Он убирал наш бедный двор,
Когда они пришли,
И странен был их разговор,
Как на краю земли,
Как разговор у той черты,
Где только «нет» и «да» —
Они ему сказали:»Ты,
А ну, иди сюда!»
Александр Галич. Кадиш
Джоффуа Делинд, он же Старина Джоф, сорокадвухлетний ветеран, дослужившийся за двадцать с лишком годков лишь до капрала, вздохнул и с отвращением посмотрел на изуродованный клинок. Несколько глубоких зазубрин – это еще полбеды. А вот вмятина на лезвии едва ли не до перехвата… Он так и не перерубил древко того чудного копья, хотя – господь свидетель – не раз сносил наконечники и пикам диких всадников-сарсинов, и глефам соседей-швацаров. А тут паршивая палка в два пальца толщиной, и удар был хоть куда – аж в плечо отдало. Но вражеское оружие лишь отлетело в сторону. Впрочем, хватило и этого. Хватило, чтобы сделать глубокий выпад и всадить острие спатиса под подбородок человеку. Человеку ли? Во всяком случае, у каждого из них было по две руки и две ноги. Да и лица оставшихся на месте последней стычки мертвецов оказались вполне обычными, стоило только снять шлемы со страшными черно-матовыми забралами, сверкавшими, словно камень-гематит. И кровь, выплеснувшаяся на клинок, была самой обычной – красная, как его собственная. И оттирать оружие после боя надо было также, как и от любой другой человеческой. И пахла она так же, и липла…
А, может, не стоит оттирать? Теперь этому мечу в бою веры нет, его бы кузнецу отдать… Да только недосуг сейчас Кри меч ровнять. Скажет «Новый бери». И ведь правильно скажет. Выбор есть. Хоть спатисы пехотные, хоть гладии, как у старших офицеров да потомков старых родов, хоть безродные крестуны. Много их сейчас в крепости, мечей, переживших хозяев. А свой спатис жалко все же. Столько лет вместе. Ни разу не подвел…
И из какой твердой пакости эти делают свое оружие?
— Дай-ка, — к его мечу протянулась черная, словно уголь, ладонь.
Старина Джоф поднял голову. То, что подземник подошел беззвучно, Делинда не удивило. Он давно заметил, что они ходят без единого шороха даже по хрустящим от мелкого битого камня дорожкам. Подумаешь, еще одно чудо… Высокий, на две головы выше любого воина в гарнизоне, подземник еще и стоял против солнца, а Джоф сидел, так что разглядеть лицо не получалось. Но он все-таки решил, что это Чжа – судя по развороту плеч, да и по голосу тоже. Ветеран перевернул оружие рукоятью от себя и подал – почему бы и нет?
Черный взял спатис, повертел в руках, щелкнул по лезвию кончиком когтя, темно-коричневого, словно панцирь жука-носорога. Сталь жалобно звякнула.
— Из какой пакости вы все-таки делаете свое оружие, – проговорил Чжа.
Джоф сперва даже испугался, что странные союзники еще и мысли читать умеют. Потом подумал, что, скорее всего, последнюю свою фразу проговорил вслух, задумавшись.
Подземец тем временем взялся двумя пальцами за пострадавшее место клинка. Старый пехотинец вздрогнул, увидев, как страшные когти втягиваются, превращаясь в обыкновенные ногти – округлые, ухоженные, благородной бы барыше впору, если б не цвет – иссиня-фиолетовый, будто у покойника. А потом из-под подушечек пальцев, трогающих лезвие, пошел смрадный дымок, запахло паленым мясом.
«А ведь действительно горит», — понял Джоф. Горела недооттертая кровь убитого почти два часа назад пришельца. Видать, Чжа заставил свою правую ладонь сделаться горячей, словно угли в горне. Иначе как объяснить то, что происходило с клинком? Пальцы мяли сталь лезвия, словно глину, и лепили из нее новую режущую кромку – быстрее и глаже, чем это делал Кри, отдавший оружейному делу полтора десятилетия. Конечно, он не лучший коваль по эту сторону гор, но и не последний же! Странно, что клинок не светился ни белым, ни малиновым, как положено любому железу в добром горне.
А потом Чжа перехватил костяную рукоять в правую руку, а когти среднего и указательного пальцев левой скрестил под острым углом – и протянул через этот угол кромку меча. Сперва одну, потом вторую. Стальная стружка двумя струйками сбежала на белесые камни, сверкнув на солнце змеиными колечками.
— Пробуй, — сказал Чжа.
Джоффуа осторожно попробовал кромку. Хвала Создателю, хватило ума пустить в дело не подушечку пальца, а кончик обкусанного ногтя. Потому что меч стал острым. Прах побери, он стал невероятно, немыслимо острым, хоть брей себе бороду на манер все тех же диких сарсинов, щеголявших голыми подбородками и длинными жучиными усами.
— Нет, — хрипло булькнул Чжа, и старый солдат не сразу понял, что подземщик так смеется. — Ты рубани что-нибудь, это ж не ланцет вашего коновала, а оружие. Вот, например, — и он вытянул руку в сторону деревца, пробившегося сквозь камни в десятке шагов. По летнему времени листва на нем привяла, но Джоф помнил, как славно цвело деревце во время весенних дождей.
В этих выжженных горах люди нипочем не стали бы просто так рубить деревцо. Деревья здесь уважали — и из-за тени, и не только. Но чего ждать от подземца? У них там, небось, и деревьев-то нет.
— Нельзя… Живое, — не очень-то внятно объяснил Джоф и внутренне передернулся. Все же возражать пришельцам решались немногие. Да, почитай, почти никто. Хоть те, вроде, никому не сделали ничего дурного. Наоборот, только благодаря им гарнизон еще держался. И держалась сама Цвая, заштатная крепостца на границе Империи. Но… Но…
Это сейчас между собой их называли подземцами или подземниками. А когда они появились из пересохшего в незапамятные времена колодца в углу дворика у стены старой казармы, молоденький новобранец Харло, только два месяца назад прибвыший в Цваю из какой-то северной деревушки, с перекошенным от ужаса лицом выкрикнул совсем другое слово.
— Демоны!! Демоны ада!
***
Цвае повезло. И не один раз. Потому что, прежде чем объявиться под ее стенами, чужаки наткнулись на Диарсу. Ее король Алоссо отстроил недавно и на новый манер: цитадель с толстенными стенами двойной кладки — сперва дикого камня, потом крупного обожженного кирпича, в котором таран должен вязнуть, словно в тесте; с пузатыми выдвинутыми вперед башнями, баллисты на которых были столь велики, что натягивать ворот каждой должны были одновременно восемь воинов. Строили новую твердыню против муаров, пришедших откуда-то из раскаленных, словно печка, песков юга и сговорившихся с сарсинами. У муаров, говорили, и король свой есть, и вера, и науку войны они знают особую, не то, что гололицые дикари, только и гораздые наваливаться конной ордой.
Но муаров новая крепость не дождалась. А дождалась чужаков, которые прошли сквозь нее, как нож сквозь масло. Правда, как очень тупой нож сквозь очень твердое масло, пролежавшее не один десяток дней в погребе, набитым загодя серым горным льдом. Делинд видел такой ледовик, когда гостил на севере у сестры.
Комендантом Диарсы был старый тысячник Уркхи, ходивший еще с отцом короля Алоссо в походы на швацаров и алифов и совершенно помешанный на баллистах, скорпионах, арбалетах, онаграх, оксибелах и прочей стреляющей машинерии. Его считали чудаком, а то и сумасшедшим — особенно кавалерия, привыкшая доверять свою жизнь и жизнь своего короля доброй стали меча, а не скрученным воловьим жилам. Уркхи и сам был рубакой не из последних, но до черного пота гонял солдат, заставляя их сперва выставлять плетеные из веток и тростника мишени по ту сторону рва на разных расстояниях от него, потом – расстреливать эти мишени из больших и малых машин, расположенных в башнях и просто на стенах, потом – собирать разбросанные после стрельб свинцовые ядра, каменные глыбы, глиняные шары (эти – все больше в виде осколков) и толстенные, копью впору, стрелы. И так каждый день, по многу часов, в холод, в зной и в ливень. Ведь в мороз жилы на огромных рамах, похожих на ткацкие станки горцев, тянутся не так, как в дождь. Гарнизон порой готов был сырым съесть сумасшедшего старика. «Вот погодите, пожалуют босолицые со своими новыми хозяевами, то-то славно мы их угостим», — отвечал он им. И отправлял дозоры в степь, где в сухих морщинах оврагов и в россыпях мелких скал были загодя припасены вязанки хвороста и лепешки волчьего навоза – подавать дымом сигнал опасности.
Поэтому когда под стенами Диарсы возникли чужаки на своих колдовских безлошадных колесницах, крепость успела закрыть ворота, поднять мост и встретить неприятеля пальбой со стен. Колесницы, видать, были сделаны из железа (хотя только Создатель ведает, в каком великанском горне можно было отковать такие махины), поэтому стрелы лучников и болты арбалетчиков лишь высекали искры из их покатых бортов и бугристых, как жабья кожа, спин. Зато нескольких сидевших на этих спинах стрелкам удалось сбить. А в одну из колесниц, когда она чуть приостановилась, влепили специально обтесанным каменным ядром весом в добрых 60 мин[1]. И раздавили ее, как жабу.
Было и еще несколько попаданий. Но крепость они не спасли. Ее подвел Алоссо. Это ведь именно он придумал поставить Диарсу поперек южной дороги, да не на холме, а за поворотом, спрятав за мощными плечами двух холмов . По дороге этой в мирное время ходили караваны, в военное – войска. То с юга, то на юг. Говорят, венценосный фортификатор надеялся, что конная орда, которую ждали если не со дня на день, то с года на год, разгонится под горку да по ровной дороге – и обломает зубы о твердыню, защищенную рвом (сухим по причине маловодья местности, но весьма глубоким, с почти отвесными каменистыми склонами), мощными стенами и многочисленным гарнизоном.
Увы, король умел воевать с людьми, но не ждал ни колдунов, ни демонов. Одна из дьявольских колесниц, похожая на железный гроб на толстых, словно раздувшиеся утопленники, колесах, разогналась до скорости самого быстрого скакуна – и просто перепрыгнула через ров, проломив своим клиновидным, точно свасский топор-колун, носом, и ворота, и настил стоявшего вертикально моста. Она гвоздем застряла в мешанине деревянных обломков, железных оковок и обрывков цепей – и вдруг вспыхнула жарким и смрадным огнем, словно горело очень плохое масло. От жара свод арки ворот не выдержал и осыпался. И по возникшей плотине, перегородившей ров, в крепость ворвались пришельцы.
Об этом в Цвае рассказали двое солдат, сумевших доскакать до маленькой крепостцы и поднять тревогу. У одного из них напрочь сгорели борода и волосы, другой берег руку со странной раной – словно бы человека ткнули раскаленным железным прутом. По их словам, они не знали, чем кончилась битва внутри крепости, ибо командир отправил их в Цваю. Так ли это было или двое просто бежали через малые ворота – Джоф не знал. На трусов воины не походили, но в бою с колдунами могло быть что угодно. Тот, что с обгорелым лицом, говорил мало, ибо каждое движение лицевых мышц порождало боль в растрескавшейся, покрытой струпьями коже. А который помоложе, с раненой рукой, все срывался на крик и требовал выпить, рассказывая, как раскатывали по внутреннему двору пришельцы, убивая всех направо и налево за два десятка шагов, как не брали их стрелы, а на удар меча они никого не подпускали.
Через день гарнизону Цваи пришлось убедиться, что беглецы не лгали.
Крепость спасло ее захолустное расположение – не на основной дороге, а в стороне от нее, там, где заканчивалась равнина и начинались корявые хребты Сьерры. Гнусное, если честно, местечко – плодородных равнинных земель тут уже не было, а прохлады и горных ручьев – еще не было. Так, серединка на половинку, сухое измятое каменное покрывало, в складках которой и приткнулась Цвая. Говорят, некогда это был чей-то родовой замок, потом ставший коронной крепостью с небольшим гарнизоном. Проезжая дорога к ней вела всего одна, и то плохонькая, горбатая и извилистая до того, что нормальная упряжка о двух быках не везде пройдет. Куда уж здоровенным повозкам пришельцев! То есть они, в конце концов, добрались почти до самых стен. Но вот именно что почти. Дорога, по прихоти бывшего хозяина замка или по воле самого Создателя, до ворот не доходила шагов пятьсот. Все грузы, прибывавшие из долин, у самой крепости обычно приходилось перегружать из повозок на вьючных мулов и уж на их привычных ко всему спинах втаскивать за ворота. Процедура сия обычно сопровождалась нудной руганью возчиков и проклятьями солдат. Ибо мулов всегда не хватало, и комендант Клебо, хотя и не без свары, выделял интендантской службе в помощь десяток-другой. Бедняги пехотинцы мало того что вынуждены были день-деньской таскать по зною мешки с мукой и корзины с вяленой рыбой, так еще и становились надолго мишенью насмешек более удачливых товарищей. А какому мужику понравится, когда его сравнивают с мулом?
Не забросили крепость по одной причине. Роскошная, отстроенная королем и защищаемая Диарсой дорога, ведущая вглубь страны, исправно работала девять-десять месяцев в году. А ранней весной раздувшийся от талой воды Ауквагадал вылезал из берегов, словно перестоявшее тесто из квашни, заливал дорожную кладку локтя на два, а то и на все десять, стучал в могучие каменные быки мостов обломками льда и выдранными в верховьях деревьями, а уходя, оставлял на память о себе озера жидкой грязи, груды камней, кучи веток и прочего речного мусора. И каждую весну специальные команды дорожников и солдат (крестьян не трогали – это ведь было как раз то время, когда день год кормит) расчищали завалы, рыли канавы, отводя воду из луж, и мостили порушенные участки дороги. А караваны, которым срочно нужно было во внутренние области королевства, в это время пользовались Тропой мулов. Она шла через перевалы Сьерры, а начиналась как раз у ворот Цваи. В остальное время тропа пустовала. Во всяком случае, добрые люди ею не пользовались. А злые… Серьезная армия, с обозами, осадными орудиями и прочей колесной техникой через горы не прошла бы. А вот пару тысяч лихих налетчиков на конях вполне могли. До столицы им вряд ли дали бы дойти. Но пограбить на плодородных долинах, лежащих за горами, они вполне могли бы. Когда-то подобное случалось. Вот заштатную крепостцу и не закрывали – на случай такого набега. Правда, гарнизон был невелик и состоял из совсем зеленых новобранцев, набранных по глухим селениям, да из ветеранов далеко не первой молодости, дослуживающих до пенсиона.
А теперь Тропа мулов защитила Цваю. Пришельцы не смогли с налету взобраться по ней на своих ужасных колесницах и вынуждены были отправиться под стену пешком. Ибо верховых животных у них не оказалось. Правда, даже пешими они сумели показать, на что способны. Пальбу открыли шагов с двухсот, куда стрелы даже из арбалетов долетали на излете. Зато от ворот только щепки брызнули. А от камня зубцов, за которыми прятались арбалетчики и лучники – каменная крошка. В тот день стороны почти не понесли потерь – двоих чужаков таки сбила с ног единственная оказавшаяся на стене кейробаллиста (обычному человеку попадание каменного ядра расплющило бы внутренности, но этих, кажется, уберег доспех), а не вовремя высунувшегося из-за зубца мальчишку-пехотинца Эрзо зацепило в плечо. Но всем было ясно, что это только начало.
Кузнец (и, по совместительству, плотник и фортификатор) Кри, взглянув на изрешеченные ворота, только головой покачал. Толстенные брусья в полторы пяди толщиной, скрепленные коваными поперечинами, топорщились свежей щепой сверху донизу, словно створки атаковала стая сумасшедших дятлов. И было ясно, что нескольких хороших ударов тараном ворота не выдержат. Их всю ночь спешно закладывали изнутри камнями, вывороченными из земли во дворе, бревнами и вообще всем, что под руку попадалось. Старая, как мир или, по крайней мере, как война, уловка, применяемая осаждаемыми. Но даже зеленым, словно весенняя трава, юнцам было ясно – против пришельцев это не поможет. Преподобный Луфе всю ночь молился в капелле у основания донжона, моля Господа о защите и помощи. А утром – то ли в ответ на его молитвы, то ли вопреки им – открылся старый колодец.
Услышав истошный крик новобранца Харло, отец Луфе, маленький, седенький, худой, похожий на оголодавшего мышонка, выскочил во двор, истово осенил себя святым знамением, метнулся в капеллу и сразу же вылетел обратно, таща на вытянутых руках вытертую бронзовую купель – и как только поднял! Заорал «Изыди!» и выплеснул содержимое на подземца, только-только переступившего через бортик колодца.
Ничего не произошло. То есть совсем. Вода скатилась по одежде пришельца, как… как.. как по смоленой доске, наконец-то смог подобрать сравнение Джоффуа. Подземец провел по лицу черной будто головешка ладонью, посмотрел на нее в недоумении, сделал шаг к замершему в ужасе священнику… Аккуратно взял из его рук опустевший сосуд и резко поставил на бугристые камни двора. Только звон пошел.
Как старик не помер? Да что там старик – многие, стоявшие тогда во дворе и не раз видевшие смерть лицом к лицу, решили, что уж теперь точно не отвертеться, что потащат их сейчас на самый испод мира, к сковородкам, кострам, котлам со смолой и прочим причиндалам адской кухни, которыми горазды пугать непослушных детей матери и няньки, а взрослых – монахи, бродячие проповедники и оседлые клирики.
Джоф не был особо религиозен, но и он тогда решил, что настали-таки давно обещанные последние времена, раз в мир явились демоны. Мол, не смогли с наскоку взять бедную крепостицу, поэтому и прошли подземными своими путями и теперь поволокут всех здешних грешников (а откуда праведники в королевских пограничных частях?!) на суд да на расправу. Он даже попытался вспомнить слова молитвы. И даже вспомнил было – когда стоявший рядом помощник интенданта, вопреки занимаемому посту, худой словно жердь, забормотал их себе под нос.
У демонов, видать, слух был острее собачьего. Один из них взглянул в сторону бормочущего помощника, и тот замер на середине фразы, а Делинд почувствовал, как заледенели сперва его ноги, потом брюхо… Еще мелькнула дурацкая мысль о том, что в адском пламени оттают.
Однако обошлось без пламени.
Подземные гости оглядели двор – и разом двинулись в сторону пострадавших ворот. Баррикада, а вернее, куча камней, бревен и разного барахла к тому времени поднялась на высоту примерно по плечо человеку. Трое подземцев разом взбежали на самый ее верх и принялись разглядывать исщепленные доски, стянутые изнутри коваными скрепами. Там, где неведомые снаряды пришельцев – тех, что прибыли снаружи – попали в железные полоски, металл вспучился, но выдержал. А еще двое легко вскарабкались на стену и осторожно, стараясь не высовываться, стали ощупывать камень зубцов и даже совать пальцы в дыры, оставленные колдовским оружием.
А потом потребовали к себе кузнеца.
[1] 26 кг
Продолжение следует…
