Стеклянные шары, канитель, хлопушки и всякая мишура…
– Елена Леонардовна, вы мне помочь обещали!
Воспитанница её и единственная соседка по коммунальной квартире барабанила в дверь запертой снаружи комнаты карабином собачьего поводка.
– Мы с Тельмой возвращаемся с прогулки, смотрим, ваше окошко светится… Или уже странствуете?
Ёлка загасила фамильной серебряной ложкой огонь свечи. Ну уж нет! Повадилась ночами являться…
Екатерина Великая по-слоновьи потопталась ещё в коридоре, повздыхала, да и отправилась в уборную, где застряла уже надолго. Очередной сбежавший поклонник пожаловал хозяйке беспородной суки Тельмы двадцатичетырёхлетней поварихе столовой Университета имени Бонч-Бруевича Кате Рыбалкиной титул Великой за масштабность физического образа. Однако натурой крупная девушка отличалась мелкопакостной и тревожной. Спустя минут сорок она снова оказалась возле заветной двери.
– Ну Елена Леонардовна… мне, правда-правда, очень нужно! Вторую неделю же обещаетесь… Всё равно не отстану!
– Не боишься? – мерцающий силуэт возник за мощной спиной Катерины.
– А я зажмурилась!
– Ладно, говори, чего тебе?
– Вот тут всё-всё написано! – дрожащая всем своим весомым телом Катя ткнула куда-то по направлению Ёлкиного голоса исписанный убористым почерком листок и, колотясь о стенки, устремилась прочь.
– Глаза открой, дурёха, расшибёшься!
Ну и почти тотчас в холле раздался характерный треск и звон. Рождественская ель, сбитая Екатериной Великой, поблёскивала и похрустывала под нею, сорванные гирлянды и бусы разлетелись по полу.
– Сама поднимешься или как?
– Сама-сама, Елена Леонардовна, простите!
– Ничего, она ненастоящая. Настоящую я ещё не ставила. Вставай и отправляйся к себе!
– Как же… Елена Леонардовна, а шум, а колючие иголки, а битое стекло… да и больно же!
– Аа-а, ну да, да, конечно.
– Издеваетесь.
– Ступай уже. И на работу не проспи – будить не буду.
В семь утра Катя открыла глаза – до знакомства с Залецкой она опаздывала везде и всюду – собралась, вышла в холл – и застыла. Роскошная трёхметровая ёлка, украшенная винтажными шарами, шишками, сосульками и лентами, поигрывая цветными огоньками, прикрывала нижними ветвями яркие картонки с бантами.
– Не стой столбом, опоздаешь!
– А… а как же мой список?
– Список твой, Катя – полное дерьмо.
– Не, ну…
– Что ну? Ещё бы всех жителей и живность города перечислила!.. Костя Дремотко, Игорь Грушин, Саша Нестеров – студенты, Мариус Борисович Шагал, Пётр Кузьмич Филалеев, Эрик Альбертович Чечевидзе – преподавательский состав, Нина Чечевидзе, Ирина Вострова, Татьяна Силкина, Ольга Громадская, Светлана и Анна Панины – знакомые, Евдокия Ивановна Сырая – соседка, Марина Буркина, Евгения и Николай Петелины, Тамара Григорьевна и Роберт Викторович Сухоручко – всё собачники с Адмиралтейского, Саня Сухоручко, Боря Сухоручко, Мила и Ника Сухоручко – дети собачников, а также кобель Антонины Дмитриевны Гузовой Гера, две шавки: Буря и Натиск, принадлежащие Ивану Анатольевичу Трегубовичу, сам Трегубович, жена Трегубовича, тёща Трегубовича, а также вся родня тёщи Трегубовичей, дворовая кошка Дуся с котятами Дустом и Дастином, оба чёрно-белые… Никого не пропустила, надеюсь?
– Елена Леонардовна, я же к вам как к самой-самой…
– И что?
– Сделайте, чтобы их всех в наступающем году просто не было!
– Да ты, Катя, в уме ли?!
– Они – обидчики мои и моей Тельмы. Уничтожьте их насовсем!
– Катерина, я тебя люблю, а потому и терплю, но есть же какой-то предел. Так что возлюбите и вы с Тельмой врагов своих – и не дури!
Предыстория
Елена Леонардовна Залецкая проживала с семьёй в Санкт-Петербурге на Гороховой улице в просторной квартире на третьем этаже дома номер 1. В этом самом доме в одной из комнат своей квартиры, изуродованной после революции в коммунальную, она с некоторых пор обитает по сей день. Изо всех многочисленных жильцов Ёлка оставила при себе лишь совсем недавнюю жиличку. Толстуху и пакостницу, бывшую воспитанницу детского дома Екатерину Алексеевну Рыбалкину и её собаку Тельму, таких же одиноких, как и она.
В детстве и ранней юности у Ёлки Залецкой было всё: любящие родные, лучшие учителя, заботливая прислуга, достойные подруги, блестящие кавалеры… Со временем появились и восторженные обожатели и последователи, а также внеземные покровители и внетелесные наставники.
Всё началось с того момента, когда внезапная смерть не известного о ту пору шестнадцатилетней Ёлочке маркиза Риваля* резко переменила её судьбу. Девушка не просто почувствовала 31-го марта 1869-го года сие прискорбное событие – она внезапно впала в доселе не свойственное ей состояние на глазах приболевшей матушки и врача семейства, удачно оказавшегося подле Анастасии Афанасьевны Залецкой по случаю инфлюэнцы.
Ёлка – хорошенькая полнокровная барышня, до того с нежной улыбкой ласкавшая котёнка, вдруг захрипела, схватилась обеими руками за сердце – и рухнула на пол. Попытки привести её в чувство продолжались довольно долго и не приносили результатов. Кровопускания сменялись горячими грелками, лёд – растираниями. Ничто не помогало. Она очнулась сама. Изменившаяся до неузнаваемости. С потемневшими волосами и просветлевшим взглядом, похудевшая и повзрослевшая. По совету докторов Ёлку повезли для укрепления здоровья во Францию, где на несколько лет оставили на попечении именитой родственницы. Вскоре умерли её родители, потом те, кто знал её родителей, а после и дальняя родня… В Россию Елена Леонардовна, наследница нескольких состояний, вернулась уже полвека спустя. И обнаружила квартиру свою почти всю заселённою чужой, как ей тогда показалось, прислугой – грубой, неряшливой и сильно пьющей.
Как сумела Залецкая получить разрешение въехать в единственную свободную комнату, как ей удалось не вызвать у непримиримой к её сословию власти ни раздражения, ни классовой ненависти… остаётся только гадать. Однако к окончанию периода новой экономической политики молодого государства Елена Леонардовна получила известность в узких, но весьма влиятельных кругах мистического Петрограда – а с 1924-го года, Ленинграда – как непревзойдённый спирит и медиум.
Её соседи по квартире постепенно повымирали – в основном, как отмечалось в протоколах освидетельствований тел – от беспробудного пьянства и несчастных случаев, с этой пагубной страстью сопряжённых. А других жильцов в квартиру Залецкой больше не селили по личному распоряжению товарища Луначарского, а следом – и самого товарища Сталина. И так до начала пятидесятых годов. Но к тому времени у Ёлки уже появились иные влиятельные помощники.
Звезда, снежинки, флажки и сокровища…
Едва за Катей захлопнулась дверь, проснулась Тельма – и не находя хозяйки, поскреблась в спальню Ёлки.
– Иду-иду, моя хорошая. Тащи свой поводок!
Вечером с Тельмой обыкновенно гуляла Екатерина Великая, а по утрам – Ёлка. Залецкой даже нравились эти ранние прогулки, без которых она, наверное, почти никуда бы в привычном смысле не выбиралась. С определённого времени Ёлке хватало её странствий, по выражению Кати. Но ради Тельмы она стала регулярно выходить из дома сначала по собачьей нужде, затем по приятной привычке и, наконец – для собственного удовольствия.
Бесконечно любимый, страшный, переменчивый, такой неожиданный… самый прекрасный город. Ёлка знала его снаружи, сверху, изнутри, играла с ним, обожала его, растворялась и возрождалась в нём снова и снова. Утренняя дымка рассеивалась над Невой, в воздухе хороводили снежинки… Елена Леонардовна помедлила перед тем, как открыть Тельме дверь подъезда и запустить её в парадную. Вот ведь, – подумалось ей в тот самый миг. – Мир всегда кружится в одну сторону, а я – в другую.
– Ёлка!
Она обернулась, ощутив вспышку острого волнения. Как же давно её никто так не называл… лет сто сорок уж точно. Время расплавилось. Загорелись лицо и губы. На неё просительно, нежно и чуть-чуть насмешливо смотрели серебристые глаза незнакомца.
– Ёлка… Всё такая же розовощёкая и стремительная. Ну здравствуйте! А ведь знал, что мы непременно с вами встретимся! Вы позволите, – он придержал массивную дверь.
Тельма пятилась и трусовато косилась на Ёлку, не решаясь перешагнуть порог. Залецкая тоже отступила назад.
– Не помните. Международная выставка садоводства. Михайловский манеж. Май шестьдесят девятого. Одна тысяча восемьсот шестьдесят девятого года. Тюльпаны и гиацинты Гангурова. Мы с вами обменялись парой восторженных фраз по поводу цветов, как подошла ваша маменька, назвала этим озорным именем, столь дивно вам идущим и сейчас… и увела вас за собою. Ну, конечно, – спохватился незнакомец, улыбнувшись ей. – Меня же тогда вам так и не представили. Хотя, сказать по чести, я не помню прежнего своего имени. А ваше запомнил на все мои жизни!
Ёлка не улыбалась. Неведомое доселе чувство щемило ей сердце. Несомненно, к ней и раньше обращались без отчества, с отчеством, по фамилии, по-разному. В присутственных местах, куда Залецкая изредка вынуждена отправляться по разным причинам, и в магазинах, и в опере, и в кафе, в музеях, в галереях, на улице…Она ни разу не изменяла своего имени, но Ёлкой… В её сумочке лежал смартфон с интернетом, не самой последней модели, зачем бы – ей-то вполне хватало. Больше века для всех она была потомком эмигрантов, из бывших, хорошо сохранившейся – ах, знали бы, на самом деле, насколько – дамой с обширными связями на всех уровнях общества и не меньшими возможностями в области эзотерической.
Елена Леонардовна оказывала благотворительные услуги в виде эксклюзивных консультаций историкам, лингвистам, антикварам, организаторам любых реконструкций, а также принимала людей в рамках нескольких гуманитарных проектов, отобранных ею лично с превеликим тщанием. Кто-то – из наиболее сведущих – скорее всего, пусть и в самой малой мере, догадывался о феномене Залецкой, для всех же она была и оставалась уникально образованной, чрезвычайно одарённой разнообразными талантами, умениями, добродетелями и знаниями особой со странностями – эдакой звездой духа. Некоторые считали её йогини, ясновидящей, некоторые – колдуньей, гадалкой…
Ёлка никогда не принимала вознаграждения, она сама щедро награждала всех, кто к ней обращался за информацией, за советами, за помощью – награждала всем, чем только было возможно. Анонимно или от имени тайных своих учителей.
За многие годы Ёлка никому не открыла напрямую, кто она и каким делом занята. И не потому что не доверяла или боялась – из потребности оградить и оберечь, не отягощать собственным великим грузом. Из любви, из сострадания к людям.
Катю Рыбалкину Ёлка возлюбила с первого их знакомства, в областном детском доме – и уже не выпускала из вида. Это она устроила ей комнату в своей квартире, и постепенно шаг за шагом, день за днём приручала её уже вместе с Тельмой, приучая к хорошему и даже к очень хорошему. Кто бы мог предположить, что именно Екатерина Великая невольно раскроет существование Ёлки для незнакомца. В столовой Университета Бонч-Бруевича, куда Залецкая сама и привела устраивать свою дурно воспитанную, но отнюдь не пропащую воспитанницу и соседку.
…Ёлка всматривалась в душу сероглазого и перебирала в сокровищнице памяти, словно старые снимки, свою с ним мимолётную встречу.
Настоящее
Наконец, она решилась.
– Если вы никуда не спешите, мы могли бы немного пройтись с вами по набережной. И поговорить. Или помолчать. Но сперва я всё же отведу собаку домой. Проходите, пожалуйста!
Тельма, очевидно, предвкушая приключение, всячески выражала своё недовольство подобным развитием событий. Ёлка же, не церемонясь, обтёрла ей лапы, хвост и живот сначала мокрым, затем сухим полотенцем и повесила ошейник с поводком на крючок. После чего смущённо улыбнулась сероглазому и метнулась на кухню, где проверила собачьи миски с едой и водой, да и на пару минут исчезла в глубине коридора, откуда вышла уже нарядная и в сапожках на высоких каблуках.
– Ну, рассказывайте… Хотя нет, погодите. Вы же – студент Университета имени Бонч-Бруевича, правильно? Вы увидели меня примерно полгода назад, когда я привела Екатерину на работу в университетскую столовую, так? Выследили мою Катю, да ещё и донимали её своими приставаниями с расспросами… То-то она вас в свой страшный список внесла, – Ёлка расхохоталась. – Если не ошибаюсь, третьим нумером. Ай да Екатерина Великая!
Незнакомец бережно поддерживал Залецкую под локоток, подтверждающе кивал ей и счастливо улыбался, не без труда подстраиваясь под походку и шажки невысокой своей спутницы. Но пока не мог вставить ни единого слова. Раскрасневшаяся Ёлка одобрительно и горделиво поглядывала на него снизу вверх, всё больше и больше изумляясь происходящему с ними, а в первую очередь, тому, что ей никак не удаётся связать концы с концами.
– А ведь, сударь, я решительно не могла обсуждать с вами тюльпаны и гиацинты в Михайловском манеже! И вас никто бы мне не представил – например, потому что вас ещё просто не было на свете. Но… тогда откуда бы вам знать, что мы присутствовали с матушкой на открытии той майской выставки…
– Прошу вас, позвольте…
Незнакомец мягко развернул Ёлку перед входом в известную ему кофейню, где не раз сиживал, наблюдая за нею или за Катей с Тельмой.
– Тут неплохой кофе, и мало посетителей с утра… Скажите, Ёлка, вы предпочитаете кофе с пряностями, с ликёром или à la carte? А пончики я вам закажу по своему вкусу, вы же не успели позавтракать перед прогулкой с Тельмой.
– Кофе с горячими сливками и корицей, пожалуйста. Вам… простите, лет двадцать, не больше. Двадцать два? Или двадцать три?
В кафе и в самом деле почти никого не было. Незнакомец сделал заказ у барной стойки, затем помог Залецкой снять меховое пальто и шаль, усадил её, отнёс всю верхнюю одежду на вешалку – и, наконец, сияющий и тоже раскрасневшийся, устроился напротив своей дамы.
Кофе с горячими сливками, шоколадные пончики в ванильном соусе и клубника forever
– Неважно, сколько мне лет. Вам в шестьдесят девятом, к примеру, вообще шестнадцати ещё не было. И да, я – студент, заканчиваю учёбу в следующем году. Меня зовут Александр Нестеров. Александр Юрьевич Нестеров. У меня уже сейчас есть работа. Вернее, две. Ночами я сторожу офисные помещения в доме, где снимаю жильё, а также обслуживаю там все коммуникации и электронику. И перевожу технические тексты с английского и французского – это уже между занятиями в университете, по выходным и в свободное время, которого у меня всегда было предостаточно. Я же не встречался с девушками, Ёлка, я учился, работал и ждал вас. А теперь выслушайте меня, пожалуйста. Вы правы, я узнал вас в столовой университета. Узнал мгновенно ту самую барышню, во встречу с которой верил всем сердцем, и которую готов был ждать хоть целую вечность.
Принесли кофе в толстостенных керамических бокалах с крышками и шоколадные пончики с клубникой. Ёлка внимала Александру, читала в его глазах и губах… и вкушала пончики, купаясь в ароматах корицы, ванили, кофе и шоколада.
– Так уж вышло, что неведомо каким чудом, но я вас с той нашей первой встречи на выставке садоводства запомнил. Навсегда! Я, сегодняшний, вас – вне времени. Вы – самое дорогое и сильное моё впечатление, мой внутренний свет и жар. И я не намерен отступать.
– А… а что вы намерены? – не удержалась Ёлка от вопроса.
– Ну как же! Сначала ухаживать за вами, столь долго и так, как вам будет угодно, но хорошо бы не очень всё же долго, а после – жениться. Хотя жениться лучше сразу, если вы не против.
Господи… а ведь и правда, узнал, и правда, помнит. И похоже, не только узнал и помнит, но и …любит. И что мне со всем этим делать?!
Первая идея – посоветоваться с духами – казалась уже более чем несостоятельной. Ну разве стоит тревожить иные миры по личным вопросам… А идей получше почему-то не возникало.
– Александр, но я…
– Мне известно, что вы не замужем.
– Вы не знаете моего прошлого и не представляете настоящего.
– Ну так доверьте мне те секреты, о которые мне знать должно, и я не посмею желать большего.
– У меня было много мужчин.
– А я вам их прощаю.
– Но я не смогу родить вам ребёнка…
– Усыновим чужого. Если вам мало Кати и Тельмы, конечно.
– Но у меня множество недостатков: вздорна, язвительна, перекрашиваю волосы чаще, чем ногти…
– Это – неважно.
– …до сих пор сплю в обнимку с игрушками!
– И это – неважно.
– Но я не умею готовить и экономить, часто и по пустякам выхожу из тела и очень неохотно возвращаюсь обратно, странствую по ночам…
– Будем странствовать вместе.
– А вам известно, что я старше вас на почти сто двадцать два года?
– Nobody’s perfect!**
_______________________________________________________________________________
*Hippolyte Léon Denisart-Rivail, в дореволюционной России именуемый маркиз Риваль.
**Никто не совершенен! – последняя реплика Осгуда Филдинга III-го в «Some Like It Hot»; название двойного альбома «Deep Purple» и не только.
