Александре Т.
Мучиться оставалось недолго – часа два: минут сорок на земле, остальные в воздухе. Я допил пиво, отодвинул стакан. Холли, закусив соломинку, с шумом высосала остатки своего розового пойла.
– Я хочу есть, – пробурчала она, глядя сквозь меня. – Закажи мне что-нибудь.
– Десять минут назад я тебя спрашивал…
– Тогда не хотела, – перебила она. – Что, человек не может проголодаться?
Я нашёл глазами официантку, неопрятная толстуха в тугих джинсах собирала грязную посуду с соседнего стола.
– Можно меню, – ласково попросил я. – Ещё раз.
Толстуха вернулась с засаленной картонкой. Протянула мне, я кивнул на Холли.
– Это для дамы.
Дама выпрямила спину, взяла меню. Проворковала ангельским голосом:
– Не могли бы вы принести мне ещё один коктейль?
– «Фею роз»?
– Да, пожалуйста. С вишнёвым лимонадом.
Толстуха кивнула, обратилась ко мне:
– Вам? Ещё пиво?
– Непременно, – ответил я.
Официантка ушла, я демонстративно отвернулся к окну. К пустому взлётному полю, от инея седому и шершавому, к низким ангарам с плоскими крышами, к одинокому одномоторному аэроплану с жёлтым драконом на фюзеляже. За ангарами тянулась снежная равнина, оканчивающаяся на горизонте сахарными горбами дальних гор, призрачно сияющих где-то за канадской границей. Сверху синело звонкое январское небо без единого облачка.
– У них тут сплошная дрянь, – пробурчала Холли. – Помойка, а не ресторан.
Я не обратил ни малейшего внимания, продолжал щуриться на горы. Вернулась толстуха, поставила стаканы на стол. Кофта чуть задралась, я увидел резинку трусов свекольного цвета и бледный жирный бок с фрагментом какой-то татуировки.
– Выбрали что-нибудь? – спросила официантка.
– А можно заказать только гарнир? – Холли, по-куриному повернув голову, посмотрела снизу на толстуху. – Хрустящий картофель?
– А вам? – обратилась официантка ко мне.
Я сделал жест, изображающий, что у меня всё есть и я всем абсолютно доволен. Поднёс холодный стакан к губам и сделал большой глоток. Всем абсолютно доволен. Впрочем, пиво тут действительно было отменного качества.
В углу ютилась убогая сувенирная лавка с этажеркой линялых открыток, пёстрыми журналами и скучающей продавщицей в учительских очках. Рядом к стене был приделан здоровенный телевизор: на экране беззвучно проходила какая-то неинтересная война, на фоне рыжей пустыни мелькали чёрные флаги с арабской вязью, небритые абреки в кедах отчаянно палили из «калашниковых» неизвестно в кого. Появился кусок карты – то ли Ирак, то ли Сирия. Может, Афганистан. Я провёл пальцем по запотевшему стакану, сделал ещё глоток – отличное пиво.
Принесли картошку, золотистую и поджаристую, в большой плетёной корзинке. Тут же аппетитно пахнуло топлёным маслом. Холли пальцами ухватила несколько длинных картофелин, пучком обмакнула в кетчуп и ловко засунула в рот. Я проглотил слюну, посмотрел на часы – через пятнадцать минут объявят посадку. В телевизоре появился некто, укутанный как чукча. Он, пыхтя паром, беззвучно говорил что-то в большой мохнатый микрофон. За спиной чукчи валил снег, по смутным очертаниям я узнал Бостон.
За соседний стол протиснулась девица в лыжной куртке, на язычке молнии болталась картонка пропуска на подъёмник.
– Где катались? – спросил я праздным тоном.
– Мэд Ривер, – она, взглянув на Холли, тут же определила меня в разряд безопасных самцов и приветливо улыбнулась.
– «Проверь себя на прочность», – усмехнулся я – это был слоган Мэд Ривер. – Не страшно было?
– Вообще-то страшно. Там ведь не только угол, там все спуски узкие – справа-слева камни, скалы. Два дня назад…
Я так никогда и не узнал, что там случилось два дня назад, поскольку появилась официантка и загородила своим широким торсом мою собеседницу. Холли, жуя картошку, исподлобья зыркнула на меня.
– Я всё маме расскажу, – прошипела она. – Как ты пристаёшь к незнакомым женщинам. Всё расскажу.
– Губы вытри, ябеда. И подбородок. Вся в кетчупе – смотреть противно.
– А ты не смотри!
Я хмыкнул и уставился в телевизор. Угроза меня не напугала – наш двухлетний роман с её мамой почти выдохся и вошёл в заключительную стадию, тот грустный период, когда на место страсти приходит жалость, восторг узнавания сменяется скукой, а после торопливого спаривания становится так тоскливо, что хочется выть.
Немой чукча в телевизоре продолжал беспомощно разводить руками, снег всё сыпал и сыпал, я сделал ещё глоток – с хмельной холодной горечью на меня снизошло озарение, похожее на тихое счастье: Господи, как всё просто – я ей всё скажу сегодня! Через два часа! Прямо в аэропорту – сдам ей дочь, чмокну в щёку, возьму такси, Господи, как же всё просто!
Синева за окном разливалась и ширилась, канадские горы весело сияли девственным снегом, мне стало радостно, точно добрый ангел наделил меня тайной силой, неким скромным, но чудесным талантом. Подмигнув соседке-лыжнице, – она удивлённо оторвалась от своего скучного салата, я быстрым жестом украл из корзины несколько картофелин, обмакнул их в кетчуп и сунул в рот. Холли с ненавистью взглянула на меня, поджала губы и снова уткнулась в экран своего телефона.
Такой же взгляд мне предстояло выдержать через два часа – удивительное сходство матери и дочери поначалу казавшееся забавным, теперь раздражало и отдавало какой-то генетической патологией. Я не про идентично русые волосы, не про вздорную нижнюю губу и не про зеленоватую тень в глазах – внешняя похожесть тут вполне логична. Поражало сходство жестов и ужимок: вопросительно вздёрнутая бровь или равнодушное пожимание одним плечом, или вот этот ледяной взгляд снизу-сбоку, такой птичий, такой злой – вот от этого у меня порой мурашки пробегали по спине.
Включилась трансляция, женский голос что-то пробубнил, я посмотрел на часы – наверное, объявили нашу посадку. Я допил пиво, поймал на себе растерянный взгляд лыжницы.
– Вы слышали? – она указывала пальцем вверх, как Иоанн-предтеча на картине Леонардо. – Они что, серьёзно?
– Что? – я вытер губы, скомкал салфетку и сунул в стакан. – Я прослушал. Что там?
– Отменяются все рейсы, – беспомощно сказала лыжница. – Все рейсы. До среды.
Очевидно, я был слегка пьян, серьёзность информации дошла до меня не сразу.
– У нас посадка… – я щёлкнул ногтём по стеклу часов. – Вылет через полчаса, Нью-Йорк, Ла Гвардия, «Дельта», рейс номер…
Я не закончил, пассажиры в зале ожидания, как по команде встали и куда-то заспешили. Лыжница, бросив на стол двадцатку, подхватила рюкзак и тоже куда-то ринулась.
– Холли, – сказал я. – Сиди тут! Я сейчас вернусь.
– Что? – она оторвалась от экрана телефона. – Ты куда?
– Сиди тут! Не вздумай…
– Я с тобой!
Я достал бумажник, вытащил несколько купюр, кинув на стол, придавил сверху пустым стаканом.
2
У расписания полётов молча топталась небольшая толпа с сумками и чемоданами, на табло всех вылетов и прилётов в графе «статус рейса» светилось одно и то же слово – «отмена».
– Как же так? У меня концерт в семь… – растерянно обратился ко мне статный пожилой джентльмен с чёрным футляром, похожим на детский гроб.
Тут явно делать было нечего. Пошли дальше. У стенда «Дельты» нервно переминалась очередь человек в пять. Мы пристроились за толстой тёткой в рыжей шубе и с лупоглазой болонкой на руках.
– Что происходит? Мы не летим, что ли? – спросила Холли, рассеянно глазея по сторонам. – Ой, не могу, какая дурацкая собака!
Я протянул наши билеты мрачному мужику в тёмно-серой униформе со стальными крылышками в петлицах.
– У меня ребёнок, – вкрадчиво сказал я. – На самый первый рейс. Пожалуйста.
Мужик молча взял билеты, не взглянул ни на меня, ни на ребёнка. Начал зло колотить по клавишам компьютера.
– Среда. Вылет – два ноль пять, – сказал хмуро, точно бессердечный врач, объявляющий результат анализа. – Берёте?
– Сегодня понедельник, – зачем-то сказал я.
– Берёте? – со скрытой угрозой повторил мужик.
Игривый пивной хмель, бродивший в моей голове, постепенно улетучивался, оставляя тупую боль в области затылка и осознание небольшой катастрофы на ближайшие сорок восемь часов: я застрял в захолустном вермонтском аэропорте где-то у канадской границы, застрял с капризной девчонкой, уже успевшей довести меня до белого каления за три с небольшим часа. Оказаться в этой дыре одному было бы достаточно мерзко, а уж с Холли…
– Мне нужно в дамскую комнату! – объявила она.
– Дамскую комнату… – проворчал я. – Туалет это называется.
– «Туалет» говорят бруклинские задрыги, а я живу на Парк-Авеню. Мама сказала…
– Мама! – перебил я. – Кстати, позвони ей, скажи, что…
– Сам позвони!
– У меня батарея на нуле.
Она поджала губы (один в один как мамаша).
– Я ей текст отправлю, – сказала холодно.
– Отправь текст.
– Но сначала проводи меня в дамскую комнату.
– Иди, я не убегу.
– А вдруг по дороге на меня нападёт маньяк?
– Об этом можно только мечтать, – буркнул я. – Пошли.
Аэропорт почти опустел. Лампы в потолке горели вполнакала, багажную карусель уже отключили, моя сумка и розовый чемодан Холли одиноко валялись на полу. Усатый ассистент, похожий на отставного циркового борца, сидел рядом на стуле, уныло разглядывая меня.
– Сэр, вы последний, – с укоризной сказал циркач. – Аэропорт закрывается.
– Как закрывается?
– Вот так, – циркач скрестил толстые руки. – До среды. Октавия!
– Какая к чёрту Октавия? Что это?
– Ураган, – он подозрительно прищурил глаз. – Вы что, не в курсе? Арктический ураган, скорость ветра до ста миль, пять футов осадков в виде снега и града. Бостон уже накрыло. Там вообще всё движение отменили.
– Дорожное движение? Движение машин? Что за чушь…
– Чушь не чушь, дороги в Бостоне перекрыты.
Подошла Холли, ловко поддев носком чемодан, поставила его на попа. Вытянула ручку.
– Куда мы теперь? – спросила невинно.
Это был очень хороший и очень своевременный вопрос. Я поднял свою сумку, закинул за плечо. Повернулся к циркачу.
– А гостиница? Тут же есть гостиница?
– Мотель. Но там всё забито. Под завязку.
3
Мы спустились пешком по мёртвому эскалатору. Пустой холл был едва освещён, в углу, точно экзотический аквариум, таинственно сиял пёстрым нутром автомат по продаже конфет и чипсов. Справочное бюро, лицемерно подмигивая, извинялось неоновой надписью «К сожалению мы закрыты». Рядом, на стене, цветной плакат с угрожающе рогатым лосем уверял, что «Вермонт прекрасен в любое время года». Киоск проката автомобилей ещё работал. Тот же парень, которому я отдал ключи час назад, натягивал пуховую куртку.
– Добрый день, ещё раз! – энергично начал я. – Буквально сорок минут назад я сдал вам «лоредо», помните? Нельзя ли мне получить его по тому же контракту, я брал машину в Нью-Хэмпшире, в этом, как его…
– В Манчестере, – подсказал он.
– Да, в Манчестере.
– Машин нет. Всё разобрали, подчистую, – парень старательно накручивал красный шарф вокруг шеи. – Видите, что творится…
Я видел. Ситуация складывалась гораздо хуже, чем я предполагал.
– Ну может, завалялась какая-нибудь колымага? Посмотрите пожалуйста, – я с монашеским смирением улыбнулся ему. – В мотеле нет мест, а у меня ребёнок. Вы ж понимаете…
Ребёнок презрительно фыркнул. Парень оставил в покое шарф, поморщился, точно у него заболел зуб.
– Есть тут одна машина, «кадиллак», – нерешительно начал он. – Но там аккумулятор…
– Я заведу! – решительно заявил я.
– Я не имею права выдавать неисправную машину, – парень понизил голос. – Меня уволят за это.
Первый раз я пожалел, что в Америке не принято давать взятки. Давать и брать. Впрочем, пятнадцать лет эмиграции меня тоже кое-чему научили.
– Послушайте, – я взглянул на табличку с именем на прилавке. – Послушайте, Стив. Я не знаю, есть ли у вас дети. Если их нет сейчас, то непременно будут в будущем. Поставьте себя на моё место. Мне нужно доехать до ближайшего мотеля где есть койка, подушка и тёплое одеяло. Не для себя прошу – я бы мог лечь тут, на лавке…
– Не могли бы, – робко встрял Стив. – Охрана сейчас закроет аэропорт, всех выгонят.
– Тем более! Не могу же я с ребёнком ночевать на улице. Зимой. В мороз.
Стив сделал мужественное лицо, молча включил компьютер, начал быстро стучать по клавишам. Я быстро достал кредитную карточку и положил перед ним.
В подземном гараже было сумрачно и промозгло, воняло бензином и сырой грязью. Машин почти не осталось. Наш «кадиллак» стоял в дальнем углу, уныло уткнувшись бампером в стену. Машину не вымыли, крылья и двери по самые стёкла были заляпаны белёсой зимней грязью. Холли презрительно оглядела автомобиль. Мне очень хотелось ей что-нибудь сказать, но я сдержался. Никаких негативных эмоций – главное не думать о том, что двигатель может не завестись.
Открыл дверь, сел. Вдохнул, сосредоточился, осторожно повернул ключ зажигания. Стартёр натужно закряхтел, закашлялся, кое как провернул движок и на последнем дыхании завёлся. Я облегчённо выдохнул.
У Холли зазвонил телефон.
– Да, привет, – умирающим голосом проговорила она. – Не знаю. Нет. Ну откуда я то знаю? Мама, ну откуда… Да, он тут.
Холли молча ткнула мне свой телефон. Белый футляр, украшенный стразами был липкий, от него воняло жареной картошкой и чем-то сладким вроде карамели. Стараясь не прикасаться к лицу, я поднёс телефон к уху.
– Да!
В следующие три минуты я получил исчерпывающие инструкции на ближайшие сорок восемь часов. А именно: мне надлежало вернуться в Стенфорд, к тёте Луизе – откуда я забрал Холли сегодня утром. С тётей Луизой всё уже согласовано. Если же нас по пути к тёте застигнет непогода, то мы должны остановиться и переночевать в Берлингтоне или Фэрли, впрочем, судя по метеоспутниковой съёмке ураган пройдёт севернее. До тёти Луизы дорога займёт не больше трёх с половиной часов, на ужин Холли ест белый рис и курицу, но без кожи. Можно дать молока, но никаких соков.
Я подтвердил, что всё понял и нажал отбой.
4
Не только аккумулятор, дворники тоже ни к чёрту не годились. Щётки елозили по стеклу, оставляя за собой веер размазанной грязь. Вода в бачке омывателя то ли замёрзла, то ли кончилась – моторчик зудел, но на стекло не брызнуло ни капли. Я остановился на обочине, вылез. Из придорожного сугроба начал бросать снег под снующие туда сюда дворники. Холли достала телефон, сфотографировала.
– Что снимала? – я вырулил на дорогу.
– Как ты в снежки с машиной играл, – сухо ответила она. – Умора.
Остановились у входа в мотель. Двухэтажный особняк из коричневых брёвен пытался изображать из себя что-то горно-швейцарское. На столбе висела доска с надписью «Мест нет». Не глуша мотор, я заскочил в фойе. Хозяйка, сдобная толстуха в кокетливо расшитом переднике и с румянцем во всю щёку, посоветовала попытать счастья в Лори.
– Там, за мостом направо, там старая дамба, – она махнула пухлой рукой в сторону чучела бурого медведя, сторожившего вход. – Миль девять-десять. Быстрей через перевал, можно за…
– И не вздумайте через перевал, – встрял коренастый мужик без шеи, похожий на немецкого ландскнехта, наверное, хозяин. – Дорога дрянь. Как каток. Вчера фура перевернулась. С мороженым. Там, за Лори, поворот, так она там и того. Перевернулась.
Ландскнехт дал мне листок с какой-то детской картой, центром которой был их псевдоальпийский мотель. Назло ландскнехту я решил махнуть через перевал. Дорога действительно оказалась на редкость дрянной. На каждом повороте, из которых, собственно, и состояла дорога, «кадиллак» заносило и он сползал к обочине. Туда я старался не смотреть, там было ущелье.
Кое как мы вскарабкались на хребет. У столба с табличкой, оповещающей, что это высшая точка перевала, я затормозил. Вышел из машины. Исчезли все цвета, кроме голубого и белого. Небесная синева растекалась от края и до края, всё остальное было абсолютно белым. Скалы, дорога, кусты – каждый тончайший прутик – всё вокруг было покрыто мохнатым инеем. Странная, мягкая и почти осязаемая тишина окутала меня, казалось, мы случайно угодили в другую реальность. Я подошёл к краю пропасти, заглянул вниз. Высоченные сосны остались внизу, их заснеженные макушки едва доставали до моих ног.
– Какая красота… – пробормотал я, повернулся к машине и крикнул. – Какая красота, посмотри только!
Сделал это непроизвольно, просто не мог не поделиться чудом. Холли подняла на меня пустые глаза и снова уткнулась в экран телефона.
Спуск занял всего минут пятнадцать и основательно взбодрил меня. Пару раз я до упора выдёргивал ручник, ножной тормоз не держал, и мы с упоительной медлительностью сползали по голому льду. Моей спутнице всё было невдомёк – Холли меланхолично продолжала мусолить пальцем экран телефона. Наконец серпантин закончился, мы пересекли замёрзшую речушку по горбатому мосту, сложенному из дикого камня, и въехали в Лори.
Посёлок состоял из главной улицы, которая так и называлась – «Главная улица». Справа белела церковь с заснеженным садом за невысоким забором, слева располагалась бензоколонка с одной колонкой, дальше – магазин без окон, похожий на бойлерную. На деревянной вывеске от руки было старательно выведено: продукты, вино, пиво и амуниция. К магазину примыкал мрачный бар. На ступенях бара сидела чёрная мохнатая собака с укоризненным взглядом и сосульками на бороде.
Я остановил машину между магазином и баром.
– Сиди. Пять минут, – вылезая, бросил я Холли.
Решил начать с магазина.
Зашёл, плотно прикрыл за собой дверь. Внутри оказалось темновато и тепло до духоты. К тому же отчаянно пахло пиццей. В углу на деревянном ящике сидел диковатого вида мужик в унтах, пегий и драный, похожий на лешего. Он, широко раскинув руки, читал разворот в «Нью-Йорк Таймс». В другом углу, за кассой, скучала крепкая деваха в толстой фланелевой рубахе и рыжей меховой кацавейке. Оба подозрительно посмотрели на меня. Я улыбнулся и поздоровался.
Леший что-то буркнул и уткнулся в «Нью-Йорк Таймс», деваха с простодушным любопытством продолжала разглядывать меня – очевидно с мужским контингентом в Лори было не ахти. Её магазин был обычным захолустным сельпо с небольшим добавлением в виде оружейной секции. На стене висело несколько винтовок: пара охотничьих двустволок, древний винчестер и элегантная М-16 с оптическим прицелом. Тут же стояли коробки с патронами, а под стеклом лежали страшноватые тесаки с сияющими лезвиями и здоровенный «магнум», похожий на бутафорский револьвер из фильма с участием Клинта Иствуда.
– Хороший магазин, – улыбаясь, я подошёл к кассе. – Всё есть. Даже пули.
Деваха довольно кивнула и заправила пшеничную прядь за ухо.
– Вы охотник? – спросила она негромким грудным голосом. – Или рыбак?
– Скорее, рыбак, – уклончиво ответил я. – У нас рейс отменили. До среды. Вот пытаюсь найти ночлег…
У девахи появился огонёк в глазах, она уже хотела что-то предложить, но я спешно добавил:
– Со мной дочь. Десять лет. Будь я один…
– В Берлингтон надо, – крякнул из угла леший. – Там переночуешь. Оттуда и улетишь.
– До Берлингтона он не доедет, – возразила деваха. – Через час накроет к ядрёной матери. Вон, как крутит.
Она ткнула в серый экран маленького телевизора с рогатой антенной, что стоял рядом с кассовым аппаратом. Последний раз я видел такой телевизор лет двадцать назад на даче у Лифшица в Подлипках.
– А здесь, в округе, нет ли какого-нибудь… – без особого оптимизма начал я. – Мотеля, что ли? Мне сказали…
– Сгорел, – отрезал леший. – Два года тому как сгорел. Вертеп.
– У нас из приезжих только охотники, – деваха расстегнула ворот рубахи, поглядев на меня, добавила томно. – Ну и жара…
Дверь в магазин распахнулась и на пороге возникла Холли. В замшевых сапогах с меховой опушкой, в тугих рейтузах под зебру и короткой куртке на гагачьем пуху.
– Ну и сколько можно ждать? – спросила она, недовольным жестом откинув назад волосы.
Леший и кассирша уставились на неё.
– Доча, дверь-то, – нерешительно попросил леший. – Холоду напустишь.
Холли фыркнула, развернулась, вышла и с треском захлопнула дверь. Деваха удивлённо повернулась ко мне:
– Десять лет?
Я пожал плечами, извинился и вышел следом.
Холли сидела на корточках у входа в бар и о чём-то дружески беседовала с бородатым псом.
– Быстро! – рявкнул я. – В машину!
Выставил прямую как палка руку в сторону «кадиллака».
Холли что-то сказала псу – наверное, наябедничала на меня, – неспешно поднялась и лениво забралась в машину. Я зло сплюнул под ноги, открыл дверь. Мне на рукав опустилась снежинка, большая и аккуратная, точно вырезанная из слюды. Я поднял голову – из абсолютно синего неба падали крупные белые снежинки, падали гораздо медленно, чем положено по закону тяготения. На севере из-за гор выползала серо-фиолетовая хмарь, прямо на глазах она наступала, ширилась. Мохнатый край тучи растекался по голубому, как грязная акварельная краска по мокрой бумаге. Я взглянул на часы, было без четверти четыре.
5
– Куда мы едем? – в третий раз спросила Холли.
В третий раз я ничего не ответил.
Дорога становилась всё хуже, мы скребли снег днищем, влетали в ухабы, «кадиллак» то и дело буксовал и полз юзом. Дураку было ясно, что нужно поворачивать назад, но в меня точно вселился бес – из-за её вопросов, из-за этого капризного тона, меня только разбирало упрямство и я продолжал зло выжимать педаль газа и крутить баранку, стараясь удержать машину на скользкой дороге.
Минут двадцать назад мы свернули с главного шоссе. Судя по мотельной карте, если слово «карта» применима к тем детским каракулям, таким образом мы срезали приличный кусок и выезжали на автостраду, ведущую прямиком в заветный Берлингтон. Я решил, что даже если нам не удастся добраться туда из-за надвигающегося урагана, то у нас будет гораздо больше шансов найти мотель на центральной дороге штата, чем в этом захолустье.
– Я сейчас позвоню маме, – угрожающе проговорила Холли.
– И что скажешь? – с вызовом спросил я.
Машину снова занесло, девчонка взвизгнула и вцепилась в торпеду.
– Псих! – крикнула она. – Скажу, что ты шпаришь, как псих ненормальный!
– Звони!
Она ткнула пальцем в телефон, аппарат весело запиликал, набирая мамин номер.
– Ябеда, – буркнул я, косясь на экран телефона. – Тут сигнала нет.
– Как это? – простодушно удивилась она.
– Тут лес, ваше величество! – я демонически усмехнулся. – Глушь тут! Горы и лес! Тут волки и медведи, кабаны и шакалы! А вот сигнала – нет.
– Какие шакалы? Какие?
– С клыками! Хищные шакалы.
Машина влетела в колдобину, днище картера со скрежетом полоснуло по дороге. Мне стало жарко от мысли, что будет, если мы в этой глухомани пробьём картер. Я приоткрыл окно и сделал глубокий вдох.
– Послушай, Холли, – примирительным тоном начал я. – Давай договоримся. Ты взрослая девочка, тебе уже десять…
– Что?! Мне десять?! – взъярилась она. – Мне двенадцать с половиной! И прекрати разговаривать со мной как с ребёнком! Дурак!
– Я и не думал…
– Вот именно – не думал! Куда тебе о других думать? С твоим, как его… – она зло прищурилась, припоминая. – С твоим эгоцентрическим инфантилизмом!
Я чуть не выпустил баранку.
– Каким инфантилизмом? – захохотал я. – Каким?
– Эго… – не очень уверенно повторила она, – …центрическим.
– Ты хоть понимаешь, что это значит? Эгоцентрический инфантилизм!
Холли задумалась на секунду, но она явно была гораздо сметливей, чем мне казалось. И, очевидно, старше на два с половиной года.
– А это значит, – с неожиданно очень знакомой интонацией начала она, – что у тебя психология подростка. Капризного и испорченного пятиклассника. Да к тому же с манией величия.
– Манией величия?
– Именно!
– И в чём же она выражается?
– А в том! – она скорчила рожу, наверное, изображая меня. – Я журналист! Я репортёр! Господи-боже-мой! Он воображает себя невесть кем, ага! – а сам на самом то деле – паршивый блогер…
– Меня публикует «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост»! – азартно крикнул я. – Меня приглашали на «Утренний кофе» с Джоната…
– Ух ты! – она перебила меня и засмеялась. – Когда? Когда тебя приглашали? Год назад! Умора! И ты нацепил тогда ещё этот идиотский галстук. Ух! И этот твой дурацкий акцент! Страфствуйте дырагие зрытели…
– Я родился и вырос в России, ничего удивительного, что я говорю с акцентом…
– Удивительного ничего, а смешного много!
– Кто бы смеялся! Сама на родном языке через пень-колоду говорит, а я знаю четыре иностранных…
– Фу-ты ну-ты! Только выпендриваться тут не надо! Четыре языка! Ты на фиг не нужен никому со своими языками… Четыре языка! – с четырьмя миллиардами не нужен, понял. Ты потому и сбежал из своей вонючей России, что там никому не нужен был. Журналист! И здесь никому ты не нужен! Ни-ко-му!
Я повернулся к ней, она торжествующе смотрела прямо перед собой, смотрела на дорогу. Мамин прищур, мамин профиль.
– Ну ты и дрянь, – невольно произнёс я.
– Лучше быть дрянью, – злорадно проговорила она в стекло, – чем таким поганым неудачником с ублюдским акцентом и кретинским галстуком.
– Знаешь что! – заорал я и хряснул кулаком по рулю.
Я задыхался, мне казалось, что я сейчас взорвусь от злости. Не припомню, чтобы я ненавидел кого-нибудь с такой лютой страстью. В этот момент прямо перед машиной возник олень, возник моментально, точно материализовался из морозного сумрака. Холли взвизгнула, я одним ударом впечатал педаль тормоза в пол. «Кадиллак» потерял управление, нас понесло юзом, закрутило. До оленя оставался метр, не больше – я отлично разглядел влажный замшевый нос и белые, точно седые, ресницы. Я вцепился в баранку, ожидая удара, но удара не произошло – олень стремительного и без видимого усилия, одним грациозным прыжком оказался на обочине, печально оглянулся на нас и исчез в чаще.
Я без особого результата выкручивал руль, как советуют в учебниках по вождению – в сторону заноса, «кадиллак» сделал ещё один пируэт и уткнулся носом в придорожный сугроб. К счастью, я успел скинуть на нейтралку и мотор не заглох. Холли продолжала голосить.
– Заткнись, – рявкнул я.
Девчонка замолчала, тихо всхлипнула и вытерла нос кулаком. Мне стало стыдно, я что-то буркнул и включил заднюю передачу. Медленно начал прибавлять газ. «Кадиллак» дёрнулся, я притопил педаль ещё. Движок взревел, я слышал, как колёса со свистом прокручиваются в снегу. Машина не двигалась.
Положение оказалось хуже, чем я предполагал – нос «кадиллака» и оба колеса застряли в сугробе. Я обошёл машину, пнул заднее колесо, открыл багажник. Кроме моей сумки и Холлинного чемодана там не было ничего. Ничего, даже поганого скребка. Держась за капот, я шагнул с дороги на обочину и тут же провалился по колено в снег. Чертыхаясь, натянул перчатки. На карачках начал выгребать снег из-под колёс.
– Эй, – я постучал пальцем в стекло.
Холли приоткрыла окно, подняла голову.
– Мы здорово застряли, – я стянул мокрые перчатки и подул в окоченевшие ладони. – Мне одному не справиться.
Она мрачно посмотрела на меня.
– План такой, – продолжил я оптимистичным тоном. – Я зайду оттуда и буду толкать машину, а ты будешь давать газ. Но очень аккуратно, очень, – тут главное не…
– Я не умею, – простодушно сказала она. – Я никогда в жизни… Никогда…
– Да там и уметь-то нечего! – уверил я. – Садись за руль.
Холли, не выходя и машины, перелезла в водительское кресло. Я сел рядом.
– Первым делом – ставим колёса прямо. Держи баранку, крепче, вот так… И поворачивай.
Она вывернула руль, я высунулся в окно, проверил – колёса стояли параллельно корпусу.
– Теперь, видишь, там внизу педали? Газ и тормоз, – я наклонился, нащупал рычаг под её креслом и придвинул кресло ближе. – Так достаёшь?
Холли поставила ногу на педаль газа.
– Угу, – кивнула. – Так?
– Отлично. Теперь очень медленно надави… вот так. Чуть-чуть. Видишь? Элементарно!
Она улыбнулась.
– Вот эта штука переключает скорости, – я взял её руку, положил на рычаг. – Вот так, крепче. Нам нужна будет только задняя скорость. Мы сейчас на нейтральной. По моему сигналу ты переключишь на заднюю, вот сюда.
– А ты?
– А я буду толкать. Снаружи. И давать тебе команды.
– Какие?
– Больше газа или меньше. Всего две. Только, Христа ради, дави на педаль аккуратно. Чуть-чуть.
– Почему?
– Потому что колёса зароются в снег ещё глубже.
– И что тогда?
6
Сумерки опускались с неумолимой быстротой, небо темнело прямо на глазах. Из темноты посыпались снежинки, сначала редкие, потом гуще. Я включил фары и снова принялся толкать. Колёса прокручивались, снег под протектором плавился и кипел. Воняло палёной резиной. Я материл «Дженерал Моторс» и всю американскую автоиндустрию, использующую автоматические коробки передач и передний привод. Я сорвал шапку и шарф, я кряхтел, рычал и ругался, я толкал эту проклятую колымагу, но она не сдвинулась и на дюйм. В изнеможении махнул Холли – мол, хорош. Распластался на горячем капоте, бессильно раскинув руки, как распятый.
– На нейтральную, да? – крикнула она.
Сил отвечать не было, я поднял руку, выставил большой палец в знак одобрения.
– Давай теперь я, – Холли решительно вылезла из машины. – Потолкаю.
Я засмеялся, получилось что-то вроде всхлипа. Она осторожно подошла, разглядывая меня, как смертельно раненного зверя – с настороженным любопытством. Я сипло дышал, с каждым выдохом выпуская столб дымчатого пара в фиолетовую тьму. Жёлтый свет фар выхватывал край лесной чащи, страшноватые стволы, похожие на слоновьи ноги, синие сугробы, над ними – нависшие лапы елей. Растерзанный снег вокруг машины напоминал место драки.
– Что-нибудь… – задыхаясь проговорил я. – Придумаем что-нибудь… Сейчас…
– Что? Что нужно придумать?
Снег уже валил вовсю. Вокруг чернела непроглядная темень. Я провёл ладонью по крыше машины, зачерпнул пригоршню снега и сунул в рот.
– Лопата нужна. Доски или брёвна.
– А зачем? Доски зачем? Или брёвна?
– Под колёса. Тогда они не будут прокручиваться.
Холли огляделась вокруг.
– Это ж надо! – трагично подняла руки. – Вокруг сплошные деревья, а у нас ни досок, ни брёвен!
В этой мысли безусловно что-то было. Я сполз с капота, добрёл до ближайшей ели. Ухватившись за мохнатую ветку, повис на ней всем своим весом. Раздался треск и я грохнулся в сугроб.
– Вот! – заорал я, размахивая еловой лапой над головой. – Холли, ты гений!
Через пятнадцать минут «кадиллак» нехотя выполз на дорогу. Холли перелезла в пассажирское кресло, я наспех отряхнул джинсы, уселся за руль. Бензина оставалось чуть больше половины бака.
– Давай решать, – я расправил на руле нашу детскую карту из мотеля. – Мы где-то тут.
Я обвёл пальцем большой кусок дороги с неубедительно нарисованными ёлками на обочине. Холли придвинулась и заинтересованно засопела.
– Мы можем вернуться в Лори, там есть заправка, там есть бар, есть люди. Вероятно, кто-нибудь пустит нас переночевать. Народ тут простой, но вполне приветливый. В худшем случае мы переночуем в машине.
Я сделал паузу, Холли вопросительно поглядела на меня.
– Или?
– Или мы продолжаем двигать на юг, – я провёл пальцем. – Вот здесь выезжаем на автостраду и через часа три прибываем в славный город Берлингтон, расположенный на берегу живописного озера Шамплейн со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде шикарного отеля с пуховыми перинами и экзотического ужина с лангустами и омарами в соусе «кроманьоль».
– Каким соусом? – подозрительно спросила она.
– «Кроманьоль», – невинно повторил я. – Сливки, ваниль, оливковое масло, сок трёх лимонов и двух апельсинов, толчёный миндаль, авокадо, тёртый…
– Ну ты врун! – смеясь, завопила она. – Нет такого соуса! Кроманьоль! Во даёт!
Хохоча, она ткнула меня кулаком в плечо.
– Хочу в Берлингтон! – азартно крикнула она. – Хочу Шамплейн и Кроманьоль!
Я развернул «Кадиллак» и мы двинулись на юг.
7
– Джастин пишет, что ты похож на енота, – радостно объявила Холли, возясь с телефоном.
– Что, есть сигнал?
– Не, это старые тексты. Помнишь, когда ты в снежки с машиной играл? Я ему видео скинула.
– Кто этот Джастин? Твой друг, из школы?
– Ты что? – возмутилась она. – Это ж мой кузен!
Окружающий пейзаж ограничивался синеватым куском дороги, вырезанным из кромешной тьмы нашими фарами. Мохнатый снег продолжал валить, медленно и неумолимо, казалось, там наверху прохудилась гигантская перина. Мы ползли черепашьим шагом, не больше двадцати пяти миль в час – я боялся снова угодить в сугроб, заодно экономил бензин. Изредка на обочине возникали призрачные фонари –наличие электричества меня несколько успокаивало.
– Это Джастин, у которого сотрясение мозга? – я смутно вспомнил историю, которую слышал месяц назад от её матери. – Как он?
– Жутко! – Холли сунула телефон в карман куртки. – Полный мрак! Ему делали сканирование мозга, знаешь, такая штуковина, вроде …
– Вроде саркофага?
– Ага, вроде, – она стянула сапоги и ловко уселась по-турецки. – Так вот там нашли какие-то изменения, в мозгу – представляешь?
Я кивнул.
– А сколько ему, – спросил я. – Джастину?
– Мы ровесники. Двенадцать. Только у него в июле день рождения, а у меня в сентябре.
Я снова кивнул.
– Они говорят – врачи, в смысле, говорят, что слух если и восстановится, то только на пятьдесят процентов.
– Так он что, оглох? – я изумлённо повернулся к ней.
– Ну да! Ты что? Сперва совсем, потом одно ухо стало слышать, а другое ни фига. Теперь и фортепиано, и всей музыке каюк.
– Он что, на пианино играл?
– Ну ты даёшь! Играл! Его в Джульярд приглашали, он в том году с настоящим оркестром играл! В Линкольн-Центре! – она укоризненно покачала головой. – Ну ты даёшь…
– Извини, я просто не знал. А как это всё случилось, ну сотрясение, что там произошло?
– В школе. В коридоре – он шёл, его толкнули. Он упал, потерял сознание. Директор не хотела вызывать скорую, думала, что всё обойдётся. Ну ты понимаешь…А когда вызвали – через час…
– Погоди, – перебил я её. – Директор школы решила не вызвать скорую? Её ученик лежит без сознания, а она думает, что всё обойдётся?! А эти подонки, которые его избили, их нашли?
– Не избили. Они, говорят, просто толкнули.
– Как это так можно толкнуть? Человек оглох! Толкнули! – я уже кричал. – Что, я в школе не учился? Что, меня не били? Ещё как били!
Я вспомнил – классе в шестом меня избили два старшеклассника, избили жестоко, в кровь. Одни держал сзади, другой бил. Тот, другой, бил основательно, без суеты, бил в лицо. Кровь текла из носа, из разбитой губы, а он продолжал бить. Было больно, было страшно – отвратительней всего была даже не сама боль, а ужас, животный страх ожидания нового удара.
– Понимаешь, – сказал я. – Не боль, а предчувствие боли.
– А за что? – спросила Холли тихо. – За что они тебя?
– За что? – повторил я. – Я орал им, плюясь кровью – за что? Сквозь слёзы и сопли кричал – за что? А они ухмылялись и снова били. Ухмылялись и били.
Холли с ужасом посмотрела на меня, точно у меня и сейчас по лицу текла кровь. Я улыбнулся, я пожалел, что рассказал эту историю. Она покачала головой, словно отвергая мою улыбку. Над верхней губой у неё выступили капельки пота – как роса. В машине и вправду стало жарко.
– Потом я узнал, что они меня просто с кем-то спутали, – сказал я. – Со временем я понял, что этот проклятый вопрос «За что?» мне придётся задавать всю жизнь – спрашивать у друзей и у врагов, у себя, у Бога, у дьявола. За что? – это квинтэссенция отчаяния и разочарования в нашем мироустройстве. Жизнь несправедлива и полна глупых случайностей.
Я выключил печку. Стало тихо. Мы катились сквозь лес, мотор еле слышно урчал, снег продолжал сыпать на ветровое стекло. Пушистые большие снежинки кружили в свете фар и это напоминало кино.
8
Через час я начал беспокоиться. Даже при нашем черепашьем продвижении на этой убогой скорости, мы должны были выехать на пересечение с автострадой минут двадцать назад. Придерживая руль, я достал свой телефон, включил.
– Что, – обрадовалась Холли, – есть сигнал?
Сигнала не было. Дорога сделала поворот и пошла в гору. Я добавил газ, колёса, подвывая, начали прокручиваться в снегу. Осторожно поворачивая руль, я стал взбираться зигзагом. «Кадиллак» пьяным матросом петлял от обочины к обочине – мою спутницу такая езда очень развеселила. Мы едва ползли, мотор натужно кряхтел, в какие-то моменты мне казалось, что мы вот-вот застрянем и начнём скользить вниз.
– Что это? – Холли показывала куда-то вбок. – Смотри, что там?
– Где?
Мы уже осилили подъём, я скинул на нейтралку, выдернул ручной тормоз. К обочине не стал съезжать, встал посередине дороги. Слева, в подслеповатом свете уличного фонаря, угадывалась постройка, похожая на амбар. Я вышел из машины, захлопнул дверь.
– Что это за фигня? – Холли вышла за мной. – Сарай?
– Среди леса?
На воротах висел замок, сверху над дверью проступали полустёртые буквы.
– «Совиная гора», – прочла Холли. – Что это такое?
– Я думаю, гора, на которой живёт много сов, – предположил я. – Или хотя бы одна.
– Кто одна?
– Сова, конечно.
– Очень остроумно, – Холли скривила гримасу, изображающую задорный смех. – Гляди, вот так фиговина!
Это был колокол. Большой, в два обхвата, он висел на цепи, приделанной к железной перекладине. Её поддерживали два толстых бревна, в целом конструкция напоминала турник. Толстая верёвка с узлом на конце свешивалась из чёрного зева колокола. Я протянул руку и взялся за верёвку.
– Стой! – испуганно проговорила Холли. – Не трогай.
– Почему? Сейчас позвоним, узнаем, кто живёт-поживает на Совиной горе. Кроме сов, разумеется.
– Не надо, – быстро сказала она. – Поехали отсюда. Пожалуйста.
– Ты что? – я отпустил верёвку, мне отчего-то тоже стало не по себе. – Тут никого нет. Вообще никого.
Последнюю фразу я произнёс не очень уверенно.
Мы стояли перед этим странным колоколом в круге желтого света. За ним лежала непроглядная зимняя ночь. Снегопад выдыхался, снежинки стали мельче и сыпали уже не так густо. Я поднял голову, закрыл глаза и зачем-то выставил язык: колючие кристаллики опускались на него и щекотно таяли.
– Холли, – сказал я, когда мы вернулись в машину. – Ты знаешь, кажется… кажется, мы заблудились.
– А карта? – она развернула мятую бумагу. – У нас же карта!
На нашей карте, похожей на рисунок пятиклассника, помимо подозрительно прямых дорог и населённых пунктов с неказистыми домиками и кривыми церквями, были также изображены весьма условные берёзы и ёлки среди которых разгуливали лоси, медведи и зайцы. Местный заяц в росте не уступал медведю.
– И что теперь? – спросила она, спросила растерянно и с такой невинной беззащитностью, что мне захотелось завыть громко и протяжно, как воют волки, которые по неясной причине оказались проигнорированы местным картографом.
– Всё будет хорошо, – слишком поспешно сказал я. – Всё будет в порядке. Видишь, тут сарай, колокол – тут люди. Должно быть жильё. Посёлок Совиная гора, а? Где-то рядом, наверняка есть жильё.
Я говорил торопливо и беззаботно. Чересчур беззаботно – наверное, это её и насторожило.
– Жильё? – она шмыгнула носом. – Совиная гора? Да этому сараю лет миллионов сто, его птеродактили построили какие-нибудь…
– Питекантропы…
– Какая разница! Ни фига тут нет, никакого жилья нет! Никаких людей нет!
– А электричество? Вон – фонарь! Вон – провода! Идёт ток, лапочки кто-то меняет.
– Ага! Меняет! Раз в тыщу лет!
– Хорошо! – отрезал я. – Что ты предлагаешь?
Она дёрнула плечом и отвернулась к своему окну. За стеклом чернел лес. Я скосил глаза на датчик топлива – чёртов «кадиллак» сожрал уже две трети бака. Возвращение в Лори могло стать весьма проблематичным. Не дожидаясь ответа, я врубил скорость и медленно утопил педаль газа. Я решил не поворачивать обратно.
9
Снег теперь сыпал мелкой крупой, нервно штрихуя свет фар косым пунктиром. Холли сидела нахохлившись, то ли дуясь на меня, то ли злясь на весь мир сразу. Мне было не до неё – прошло двадцать пять минут: после сарая с колоколом нам не попалось ни единого признака обитания человека. Не считая редких фонарных столбов. Справа и слева к обочине подступал лес, высокий и плотный, казалось, дорогу прорубили через самую чащобу. Не было ни лужаек, ни прогалин – лес стоял сплошной стеной. Попался дорожный знак, я скинул скорость. Жестянка проржавела, знак был пробит крупной дробью и напоминал дуршлаг.
– Жильё… – проворчала Холли, с ненавистью глядя в лобовое стекло.
Проехали по мосту через какой-то речушку. Я взял нашу карту: там не было ни рек, ни озер, не считая озера Шамплейн, нарисованного условно и по очертанию похожего на голубого спящего кота. Кот спал в левом верхнем углу карты. То есть в западном направлении.
– …Твою мать… – пробормотал я, сердце подпрыгнуло и застряло в гортани.
– Что? – повернулась ко мне Холли.
– Неважно… – я открыл окно и сделал глубокий вдох.
Это было похоже на озарение. Внезапно, точно при вспышке молнии в ночную грозу, когда в один миг удаётся разглядеть мельчайшие детали – и мёртвый дуб на горе, и горлышко разбитой бутылки под ногами, а после, уже во тьме, весь пейзаж ещё плывёт и плывёт перед глазами, мне явилась чёткая картина всех наших перемещений. Начиная от аэропорта и кончая этой дремучей чащей. Мне стало кристально ясно, что из Лори мы отправились не на запад, а на север. В сторону Канады. И сейчас мы движемся в сторону самой безлюдной территории Северной Америки, где плотность населения составляет полтора охотника на тысячу акров и где нет ничего, кроме бескрайнего леса.
– Сибирь, – мрачно подытожил я. – Это как Сибирь…
– Что такое Сибирь? – невинно спросила Холли. – Я вообще не понимаю, как можно заблудиться на дороге? Если б мы были в лесу…
Она заглянула мне в глаза, наверное, вид у меня был действительно растерянный.
– Сибирь, подумаешь, – не очень уверенно сказала она. – Тут же фонари, правильно? Вдоль дороги. Сам говорил – ток электрический. Не может же дорога кончиться тупиком, стенкой? Дорога идёт из одного города в другой. Вот мы выехали из этого…
– Лори, – мне стало неловко, что эта пигалица пытается подбодрить меня, взрослого мужика.
– Ну да, из Лори. И в конце концов приедем в другой город. Ну да, а как иначе?
Я согласно кивнул – безусловно, логика в её рассуждениях присутствовала. Я скосил глаза на датчик топлива, светящаяся рыжая сволочь показывала четверть бака.
10
Его заметила Холли. Даже не знаю, как она его углядела. Мне самому показалось, что кто-то бежал через лес параллельно дороге и моргал фонариком. Будто подавал нам сигнал. Я затормозил – замер и фонарик.
– Кто там? – едва слышно прошептала Холли.
Я опустил стекло, мы уставились в лес. До меня дошло – огонёк не двигался, двигались мы, а за моргание я принял чёрные стволы, закрывавшие свет пока мы ехали.
– Что там? – чуть смелее проговорила Холли.
Мы тихо вышли из машины, сам не знаю почему, мы старались не шуметь.
– Гляди, – Холли указала на просвет в чаще.
От основной дороги в лес уходила просека, тропа была занесена снегом, но это однозначно была тропа, которая куда-то вела.
– Дом! – завороженно проговорила Холли.
Я тоже разглядел тёмный силуэт невысокой хибары метрах с пятидесяти от нас. Тот свет, который заметила Холли, оказался фонарём над крыльцом.
– Жди здесь, – я указал на машину.
– Я с тобой…
– Никаких с тобой. В машину!
Я ступил в снег и сразу провалился по колено. Вытянул ногу, сделал шаг, другой. Идти оказалось не так просто, колючий снег залезал под джинсы, норовил набиться в носки и в ботинки. После жаркой машины в лесу было морозно и свежо. Глаза постепенно привыкли к темноте, сумрачные сугробы проступили тёмно-синими горбами и стали похожи на ночной океан.
Я вытащил из кармана перчатки, натянул, хлопнул в ладоши. Звук получился звонкий, почти деревянный. Только сейчас я заметил, что снегопад кончился. Поднял голову – я был точно на дне ущелья, по бокам высились чёрные громады елей, а между ними, будто река, текло бархатное небо, усыпанное звёздами. Такого обилия звёзд я в жизни не видел.
Дом оказался деревянным срубом, одноэтажным, с широким крыльцом в три ступени. Я поднялся, звонка не было, я стукнул несколько раз кулаком в дверь. Без малейшей надежды приложил ухо к двери. Я не рассчитывал, что кто-то отзовётся – всё вокруг было занесено глубоким снегом, фонарь, горевший на крыльце, очевидно, соединялся с линией освещения вдоль дороги.
На двери из крепких струганных досок, висел стальной замок. Я потрогал его, пнул дверь ногой. Прошёлся по крыльцу, похрустывая инеем, пнул ещё раз. Нужно было решать. Бензина у нас осталось на час, не больше. Впереди ночь. Температура падает. Рядом с крыльцом под заснеженным навесом были сложены дрова – наверняка, в доме печь или камин.
Мне никогда раньше не доводилось взламывать двери – всё оказалось не так сложно. Из поленницы я выбрал увесистую чурку и в три удара сбил замок – гвозди и петли были насквозь ржавые.
– Фига себе! – раздалось за моей спиной. – Отель суперкласс!
– Кому я сказал ждать в…
– Ты что, замок расфигачил? Полный улёт! Я думала – ты сладкий додик, а ты зверский питбул!
Холли взбежала на крыльцо и, распахнув дверь, гаркнула в темноту:
– Эй! Есть кто живой?
11
Из дома пахнуло холодом и сырой золой. Я достал телефон, выставив его перед собой, точно священный талисман, осторожно перешагнул порог. Холли, шумно сопя, вцепилась в рукав моей куртки. В мутном свете телефонного дисплея, я разглядел силуэт настольной дампы. Наощупь нашёл выключатель.
Это была обычная охотничья лачуга: две койки из струганных досок, грубый приземистый стол, две деревянных скамьи. На полу валялась шкура вполне убитого медведя. Холли подняла одну из лап – чёрные когти были длинной с мой мизинец. Печь, пузатая и важная, похожая на чугунную бочку, явно являлась центральным элементом интерьера – она стояла посередине комнаты, в потолок уходила чёрная металлическая труба. Рядом с печью кто-то аккуратно сложил берёзовые дрова, тут же была стопка газет и два коробка спичек. Я взял один, потряс, спички весело загремели внутри.
– Ну? – я повернулся к Холли.
– Супергнусная дыра! Но в этой тошнотворности и заключается её прелесть… – Холли нырнула под стол и вытащила охотничий патрон. – Ух ты, пуля! … Да, прелесть такого рода, когда уродство настолько мерзко, что становится почти красивым. Вроде тех лупоглазых собачонок, знаешь? Или вот как эта гадость!
Она ткнула пальцем в чёрную кабанью голову, прибитую к стене. Чучело было мастерским, кабан казался почти живым. Слева висела грустная косуля, справа торчал ржавый крюк.
Я осмотрел трубу – нашёл вьюшку, открыл. Присел на корточки, распахнул дверь в печь, заглянул внутрь. В трубе тихо пел ветер. Скомкав газету (передовица была про казнь Саддама Хусейна – почти античная история), я соорудил из тонких чурок что-то вроде вигвама и поджёг. Бумага быстро занялась, усатый диктатор сморщился и почернел, рыжее пламя перекинулось на дрова, те затрещали и через минуту в печи уже вовсю гудел огонь. Холли нагнулась и подставила ладошки.
– Настоящий бойскаут, – она не очень умело подмигнула мне.
Я вернулся к машине, сел за руль. Бензина осталось меньше четверти бака. Развернулся, отогнал «кадиллак» к обочине и заглушил мотор. Открыл багажник, вытащил сумку и розовый чемодан Холли.
В избе стало ощутимо теплей, я снял куртку, сунул в печь ещё пару поленьев. Холли тоже стянула куртку, подумав, сняла и сапоги. Уселась на шкуре.
– Офигительно жрать охота! – она по-кошачьи вытянулась, потом сплела ноги в какой-то немыслимый узел. Посмотрела на меня.
Я придвинул скамейку к печке, сел верхом. Подавшись вперёд, уткнул подбородок в ладони. Печь пела густым басом, натужно, точно гигантский шмель. Сквозь закопчённое стекло в дверце был виден огонь, красный, неистовый, он бился внутри, словно пытаясь вырваться на волю. От упругого жара лицу стало щекотно. Изба начала оттаивать, оживать – горьковато запахло старым деревом, по комнате пополз тёплый и сухой дух. То тут, то там раздавалось поскрипывание, тихое потрескивание, казалось, в тёмных углах просыпались какие-то таинственные существа. Наверху что-то звучно крякнуло.
– Ты слышал? – Холли настороженно ткнула пальцем в потолок. – А?
– Призраки, – усмехнулся я. – И привидения.
– Дурак, – обиделась она, но, тут же передумав, спросила, – а ты веришь во все эти дела? Сверхъестественные?
Я неопределённо пожал плечами, меня гораздо больше занимал вопрос естественного порядка, прагматический вопрос – как нам выбраться из этой глухомани с четвертью бака и дохлым аккумулятором.
– Мы с Джастином, – начала Холли. – Ну ещё до этого… происшествия…
– Угу, – я повернулся к ней. – Происшествия в школе, да?
– Да, до этого, – она стала серьёзной. – Мы с ним были в одном старом доме на Лонг-Айленд…
– Как вас занесло на Лонг-Айленд?
– Не перебивай! Какая разница? – возмутилась она. – А то не буду рассказывать!
Я смиренно сложил ладони.
– Мы там ходили по всяким коридорам и комнатам, жуткий такой дом, старый… А Джастин, он всё время останавливался, вроде как что-то там слушал. Прислушивался. Я тоже слушала, но ничего не услышала. Он, Джастин, потом меня спрашивает – ты, говорит, старика видела этого? Какого старика? – я обалдела просто, – тут кроме нас вообще никого и нет! А он говорит – тут старик за нами ходит, ходит и улыбается.
Она сделала большие глаза, я понимающе кивнул.
– А после, внизу на камине, там стояли разные фотографии, древние, им лет пятьсот. Такие, жёлтые. И там этот старик был – на фотографии, сам жуткий, на филина похож. У меня даже мурашки по спине, представляешь? А Джастин говорит – вот он, перед камином в кресле сидит. Старик этот. Сидит и улыбается. А я вижу пустое кресло и ни фига больше! Но всё равно жутко.
– Так Джастин может видеть мёртвых?
– Мог… Сейчас уже нет.
Мы помолчали, глядя в огонь.
– Он и меня учил, – осторожно сказала Холли. – Только ты маме…
– Могила! – отрезал я. – И что, ты тоже кого-нибудь?..
Я скосил глаза в тёмный угол. От мерцающего огня комната казалось аморфной, стены куда-то медленно плыли, мёртвые головы загадочно ухмылялись и смотрели на нас стеклянными глазами.
– Нет, – Холли перешла на шёпот. – Я никого не вижу. Пока. Но Джастин говорит, что у меня экстраординарные пано… паронормальные способности. Но их надо развивать. Он говорит – это как фортепьяно – нужно каждый день по несколько часов…
– Понятно.
– По несколько часов. Нужно развивать концентрацию – это, он говорит, вообще квинт… эн…
– Квинтэссенция.
– Ага.
– А как? Как развивать?
Холли задумалась, потом быстро заговорила:
– Ну как? Очень просто! Вот, к примеру, печка… – она снова задумалась что-то прикидывая, критически оценивая печь. – Нет, не печка. Лучше лампа.
– Хорошо, лампа. Пусть будет лампа – и что?
– А то! – она ловко перевернулась и уселась в некое подобие позы лотоса – обе босые пятки оказались вывернутыми к потолку; гибкость Холли производила на меня гораздо большее впечатление, чем её сомнительный паранормальный талант.
– Я сейчас сконцентрирую свою энергию… – медленно произнесла Холли и зловеще прищурилась. – И погашу эту лампу.
Она сильно вдохнула, точно собиралась нырнуть. Сжала губы, свела брови и до удивления стала похожа на свою мать. Впилась взглядом в пыльный абажур. Лампа продолжала невинно гореть тусклым желтоватым светом свечей в пятнадцать. Мне стало смешно, я прикрыл рот ладонью. Девчонка не заметила, она продолжала гипнотизировать лампу. Медленно выпрямив спину, Холли вытянулась, на шее проступила синяя жилка. Лампа не сдавалась. Холли подалась вперёд. Стала медленно поднимать руки, точно пытаясь что-то вытащить из-под земли. Её скуластое маленькое лицо становилось всё румяней, на крепко сжатых кулаках побелели острые костяшки.
Лампа моргнула. Погасла на миг, потом зажглась снова.
Холли издала какой-то кошачий крик – восторга, победы, личного превосходства.
– Ты видел?! – заорала она, одним упругим прыжком вскакивая на ноги. – Видел?!
– Конечно! – восторженно ответил я, незаметно отпуская провод лампы с выключателем. – Потрясающе.
Окончание следует…
(Иллюстрация автора)
