Не только живой и здоровый, но и, как выразился один известный киногерой, даже в меру упитанный. Сперва я не поверил собственным глазам. Ведь я тоже слышал что, как минимум, лет пятнадцать он провел в местах не столь отдаленных. У него, как минимум, было пять судимостей. А тут он, представьте себе, входит в кабак, как ни в чём ни бывало. Да в таком виде, что его и не узнать. Мало того, что на нём красивый светло серый отутюженный костюмчик-тройка, так на голове еще и шляпа, а в руках Библия и какие-то рекламные «проспекты.
Войдя, он осмотрелся и направился прямиком к моему столику.
– Привет, братуха, – сказал он, усаживаясь напротив меня за столик, – Что творишь, чем живёшь?..
И всё это было произнесено таким тоном, словно мы виделись с ним буквально на днях и расстались чуть ли не намедни. А ведь после последней нашей встречи прошло семнадцать лет, в аккурат после его первой ходки.
– Ты изменился. – заметил я.
– Это всё просветление, братуха. Я обрел веру, прикинь.
– Ты шутишь?
– А ты разве смеёшься? Нет, братан, я абсолютно серьезен. Я уверовал и это, гадом буду, изменило всю мою житуху.
Оказалось, Славка не врал. Он уже второй год как завязал со своим прошлым, ходил в церковь. Причем не в традиционную, а в какую-то новую, название не помню. И в этой церкви он на весьма хорошем счету. Ему даже доверили раздавать рекламные проспекты их церкви и находить новеньких сторонников и апологетов для их церкви.
К несчастью, он покамест не особо преуспел, как я понял. Он жаловался мне, будто большинство людей не желает говорить с ним о Боге, особенно упорствуют старушки. Он так и сказал:
-– Прикинь, братан, все эти старушенции тупо не хотят со мной базарить за Бога, – он показал мне свои татуированные руки, – Может из-за этих грёбаных наколок. Тут я лоханулся, братан. Масть сменил, а воровские перстни не свел до сих пор, потому вынужден эти кишки носить. В этом-то прикиде девяносто процентов моих наколок не видно. Ну, клешни– то не спрячешь. А может добавить перчатки, как думаешь?
Я понял что он даже не догадывается о том, почему большинство людей не желает с ним говорить о таких довольно интимных вещах, как вера в Бога.
Ему казалось дело в татуировках на руках (кстати, он забыл о своих веках, ведь стоило ему закрыть глаза и любой мог увидеть татуировки «РАБ» на одном веке и «МВД» на другом). На самом деле, тому, по моему скромному мнению, было два объяснения. Во первых: его взгляд – тяжёлый, острый взгляд “ласкового убийцы”. Такой взгляд не мог обмануть. По нему сразу было видно: перед вами хищник, который при любом удобном случае, если понадобится, не остановится ни перед чем, вплоть до убийства.
А во вторых, и это главное, его манера разговора. Может он и поменялся, душевно преобразился, плюс облачился в приличный классический костюм, но вот его манера говорить и его жаргон совершенно не изменились. Кто станет вести духовные беседы с человеком, чей лексикон полностью ограничен «феней»?
Представляю, что должны были чувствовать старушки, услышав что-то наподобие: “Я дико извиняюсь, бабанька, а не хотите ли чуток со мной перетереть за Бога?”
Я уже, было, хотел ознакомить его со своими соображениями, но тут шустрый официант принес мой заказ.
– Водяра? – удивился Слава, – Тогда принесите мне ту же шнягу, что пьёт мой друг, только в два раза больше.
– Столь же превосходный выбор! – воскликнул официант и снова удалился.
– Тебе можно пить? – спрашиваю я.
– Чё за вопрос, братан? Кто смеет запретить мне бухать? Я ведь не какой-то трехнутый монах, Слава Тебе, Господи.
– Но ты же теперь верующий?
– Причём тут вера и бухло? Одно другому не третье.
– Мне казалось это противоречит вашим принципам, это как бы грех… Злоупотребление и всё такое.
– Чё с тобой? Да я смотрю ты вообще не шаришь в этих делах. – он снял шляпу, обнажив свой абсолютно бритый череп. И полистав Библию прочел:
– «И сказал Иисус: “Пейте Вино – это кровь Христова”. Ну и так далее. Ну, чё – сказал он, после прочтения цитаты – Шаркнем по одной?
– Но только по одной. – сказал я.
Когда мы выпили, он полюбопытствовал:
– А с каких делов ты вообще здесь? Я тебя пару раз по ящику видел, красавелла. И у тебя вроде как всё по жизни тип-топ?
И тут я ему поведал свою историю: как я когда-то вырвался из этого болота, как с трудом наладил свою жизнь, как потом всё начало рушиться у меня, и как я покончил с собой, разбив машину в гавно и, наконец, как во время клинической смерти мне почудилось, что кто-то остро нуждается в моей помощи. И что я ума не приложу, кто это может быть. Но, мол, что-то мне подсказывает, что этот человек из моего далёкого прошлого. Он взывает ко мне, он ждёт меня и поэтому я вернулся сюда и не знаю, кто он и где его искать.
– Кисло, братан, – объявил Славка и показал знаками официанту повторить наш заказ.
– Я же предупреждал,– говорю, – по одной, мне сейчас напиваться нельзя.
– Не напьешься, гарантирую. Доверься мне!
И мы продолжали пить и беспечно болтать, вспоминая былые, светлые деньки из нашего общего тёмного прошлого.
Но после пятой я заявил решительно и твёрдо:
– Всё, харэ. Я чувствую, что меня слегонца укусило!
– Стапе, не кипишуй. Идём, тогда, подымим, это чуток собьет «синьку».
Мы вышли во дворик ресторана, отошли к углу, закурили.
Солнце жарило вовсю и после сырости и темноты ресторана было даже приятно погреться на солнышке.
А я, признаться, когда мы закурили, офонарел. Потому как каждый из нас закурил свою сигарету, и я мгновенно учуял сладковато-едкий запах «дури». То есть, я реально закурил обыкновенную сигарету, а Слава закурил забитый “планом” косяк.
– Это что, трава? – спрашиваю, – Вообще страх потерял, среди бела дня в общественном месте?
– Да не бзди. – отвечает, – Зато от этого выпитое попустит. Ты же сам не хотел насинячиться.
Но я продолжал недоумевать.
– Постой. – говорю, – Ну ладно бухло, но каким образом с точки зрения веры и религии ты объяснишь употребления марихуаны? Сам мне втирал, что вера тебя просветила, Бог наставил на путь истинный, а сам.
Без лишних слов Слава опять стал листать Библию.
– Что ты там ищешь? – спрашиваю.
– Ща, подожди. Где же это место? Ща, братан, ща. А, вот! Слушай! – И глубоко затянувшись, и пару секунд подержав дым в лёгких, на выдохе выпуская дым, он севшим голосом торжественно и гордо прочел. – Вот слушай: ‘Иисус с учениками присел на траву”. Каково?! К тому же это чисто природный продукт. Никакой химии и физической зависимости.
– Та чё ты мне лепишь!
– Тебе надо пыхнуть, чтобы рассеять пары алкоголя.
Я сдался. А когда мы выкурили косяк, он сказал, что надо ещё выпить по бокалу пивка, чтобы дурь нас не сильно ципанула.
А потом… потом мы оказались у него дома, где поминали всех рано ушедших товарищей и желали им Царства Небесного.
– Да, – сказал Славка, – Хорошие пацаны давно уж на том свете. Остались ты да я. Бабам в этом смысле больше подфартило, хотя тоже есть потери. Люся Добченко повесилась, Машка уехала за границу…
– А Ира – спросил я.
– Какая Ира?
– Ну, Ира Надводнюк.
– Ааа. Не, Слава Господу, с ней все в порядке. – ответил Слава. – Я недавно тетю Люду видел, так она сказала, что та жива-здорова. Правда, щас она в больнице, сознание потеряла, видимо солнце напекло.
Вот так я узнал, что моя некогда первая любовь находится в больнице…
А ранним утром, не похмелившись ни грамма, с оглушительным колокольным звоном в башке, я уже был в больнице. Чуток суеты и расспросов и через четверть часа я знал отделение и номер палаты, где находилась Ира Надваднюк.
В четырехместной палате две койки были застелены, а на оставшихся двух лежали две пожилые женщины. Иры тут не было.
Вероятно, подумал я, в регистратуре что-то напутали.
– Простите, дамы. Не подскажите, в какой палате лежит Ира Надваднюк? Мне сказали, что в этой, но, видимо, произошла какая-то путаница…
И тут одна из женщин, занимающая койку у окна тихим слабым голосом произнесла всего лишь одно слово: «Алешенька»… И это был ее голос. Голос, который я бы узнал из сотни тысяч других. (К тому же, никто кроме нее не называл меня Алешенькой. Да и она не так уж часто обращалась ко мне подобным образом). Ну разве такое возможно?
Я медленно приблизился к койке, чтобы тут же мгновенно отступить на шаг назад. Это произошло непроизвольно…
Просто… Господи! Этого не может быть. Я прямо не мог в это поверить. Неужели эта исхудавшая, бледная почти белая как аспирин пожилая женщина лет шестидесяти с темными кругами вокруг тусклых бесцветных глаз, неужели она та, которую я когда-то так безумно любил?
Что сотворили с ней время и болезнь? А ведь когда-то и кажется, что только вчера, она была всегда такой улыбчивой, пышущей здоровьем красавицей с яркими изумрудными глазами и роскошной грудью. Какая невероятная перемена.
Как такое могло случится? Что за дьявольская метаморфоза?
Я отказывался верить собственным глазам. Нет, нет, нет… Это не она.
Но тут она повторила:
– Алешенька. Ты все-таки пришел. – Ее глаза мгновенно увлажнились. – Это и вправду ты?
– Если верить документам, то это – все еще я. Но, боюсь, я давно уже не я.
Сдерживая слезы она слабо улыбнулась:
– Как и прежде все шутишь. Так и не научился говорить серьезно.
– Отчего же. Жизнь очень многому меня научила. Например убивать себя. Постоянно и целенаправленно.
– Ооо. Ну с этим и так почти все люди отлично справляются. Все мы рано или поздно умрем.
Я приблизился и присел на краешек ее койки:
– Конечно, ты права. Вот только как-то уж чересчур ты заторопилась.
– Считаешь? Я настолько плохо выгляжу?
– Прекрати. Ты всегда выглядела прекрасно, особенно в сравнении со мной. А я, как видишь, с годами лучше не стал. Постарел, отрастил брюшко, обрюзг, ну и так далее…
– Не думала, что ты придешь.
– А это моя фишка. Защита Лужина и моя. Поступать так, как от меня не ожидают.
– Нет, я надеялась, что ты придешь. Мне даже пару дней один и тот же сон снился: будто я зову тебя и ты будто бы услышал мои молитвы.
– Ну, считай, что сон был вещим. Потому, что я услышал твой зов, и бросил всё, хоть и был невероятно занят одним важным и неотложным делом.
– Каким?
– Ерунда. Я умирал. Но пришлось все бросить и срочно вернуться.
– Все шутишь. – вздохнула она, а вернее – выдохнула. – Я же тебе говорила, если будешь все время шутить, люди перестанут воспринимать тебя всерьез.
– Ируся, я тебя умоляю. – я улыбнулся. – В конце концов я не рак, чтобы воспринимать меня всерьез.
Тут я прикусил себе язык, поняв неуместность своей иронии.
– Прости. – говорю.
– Перестань. Никто не скрывает от меня мой диагноз. А его стадию и свое плачевное положение я не только осознаю, но и ощущаю.
– Скажи, я могу что-то сделать для тебя? – спросил я.
– Кроме того, что убить и прекратить мои мучения? Не обращай внимания, я тоже умею шутить…
– А если честно, чем я могу тебе помочь.
– Всё в норме. Ты здесь, и это очень трогательно… Я хотела тебя увидеть…
– Ты никогда не была сентиминтальной.
– Если говорить совсем честно, то я… Я хочу увидеть свою дочь перед тем, как… В общем, я скучаю по ней, а мать ее не приводит… Вдруг я ее больше не увижу…
– Ой, только давай не будем драматизировать.
– Милый, ты же меня знаешь. Я всегда была реалисткой. Я прекрасно осознаю: мне остались считанные дни. Но я прошу тебя.. я знаю, ты умеешь держать слово, поэтому прошу тебя.. приведи ко мне дочь. Я хочу с ней поговорить, увидеть ее… Она сейчас с родителями, но ты же их знаешь. С тех пор, как ты их видел, они не изменились. Я с ума схожу от того, что она сейчас с ними. Она единственное светлое существо в том кромешном аду, в котором мне приходится жить. Умоляю, найди способ привести ее сюда. Это очень важно. – она сделала попытку приподняться, но только на это у нее не хватило сил.
– Тихо-тихо, Ирусь. Я все сделаю. Доверься мне. Я все сделаю.
Она покорно опустила голову на подушку. Было заметно, что даже эта неудачная попытка приподняться отняла у нее немало сил.
Я, как мог, пытался скрыть свою жалость к ней. Знал, что она горда и жалость к ней сильно оскорбит ее. С другой стороны будем честны: мое сердце прямо разрывалось от жалости.
Вот мне жестокий урок. Я-то, дурак, думал, моя жизнь ужасна, жалка, ничтожна. Право слово, стыдно. Тут ведь и сравнивать нечего. На ее фоне все мои так называемые проблемы таяли, как восковые фигуры на жарком солнце. Я, считающий себя несчастным человеком без будущего; живущий без всякой цели в удручающем настоящем; с трудом сохранивший человеческий облик и порядочность; человек, разочарованный в себе и в жизни; снедаемый гордыней и частыми приступами депрессии, а так же мизантропии; смертельно уставший от существования; усталый, злой неудачник, я, неожиданно ясно, узрел насколько все может быть гораздо хуже. В конце концов я жив, здоров. А душевные муки ничто в сравнении с тем, какие боли приходится терпеть сейчас Ире. И не день, и не два. А уже несколько недель. А главное в ее случае нет никакой надежды на выздоровление. Она приговорена. А ведь без надежды в лучшее, не то что болеть, просто жить невыносимо.
– Как живешь-то? – спросила Ира, словно желая меня отвлечь от невеселых мыслей?
– Я-то? У меня все хорошо. Свободен как ветер. Делаю, что хочу. Ну, а поскольку в последнее время я ничего не хочу, то соответственно, ничего не делаю.
– Работаешь?
– Нет. Скорее получаю удовольствие, за которое платят деньги. Так что и деньги у меня есть. Причем, столько, что даже тратить не на что.
– И это все?
– А что еще?
– Ну, когда-то ты мечтал покорить весь мир.
– Было, помню. Тщеславие. Но, поверь, это давным-давно уже не мой грех.
– Хотел, чтобы тебя и твое имя знали все без исключения, помнишь?
– А теперь наоборот. Я хочу, чтобы мир забыл обо мне и чтобы ни одна падла меня не узнавала. И не лезла ко мне с дурацкими просьбами дать автограф, сфоткаться, еще что-то… Ненавижу. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Уверен?
– Уж поверь. Годы меняют людей. И не только физически. Человек меняется постоянно. Привычки, гены, характер – это все, конечно, хорошо, но мы не роботы. Мы – живые люди. А все живое, естественно, в четких рамках своей сущности постоянно меняется. И эти изменения не только из-за окружения. То есть приходят не только лишь извне. Частенько работа сознания, а также подсознания – вот что меняет человека изнутри и так разительно, что иногда прямо диву даешься.
Она улыбнулась.
– Ты случайно не курнул? Что-то тебя на умняк потянуло.
Я улыбнулся в ответ.
– Ты же знаешь, я и без дури этим страдаю порой. Ладно, пойду я. Дочь я приведу. Тут можешь быть спокойна. Вы не переехали, живете же? Но, может тебе что-то еще нужно? Купить там.. не знаю.. лекарства какие-то, еды, сладости… Ты проси, не стесняйся.
– Нет-нет. Ничего не надо. Ты только приведи ко мне Алену, ладно?
– Лады, малыш, лады. Я все сделаю.
Я пожал ее холодную руку, а вот поцеловать не решился. И, спускаясь по лестнице вниз, я все думал: почему я не поцеловал ее. Ответ был. И ответ был один. И он был странен. Дело в том, что до сих пор я не мог до конца признать что эта женщина, а так же та, которую я любил – это один и тот же человек.
Разумом то я все понимал, а вот сердце отказывалось принимать этот факт.
Я опасался: с данным Ире обещанием будут определенные проблемы, ведь дочь ее меня ни разу не видела. А бабушка Алены, тетя Люда, если помнит меня, то тем хуже. Поскольку я ей никогда не нравился: она полагала, что я дурно влияю на Иру и что именно из-за моего пагубного влияния Ира неделями не являлась домой, начала курить, выпивать, воровать и попадать во всякие соответствующие такому поведению ситуации…
Наверняка в ее вечно хмельной ум никогда не приходила элементарная мысль: на самом деле – все это происходило из-за того, что Ира ненавидела своего отчима, который при любом удобном случае пытался овладеть шестнадцатилетней девушкой. И, конечно же, ненавидела свою мать, которая так бездумно любила его и пыталась пить с ним наравне, отчего быстро спивалась и вечно спала, когда тот начинал в очередной раз атаковать неприступность своей падчерицы. Спала… Или, что хуже всего, по мнению Ируси, делала вид, что спит. А это уже гадко.
Они тогда синячили по-страшному. Прошло почти двадцать лет, если они продолжали свой образ жизни, то я удивляюсь как она (я имею в виду тетю Люду) еще оставалась в живых. Странно и обидно. Такие хлопцы отличные давно ушли, оставшись «вечно молодыми», а эта гнида столько времени пьет и ничего. Живехенькая, сука.
Где ж справедливость и куда смотрит Господь, если Он, конечно, вообще существует…
Ну, довольно душевных терзаний и безответных вопросов. Ближе к делу.
Я напрасно боялся каких-либо осложнений. Их не было вовсе.
Дверь в квартиру была открыта. Я спокойно вошел в этот вонючий гадюшник. Кругом царил бардак, а из-за грязи на полу самого пола не было даже видно.
На кухне сидел какой-то мужик, абсолютно голый. Пил пиво из пластиковой бутылки и разговаривал с невидимым собеседником. Он говорил:
– Не морочь мне голову, парень. Ты совсем еще юн, чтобы это понять. – Он стукнул кулаком по столу и крикнул, вздувая жилы на шее, – и не смей со мной спорить, щенок, а то так влуплю, что голова в трусы упадет! – Он резко изменился, повеселел, засмеялся: – Да и как можно спорить с элементарными вещами, ведь в этом вопросе все бабы одинаковы. Им, запомни парень, хотя бы раз в месяц нужен секс, а если нет секса, то тогда им нужен скандал. А есть такие ненасытные особи, так таким нужно и то, и другое: сперва скандал, а потом примирительный секс. А в идеале вообще – секс со скандалом. Двойной, так сказать, кайф, небось, получают. Понял парень…
Меня голый мужик не замечал, был полностью увлечен нравоучительной беседой с невидимым мне парнем. Поэтому я не стал мешать их интеллектуальному общению…
Прошел в большую проходную комнату, вероятно, когда-то созданную быть гостинной. В ней работал телевизор, стоящий у дивана, на котором спала тётя Люда, в обнимку с каким-то небритым мужчиной, одетым в униформу метростроителя…
Помимо дивана и телевизора в комнате мебели больше не наблюдалось. Всё оставшееся помещение было завалено какими-то старыми вещами, лохмотьями, пустой стеклотарой и картонными коробками… Всё это вероятно было принесено с разных помоек и мусорных контейнеров. Запах, конечно же, стоял соответствующий.
Я пересек это захламленное помещение и вошел в маленькую самую дальнюю комнатку. Там на полу лежал грязный матрас, укрытый рваными лохмотьями, а на нём сидела в мятой пижаме маленькая худенькая девочка лет семи. По всей вероятности это и была Алёна.
Алёна убаюкивала большую весьма реалистично сделанную куклу, запеленутую в грязное полотенце.
Я присел перед Алёной на корточки.
– Подскажи-ка мне, красавица, кто из вас двоих Алёна?
– Я, – шепотом ответила Алёна вполне серьезно, – А ее зовут Милашка, только тссс. Я ее еле-еле уложила, не хочет она днём спать, уж такая упрямая, а ещё капризуля, вот.
– Но, а ты-то, – говорю, – наверняка не такая. Ты, наверное, слушаешь маму?
– Да, но мамы сейчас нет. Она упала в обморок и ее отвезли в больницу, на лечение, вот.
– А хочешь навестить маму?
– Бабушка обещала, но она сама сейчас болеет. Она отвезет меня, когда отдохнет и у неё спухнут ноги, вот.
– А я бы смог отвести тебя прямо сейчас. – говорю.
– Но, вот, мама не разрешает мне даже говорить с незнакомыми, вот.
– И правильно. – говорю, – Но, видишь ли в чём дело, я как раз старый знакомый твоей мамы и знал её ещё когда она была совсем маленькой.
– Как Милашка? – спросила Алёна.
– Ну, почти что. И чтобы уж совсем соблюсти с тобой все формальности давай познакомимся? Тебя, насколько я знаю, зовут Алёна. Правильно?
Алена кивнула.
– А меня друзья всегда звали Лёхой или Артистом.
Алёна доверчиво мне улыбнулась.
– А мы с мамой видели тебя по телевизору.
– Правда?
– Да, видели в очень смешной пресмешной программе.
– Тебе было смешно?
– Очень. – ответила грустно Алёна. – А вот мама всякий раз плакала.
– Хм, – растерялся я. – Бывает. Юмористические передачи, знаешь ли, способны вызывать совершенно разные эмоции. Ладно, давай сделаем так, ты сейчас одеваешься в самое красивое и мы отправляемся к маме, а я пока вызову такси.
Я достал с кармана мобильный.
А мы можем взять Милашку? Она тоже за ней скучает.
Кто по ком?
Что? – не поняла Алена.
Я спрашиваю, кто по ком?.. Да ладно, это так, не важно… Собирайся скорей. Мама очень нас ждет.
Всё оказалось проще простого.
Когда мы уходили голый мужик продолжал общение с воображаемым собеседником, метростроевец продолжал спать и только тётя Люда, когда мы с Алёной проходили мимо расплющила с трудом глаза и сиплым голосом строго спросила:
– Кто такой?
– Спокойно, – говорю, – Спим дальше, я друг.
Она закатила глаза, пытаясь переварить полученную информацию. Затем снова попыталась сфокусировать свой пьяный сонный взгляд на мне.
– И кууда? – спросила она.
– Все хорошо, – отвечаю. – Мы буквально туда и обратно.
Тётя Люда устав держать неподъемные веки, с облегчением закрыла глаза и уже сквозь сон пьяно пробормотала: “Ровно в десять домой”.
– Всенепременно, – говорю.
…На сей раз раз Ира в палате была одна, соседка отсутствовала.
– Нас уже не хотели пускать, – говорю, – Но мы прорвались.
Алена бросилась к маме. Как Ира не старалась, не смогла сдержать нахлынувших слез.
– Девочка моя, – повторяла она, – доченька моя…
– Ирина – забеспокоился я, так как меня испугало одно предположение, – А где твоя соседка? Надеюсь она вернется или ее куда-то увезли безвозвратно?
– Сплюнь, она пошла ужинать.
– А ты почему не идешь, тебе нужно хорошо питаться.
– Да, мама – неожиданно по взрослому поддержала меня Алёна. – Если хочешь побыстрее выздороветь, ты обязана много кушать, особенно витамины, чтобы у тебя были силы.
– О, моя заботливая дочурочка, – умилившись сказала Ирина.
Я скривился:
– “дочурочка” – ужасное слово, очень похоже на другое неуместное и обидное, а особенно для такой умной девочки. «Дочурочка»…
Ира улыбнулась, прижала к себе дочь и, прикрыв ей уши руками, спросила:
– Леша, ты что с ума сошел?
– В смысле – спросил я?
– Почему она в новогоднем костюме снежинки?
Я пожал плечами:
– А что я мог сделать, я попросил ее надеть что-то самое красивое, ведь мы шли навстречу к маме, а маме должно быть приятно, что у неё самая красивая девочка на свете.
Ира отстранила Алену от себя, осмотрела внимательно и довольная её видом в полном восхищение призналась:
– Алечка, хочешь открою тебе один секрет?
Алена кивнула и мама сказала:
– Ты у меня самая красивая девочка на свете.
– Правда? – засияла Алена.
Ира взглянула на меня в немой просьбе прийти на помощь, и я поддержал ее:
Конечно, ты очень красивая. Кстати, мама в твоем возрасте была столь же прекрасна.
Ира и Алена рассмеялись счастливые и довольные моими словами.
– К тому же, – добавил я, – Ты единственная живая снежинка посреди этого жаркого лета.
И они вновь рассмеялись.
– А хочешь я открою тебе еще один большой секрет? – спросила Ира дочку и, когда та с нетерпением кивнула, заявила: – Алечка, ты давно меня уже об этом спрашивала. Тебе ведь нравятся Леша? Да? Так вот, милая – это твой папа.
В палате повисла тяжёлая, полная звенящей энергии, тишина.
Я был обескуражен и, наверное, впервые в жизни не мог найти что на это сказать.
Алена растерянная, но счастливая смотрела на меня во все глаза и чего-то ждала, также на меня был устремлён другой, полный мольбы, взгляд Ирины…
Прошла минута или же целая вечность, тут мне сложно сказать…
Лишь только Алёна покинула палату я задал Ире короткий, но весьма красноречивый вопрос:
– Ну и?
– И всё.
– Нет, не всё! Что это было? – спрашиваю. – Мы не виделись около двадцати лет… Алёна быть моей дочерью не может.
– Может – устало ответила Ира. – Если конечно ты захочешь.
Я слегка опешил от всего этого.
– Но ведь она не моя дочь.
– А я не говорила будто она твоя дочь.
– Разве? А мне показалось…
– Точно-точно, всё верно, но я не говорила, будто она твоя дочь, я ей сказала, что ты ее отец.
– Ты обманула ее.
Ира подняла глаза и устремила свой взгляд на меня.
– Обманула… да, обманула, это мой грех. Но ты способен мою ложь сделать правдой. Ты же видел в каких условиях она живет? Что станет с ней после того как я… ну, после того как я…
– Не смей, – выкрикнул я, – не смей манипулировать мной своей смертью. Тебе не пробить меня на жалость. Я сволочь, циник и подонок! Ясно! И таким между прочим сделала меня ты. Да! Это ты когда-то очень давно предложила мне первый укол, а я боясь прослыть трусом по глупости своей смело протянул руку навстречу игле! Это ты подбивала меня на преступления лишь бы у нас были деньги на так называемую весёлую жизнь. Это ты вскружила мне голову, но как только из тюряги вышел твой Витя, то бросила меня в тот же день не задумываясь и ничего не объясняя. Да, ты была моей первой любовью. Однако это не мешает мне помнить и понимать что это ты, ещё тогда в юности сломала мне всю мою жизнь заранее и наперёд. Поэтому! Даже не надейся что я взвалю на себя твою ношу. Потому что я и о себе не в силах позаботиться, какой уж тут ребёнок?
Я успокоился и понизив тон добавил:
– Мне очень жаль, что с тобой произошла такая беда, но, будем честны, вероятно, ты заслужила такую ужасную участь. Алене будет нелегко, но тебе нужно было побеспокоиться о ней заранее. Так что прости… Я не герой из романтического кино… Ясно?
Ира слушала, потупив взор, молчала…
Вошла Алёна:
– Мам, я принесла тебе чай.
– Это так приятно, Алечка, спасибо тебе. За все. – Она бросила беглый взгляд в мою сторону. – Я должна была попытаться, ты был моей последней надеждой. Извини…
– Ничего, – буркнул я, – всё в порядке.
На душе у меня скребли кошки, но я оставался непреклонен.
Какого черта я должен чувствовать себя виноватым по отношению к ней? Только потому что у неё рак и она умирает… И потому что когда-то я любил её?.. А так же потому что я не привык жертвовать собой ради других? Все верно… Всё правильно…
…Когда мы с Аленой вышли из больницы и сели в такси, она тихо чтобы не услышал водитель, спросила меня:
– А ты и вправду много лет служил разведчиком?
– Это мама тебе такое рассказывала?
Алена кивнула.
Я тоже понизил голос до шепота.
– Конечно правда, только смотри никому не говори – это тайна.
– И тебе опять нужно возвращаться заграницу?
Я усмехнулся.
– Нет, теперь я никогда тебя не оставлю. Моя служба окончена. Я теперь буду с тобой всегда…
