Васильевский остров
Жизнь моя с самого детства была неспокойной. После развода родителей, когда мне было пять лет, начались скитания, квартиры и места жительства меняла множество раз, иногда сама, а иногда по воле судьбы, как будто кто-то уже написал сценарий и я должна была ему следовать.
Где я только ни жила: на мрачной улице Маклина неподалеку от всем известного сумасшедшего дома, психиатрической больницы. На скучной Разьезжей и на уютном Фонарном переулке, почти напротив знаменитых Фонарных бань. На чудесной Петроградской, в районе застройки красивыми домами в югендстиле. И даже на ул. Пестеля, рядом с Летним садом, который тогда еще не изуродовали безобразные зеленые деревянные решетки.
Но больше всего на свете мне хотелось жить на Васильевском острове. И я даже там жила, правда совсем недолго.
Мне было двадцать восемь лет, и я поселилась с шестилетней дочкой в большой комнате в коммуналке на волшебной Пятой линии Васильевского острова, на углу Большего проспекта. В бельэтаже, с окнами на старые густые деревья и небольшой чудесный особняк напротив.
Кто-то из моих коллег архитекторов сказал: как хорошо, что в Питере мало денег, не удалось много напортить. Действительно, на Васильевском сохранились даже здания 18 века, гармонично переходящие в загадочные проходные дворы и зеленые скверы.
Дом, куда я вселилась после хитрого обмена и окончательного расставания с моим первым мужем (чему я была несказанно рада), был тоже бывший особняк, трехэтажный, выкрашенный буро-розовой краской, со скромным декором, но с претензией на роскошь. Второй этаж украшали трехоконные эркеры, на крыше была башенка, откуда можно было любоваться на город и Большую Неву, на Василеостровский старый пассаж со множеством маленьких магазинчиков и на колхозный рынок. В соседнем дворе был детский сад, куда дочка ходила утром сама —, дети тогда были очень самостоятельные, а про киднеппинг никто не слыхал.
По слухам, выше этажом жили потомки прежних хозяев особняка. Потолки в моей комнате — высотой пять метров 20 сантиметров. Тут, наверное, раньше жили великаны. Между двумя высоченными окнами все было в темно-красных подтеках. Нет, это была не кровь, слава Б-гу. Это прежний жилец, молодой, но отпетый алкаш, швырял недопитые бутылки красного вина в свою подругу, а она увертывалась. Его мама сделала обмен комнатами со мной переселив его на улицу Пестеля. Она надеялась, что его разлука с местными собутыльниками что-то изменит. Бедная мама! На Пестеля алкоголиков ничуть не меньше, чем на Васильевском.
Я наняла по-черному ребят, они сделали ремонт, навсегда скрыв следы оргий моего предшественника. Мы украли с капремонтного объекта неподалеку красивую двустворчатую дверь и поделили почти тридцатиметровую комнату пополам, оклеив стены пестренькими обоями с узором зайцами для дочки в светлой части и в цветочек и сердечки, мой любимый ностальгический стиль —в темной части, где жила я.
В квартире, кроме нас с дочкой, жила одна милая семейка — пара нигде не работающих алкоголиков с четырьмя детьми и одинокая пожилая дама с испуганными глазами, редко выползающая из своей комнаты. Соседи промышляли тем, что продавали по ночам водку жаждущим и страждущим, делая на нее соответствующую наценку. Поэтому я часто сидела ночью без сна, разбуженная звонками в дверь и в страхе, что кто-нибудь захочет ко мне ворваться. В подвале под квартирой находился архив, где проживало множество крыс, видимо, питающихся хранящимися там документами. Их беспрерывная возня вконец изматывала мои нервы. Если мне удавалось заснуть, мучили сплошные кошмары. Зато, когда я шла утром на работу, была счастлива, пешеходка на Седьмой линии со множеством маленьких кафе, бульварчик с прозрачными пихтами зелеными в любое время года, проходные дворы по дороге к метро — все волновало мое урбанистическое воображение. На углу Большого проспекта красовался дивной красоты Андреевский собор, с куполами луковками и золотыми крестами, пока еще закрытый для прихожан, но сохранившийся в своей подлинной красе.
Младшая девочка соседей, трехлетняя Зина, подружилась с моей дочкой, и я поставила ее на питание. Тем самым несколько разгрузила ее редко трезвую мамашу, чему та была искренне рада. По крайней мере, меня не трогали и были даже довольно приветливы. К тому же я занималась тогда хиромантией и гаданием на картах, чем окончательно убедила соседку Клаву в своей ценности. Саша тоже жил в коммуналке с мамой, так что нормальное жилье нам не светило. К тому же дочка его не любила почему-то и капризничала, когда он заставлял ее есть куру или хотел с ней пойти погулять.
В аспирантуру я пыталась поступать пять раз, но меня не брали со всеми сданными на пятерки кандидатскими экзаменами из-за моего еврейского происхождения, зафиксированного в пятой графе тогдашнего паспорта. Я уже решила плюнуть на занятия наукой. Сняла в журнале Бурда выкройку вельветого беретика и научилась делать капустные шницели, которые вегетарианец Саша очень любил.
Казалось, моя жизнь в этой системе координат застыла надолго и ничего нового мне не светит. Но судьба распорядилась иначе.
Союз Архитекторов
Моя жизнь, как и у многих моих знакомых, в 70х—80-х годах вращалась вокруг творческих союзов, иногда западая в культовые кафе типа знаменитого Сайгона.
Позднее мы частенько бывали во Дворце Молодежи на Петроградской, где мне довелось наблюдать зарождение театра Лицедеи с молодым Славой Полуниным и компанией Асисяй.
Союз Архитерторов на Большой Морской, бывшей улице Герцена, для меня был любимым местом в Питере, где я могла почувствовать себя человеком и отдохнуть от моей коммуналки. Тогда в нем не было никакой коммерции. Белая мраморная лестница, интерьеры Белого зала и анфилады чудесных комнат были местом концертов и выставок. Старинные тёмно-красные паллеты на стенах, золоченая лепнина и ампирные светильники были те же, что 100 лет назад. Из окон можно было любоваться на бывший особняк семьи Набоковых с цветной полосой витражей на фасаде В Белом зале регулярно были джазовые вечера, и одетый в белый костюм Давид Голощекин виртуозно играл на белом рояле джазовые композиции.
Трехоконный эркер с большим круглым старинным столом фресками на потолке и летающими ангелочками как-то уводил всех нас от убогой советской застойной действительности, и мы могли представлять себя принцами и принцессами, приглашенными на бал. Хотя на самом деле наша группа Молодых Архитекторов, которая там заседала, была утверждена никем иным как Обкомом Комсомола Ленинграда и области.
Вот в этом романтическом месте я решила устроить личную жизнь моей подруги Карины, молодого архитектора из Еревана. Карина была родом из аристократической армянской семьи, ее папа был известный в Армении архитектор, а мама вела дом в вилле из розового туфа и была прекрасная домохозяйка и владелица салона. После развода с мужем, который, по моим сегодняшним понятиям, был стопроцентным швулем, Карина оставила дочку родителям и поселилась в Питере писать диссертацию.
В личной жизни ей хронически не везло. Питерские кавалеры не могли оценить по достоинству ее изящество, восточный шарм, начитанность и интеллект. Им не нравился ее небольшой рост и немного великоватый нос, который с моей точки зрения, нисколько ее не портил, а лишь подчеркивал ее индивидуальность. Одну попытку найти спутника для Карины я уже предпринимала, еврейский мальчик, друг Саши, влюбился в нее с первого взгляда, но к несчастью, он был женат и жена, тоже еврейка, включилась в борьбу, подключив трехлетнего ребенка и всю еврейскую родню. Так что силы оказались не равны.
Теперь у меня был новый план — я заметила в смежном архитектурном заведении скромного неженатого юношу по имени Юрий, лет тридцати, и вознамерилась его с Кариной познакомить.
Свидание с Юрой я назначила в эркере Дома Архитектора на Большой Морской, тогда улице Герцена, напротив особняка семьи Владимира Набокова.
В этой романтической обстановке я собиралась сосватать Карину и создать такую милую интеллигентскую кличку, как теперь говорят, на долгие годы.
Карина, миниатюрная и стройная, выглядела, на мой взгляд, очаровательно, в черном платье и туфлях на каблучках. Я была в обычном рабочем, брюках и джемпере и вообще не собиралась никого соблазнять. Тут в эркер вошел Юра, небольшого роста, но с красивыми волнистыми волосами, голубыми глазами и бородой а ля Карл Маркс. Мы приветствовали друг друга, о чем-то болтали, потом по мраморной белой лестнице спускались в ресторан, выпить кофе.
— Ну, как он тебе, — тихонько спросила я Карину
— Да, симпатичный, но, дорогая, он смотрит только на тебя.
— Вроде я и не заметила, — отвечаю. А сама думаю — не заработала на «красные штаны», да еще подруга обиделась.
История на этом не закончилась, как раз наоборот. Юра стал так усиленно за мной ухаживать, что даже запахло новым браком. Саша, как законченный фаталист и мистик, поскольку он был известным в Питере йогом, от борьбы отказался, придумав другой способ отмщения. Он был моим гуру, научил меня основам йоги, за что я ему по сей день благодарна.
Они вели с Юрой интеллигентные беседы:
— Главное в женщине — это колени, — говорил Юра, — не зря же существует понятие «поколение».
— Ну если есть расположение планет, остальное неважно, — замечал в ответ Саша.
Для меня было важно то, что дочка полюбила Юру с первого взгляда, за тихий голос и отсутствие давления на психику других людей.
В один холодный зимний день мы с дочкой пошли на каток и обе простудились. Лежим с температурой в нашей коммуналке и тут раздается звонок: быстрее одевайтесь, такси ждет — говорит Юра, — поедем ко мне, я вас с мамой познакомлю, вы не можете здесь одни валяться.
Нас привезли на Одесскую улицу, где жила обкомовская элита, в красивых квартирах, построенных по специальным проектам, с лифтами, большими кухнями, множеством кладовок и прихожих. Чтобы обмануть нормативы, по которым не должно было быть больше девяти метров на человека. Полковник Королев, отец Юры, недавно умер, и он жил вдвоем с мамой в трехкомнатной квартире с видом на Смольный Собор. Как ни странно, мама нас приняла очень любезно. Тридцатилетний сын ей видимо изрядно надоел, и она хотела его пристроить, да и ребенок был в приятном возрасте, уже не маленький, и довольно контактный.
Буквально на следующий день Елена Борисовна куда-то позвонила и после того, как она сказала командирским голосом: «Это говорит вдова полковника Королева», дочку немедленно определили в обкомовский детский сад в доме напротив. А там на обед икра и свежие фрукты, сияющий паркет, кругом цветы и пять детей в группе вместо двадцати в обычном детском саду.
Пакеты с едой приносили из Смольного прямо на дом. Там были невиданные копченые куры, большие помидоры, даже хлеб не из обычной булочной. Если моя будущая свекровь собиралась к врачу или в театр, за ней приезжала машина с шофером.
Вскоре пришел старший братец Юры, Арсений. Как оказалось, зам директора Дома Политпросвета, находящегося тут же, на углу Тверской улицы. С этого дня двери Дома Политпросвета с его отменной библиотекой и прекрасными светлыми читальными залами были перед мной всегда открыты. Как раз тогда я была в аспирантуре и писала диссертацию, так что это было весьма кстати.
Больше ни одного дня я в моей коммуналке не жила. Зато смогла наблюдать жизнь советской номенклатуры среднего уровня изнутри. Это был коммунизм в одном отдельно взятом углу бедного коммунального города Питера. Ведь даже скромная хрущевка на окраине тогда считалась верхом блаженства.
Особенно меня впечатлял культурный уровень тогдашней элиты. Как раз была выставка Тутанхамона в Питере, на которую любознательный народ стоял в очереди часами. Нам принесли билеты на дом и меня очень забавляло, как томились и зевали обкомовские работники, с тоской слушая экскурсовода и мечтая, когда все это закончится и можно будет пойти в буфет.
Денег у нас с Юрой было очень мало: моя аспирантская стипендия и его зарплата рядового архитектора. Кольца мы купили, а платье я одела старое, оставшееся со школьного выпускного вечера.
Наш союз с Юрой мы зарегистрировали в маленьком красивом ЗАГСе на Суворовском проспекте. А свадьба была в Петропавловской крепости, в Петровской Аустерии. Вино привезли прямо из Грузии — Хванчкара и Киндзмараули, еда любимая петровская: гречневая каша с мясом. Все это нам досталось практически бесплатно, по обкомовским каналам распределения всевозможных благ и привилегий.
Жили мы в этом обкомовском раю неплохо, свекровь любила гостей, к ней приходили парикмахеры, маникюрши, уборщицы. По выходным все вместе лепили пельмени и рассаживались в гостиной за большим столом.
Но через год мы съехали, выменяв на комнаты скромную двушку неподалеку, — в Песках жить в чужом доме тяжело, даже в номенклатурном коммунизме.
31.03.2020
Берлин
