Я уже писала, что мы с моим приятелем Гришей от нечего делать разыскиваем чудаков повсюду.
Объяснюсь. «Я» – это нечто, приближенное к каждому человеческому существу. У каждого оно сидит где-нибудь. У кого-то в печёнках, и человек желтеет; у кого-то в паутине нервов, и человек подёргивается; у кого-то в г., делая его эгоистом.
У меня «я» вынесено за пределы тела, парит над пространством. Мне всегда легко, даже если от долгой ходьбы устали ноги.
«Уже» (писала) – в моём романе «Когда поют головастики». Там описывается процесс размножения лягушек, мы с Гришей много путешествовали, изучая, как лягушиное пение способствует росту популяции. Я биолог. Гриша филолог.
«Писала» – пишу я ручкой, чтобы нащупать пером путь текста. Он извилистый и крючковатый, как начертание букв при письме. Не всякий дойдёт до сути, ведь при чтении надо непрерывно идти по тропе чтения, можно запнуться, упасть, всё потерять.
«Что» – это позитивное соединительное при перепадах текста от одного образа действия, к другому. Почему образа, а не способа? Когда существо движется, у него бывает задействовано буквально всё тело, а всё – это уже образ. Частична и линейна логика, образ – это всё.
«Мы» – это непознаваемое соединение двух и более «я», вышедших погулять из тел для совместных действий или мыслей. При расширении «мы» эгоистов всегда морщит, им хочется запереться в нужнике, каким для них часто является их квартира.
«Приятели» – это ещё предстоит разобраться, приятель ли он –
«Гриша». Отчего его зовут так? Так его назвали мама и папа.
«Нечего» – бегство от действительности, в которой всегда есть место чему-нибудь.
«Делать нечего» – когда человек вообще никому ничем не обязан. Как букашка он ноет, шатается.
«Повсюду» – это везде. При близком рассмотрении чудаком окажется всякий. Нас интересуют чудаки, которых видно на расстоянии.
И вот мы с Гришей прикатили в родное село, минуя зелёное море тайги. Мы проехали по богатой на неровности и заплаты федеральной трассе свыше трёхсот пятидесяти километров сквозь зелёные массивы тайги, болот и полей. Да будут благословенны размеры и неровности нашей страны! Они и она нигде не кончаются!
Мы приехали к нашей тёте, и она злобно посмотрела на нас. Она не хотела нас видеть. Мы всегда приезжаем к ней вопреки её желанию. Почему она не может сменить желание – вопрос. У неё бывают большие перепады настроения в зависимости от того, какая мысль попалась в клетку её мозга и запела. Но нас она не хочет видеть никогда. Мы недоступны её пониманию. А ведь она образованная, читать научилась в пять лет, сама, глядя на старших. Глядя на старших, окончила медицинский институт с его латынью и химией.
– Здравствуйте, гости дорогие, – сказала она нам напевно, допивая последний глоток чая. У неё в гостях был наш родственник Митрофан Коровин. Он был несколько расстроен тем, что тётя, садясь ужинать, заранее объявила ему, что встанет из-за стола, как только мы приедем. – У нас параллельные миры, – объявила она нам. – У меня свои дела, у вас – свои.
На разделочном столе вызывающе сверкали чешуёй доспехов дебелые лещи в локоть длиной.
Митрофан поздоровался с нами тоже, крякнул и поднялся из-за стола, ведь он был не у себя дома.
Тётя протёрла пустой стол влажной тряпкой и пошла кормить кур. Мы с Гришей вымыли руки, и, поскольку за дорогу успели проголодаться, нарезали купленных в пути малосольных омулей. Лов их разрешён нынче только на удочку, и жители прибрежных сёл и деревень изощряют ум, добывая их сетями. Гриша нарезал сочные звенья, на побережье не принято церемониться и удалять шкуру. Я нарезала дымящийся ароматом местный чёрный хлеб. Примчалась тётя и села за стол с нами.
– Чуть-чуть подсолиться, – нимало не смущаясь, пояснила она свой поступок. Что она ела перед самым нашим приездом, мы так и не поняли.
Митрофан тоже присел и набулькал себе стопочку из спрятанной под столом его единоличной бутыли, не предлагая вещество из неё нам, так как мы точно отказались бы. Чай у нас был свой – мы привезли тёте в подарок в красивой коробке набор чаёв в пакетиках.
Тётя, пока ела выбранное звено, мирно рассказывала нам, какой ремонт дома она произвела. Но только у неё в руках осталась чешуйчатая шкурка, пачкавшая пальцы, съесть больше она, очевидно, не могла из-за откушанного ранее ужина, и пришло осознание цели нашего приезда, как настроение её изменилось.
– Только не здесь! Только не здесь! Не позорьте меня! – завосклицала она. А, поднявшись изо стола, стала истово кланяться нам и складывать пахнущие омулем ладони лодочкой у груди. – Только не здесь! Это давайте где-нибудь в другом месте! Умоляю!
Я вздохнула и вышла из дома во двор, куда Гриша загнал свой мерседес-внедорожник. Я с самого начала заметила велосипед Митрофана, прислонённый к изгороди сада, и теперь собиралась прокатиться на нём по нашей полевой дороге, ведущей на заброшенный горный карьер и в садоводства. Митрофан же остался беседовать с Гришей.
Митрофан был старик с очень величественным профилем, задубевшим на солнце красноватым лицом и небольшой бородкой. В молодости, как говорят, он был очень похож на Антона Чехова. Было несколько жаль, что при его признаках великодержавной породы он не произвёл никакого потомства, хотя и оставлял позади жизнь, утоптанную до книги под почву для будущих умствующих поколений. Этого было достаточно, чтобы признать его чудаком?
– Я знаю, с кем вам надо встретиться, – сказал Митрофан Грише потихоньку, пока тётя вышла в огород, – Я сам давно собираюсь в соседний Закантус. Там есть охотник Никонов, он собрал целый музей. Он много что знает. Сегодня отдохните, а завтра поедем. В книге, которую Никонов издал, я заметил ряд неточностей и хотел бы указать на них ему.
А что отдыхать? Баня по случаю нашего приезда не была затоплена, вечер был холодный. Кум Митрофан вышел во двор и стал подгонять сиденье велосипеда под мой рост, а я сказала ему:
– Я не буду кататься долго. Я хочу до сна искупаться в реке. Когда холодно, и дует ветер, это всё равно теплее, чем ледяная вода горной реки и, когда выходишь из неё на берег, галька и трава даже обжигают ступни.
Деревенские жители очень нежные и я догадывалась, что Митрофан Коровин, если и купался мальчиком в нашей реке, то в промежутке от Петрова до Ильина дня, как разрешали ему родители. Я поблагодарила Митрофана за заботу и выкатила велосипед за ворота, задумавшись над его тяжестью. В городе у меня был «Аваланш». Здесь же не знают других велосипедов, кроме этих, будто из танковой стали, и даже дети гоняют на них, не понимая, с какой неуклюжей тяжестью они имеют дело.
Наладившись ехать в поля, я направила велосипед через старинный, сложенный ещё в царское время деревянный мост. Он был из смолистого листвяка, становящегося от времени только прочнее. Не очень быстро, насколько позволяли мне кривоватый руль и полустёртые педали, я помчалась по дороге, по которой когда-то проехал к Тихому океану наследник-цесаревич, а потом прошла с боями белая гвардия.
Митрофан мне когда-то показывал старинный, чудом сохранившийся снимок – статные боевые офицеры при амуниции прохаживаются по крестьянскому двору, стелется понизу солома, выдуваемая ветром из конских стойл. Тревога, с которой глядишь на снимок, помножается на тревогу гражданской войны, сквозь которую идут эти офицеры без армии рядовых.
Я миновала улицу изб разного самого достоинства и, выезжая в поле, оглянулась на жилище Митрофана, полностью и сумрачно утонувшее в черёмухах и еще недоцветших сиренях. Они составили в палисаднике такие плотные заросли, что, борясь за освещённость, были высоки сверх обычного. Возле леса я нагнала пожилую женщину с корзиной, замеченную мной в начале пути. Она оглянулась на шум колёс, и, о ужас! Я увидела на лице её санитарную маску, из тех, что стоят около двадцати рублей и из экономии носятся месяца по два.
– Снимите! – воскликнула я, равняясь с женщиной. – Дышите свежим лесным воздухом! Не слушайте телевизор, он лжёт про эпидемию!
– Да я его никогда не смотрю, — ответила женщина, останавливаясь и ставя тяжёлую корзину на землю. – И то правда, надо подышать.
Она приспустила маску под подбородок и добавила:
– Покупайте дачу у нас в садоводстве!
– Да что вы, — воскликнула я, – Я живу в городе, далеко будет ездить!
Женщина, видимо, не знала, как далеко отсюда любые города, и повторила:
– Покупайте дачу у нас в садоводстве. Что далеко-то? Совсем недалеко.
Может быть, она и была права, что недалеко, на земле же, не на небе. Я проехала ещё чуть вперёд, но дорога уже была совершенно не для велосипедных колёс, глинистая, она оказалась испорчена гусеницами тяжёлого трактора и затвердела после дождя орнаментированными отпечатками траков. Я развернулась, снова миновала женщину с тяжёлой корзиной, кивнув ей на прощание. И вскоре мне встретился в лоб суровый чёрный квадрацикл с водителем, упаковавшим свою голову в тяжёлый чёрный непроницаемый шлем, мрачно отражающий свет вечера. Что ж, с таким шлемом маска не нужна. Да и что за лицо скрывается за ним – неизвестно. Может, пёсиглавца.
Перед сном мы ходили с Гришей вдоль реки, потом я в ней купалась, а потом тётя застелила нам постели свежестираным пахнущим горной прохладой бельём и сказала ехидно:
– Принёс же вас чёрт!
А мы с Гришей ответили ей:
– Спасибо! Спасибо.
Гриша вышел во двор и открыл дюралюминиевые ворота, убрав тяжёлую перекладину, сделанную из ржавой водопроводной трубы. Нежного металла мы за нашим селом не знавали. Мы ехали в Закантус. Тётя проследила за нами и разве что не плюнула вослед машине. Завидовала нашей призрачной свободе? Она перекрестила пространство, в которое мы собирались удалиться, и произнесла:
– Ладно, езжайте!
Тут к нам подсел Митрофан Коровин. Под мышкой он держал издание о селе Закантус и собственные сочинения в двух обшарпанных гроссбухах.
– Зелёная зима у нас вся недолга, нам главней пережить белую зиму, – заговорил он, поёживаясь от холода, который пробрал его, пока он шёл до нас, одолевая порывы хлёсткого сырого ветра. – Я вспомнил ещё несколько стариков на низу села, которых мы можем опросить. Троюродную сестру мою Аглаю Васильевну и её двоюродного брата Михея Семёныча.
– Вы потихоньку составляйте список, Митрофан, – сказала я, – Чтобы тётя наша только не увидела его. К нашему следующему приезду и наберутся имена.
Гриша ездит без навигатора, не желая, чтобы тот руководил им, и мы, как всегда, сбились с дороги, не встретив указателей. Оказалось, указатели были размещены не там, где нам было бы нужно. В широком поле из окна машины можно увидеть сразу несколько дорог. Скоро мы уже ехали по той, что нам нужна, подчиняясь советам Митрофана, в то село, в котором мы не разу не были, всегда минуя его по пути на Байкал. К Закантусу у нас с детства было какое-то пренебрежение. А тут оказывалось, что и в нём люди живу крепкие, и с земли их, как и нас, не сдувает.
Мы поехали по улицам села, не имея адреса Никонова.
– Туда, туда езжайте, – махнул рукой Митрофан, как нам показалось, наобум.
Мы поехали по неасфальтированной улице, поднимая
глинистую пыль, уносимую порывами ветра к изгородям, заборам, домам, где латаным-перелатанным, где обшитым наново. Возле одного более или менее нарядного дома мы заметили разговаривающих женщин, одетых в домашнее, а ещё торец бревенчатой бани, на котором было написано «Библиотека». К брёвнам были прибиты полочки, на них в свободном доступе стояла классика, а поверху шёл защищающий её от осадков козырёк.
– Подскажите, пожалуйста, где живёт Павел Никонов? – обратился к женщинам, опустив дверное стекло, Гриша.
– Здесь живёт, – сказала та, что стояла поближе к открытой калитке. – Проходите, это мой, это к нам.
Собеседница её попрощалась с ней и пошла к себе, поглядывая на дорогую машину Гриши, какие здесь не увидишь. А мы вошли в чистенький дворик, справа от него было высокое крыльцо в избу, слева – низенькое в баню, за баней топорщилась оплетённая красноталом беседка под соломенной крышей, какие в диковинку в Прибайкалье.
Мы постояли посреди двора, и скоро откуда-то из огорода и со стороны реки вышел охотник Никонов.
– Здравствуйте, – сказал он, – вот, хочу восстановить рыбацкую лодку, что были у нас в старину. С печуркой и спальным отсеком. Я их ещё застал, но представьте, на берегу ни одной в целости не сохранилось. А здесь вот под навесом у меня музей, но я его закрыл целлофаном. Потому как из-за чёртовой эпидемии, есть она или нет, не знаю, никто к нам в село не приезжает. И школьников приводить запрещено. Вот-вот, смотрите! Здесь я собрал инструменты и фонари обходчиков железной дороги. У нас, оказывается, Иван Тугарин, обходчик, имел орден Трудового Красного Знамени. И мне достался его сигнальный фонарь времён войны.
Никонов снял с полки один из тяжёлых проржавевших фонарей и показал нам. По правую сторону висели хорошо выделанные чучела с рогами – лоси, изюбри, кабарга. Дальше под целлофаном виднелись красные знамёна и каски, и, как сказал Никонов, среди них была опознавательная гильза и жетон пропавшего без вести солдата из Закантуса, найденные и переданные в село поисковым отрядом из Белоруссии.
– Идёмте ко мне, – пригласил Никонов нас во флигель, качнув невысокую дверь слева от экспозиции, – Рассказывайте, зачем приехали. С Митрофанам я знаком, а вы кто такие будете?
– Да мы племянники двоюродные Митрофану будем, а Надежде Ивановне из поликлиники родные. А зачем приехали, сейчас расскажем.
– Мне и самому есть, что вам рассказать!
Никонов, а вид у него был решительный, тельняшка и капитанка, видно, он в юности служил во флоте, снял одну из трёх имевшихся на полках флигеля гармошек, растянул меха и пропел:
– У Байкала мы сидим
И селёдку кушаем.
Омуль нам не по карману,
Только волны слушаем.
Он достал объёмную тетрадь, такую же почти, что были под мышкой у нашего Митрофана:
– Отзыв о музее мне в неё потом напишите. Здесь у меня кто только не бывал. Иностранцы всякие. А я уже четырнадцать лет с мелиораторами борюсь.
– Вы нам можете вспомнить каких-нибудь стариков местных, которые про старину рассказать могут народным языком? – вклинился в возникшую паузу Гриша.
Серо-голубые глаза Никонова, яркие на лице с красновато-коричневым обветренным загаром, остановились на Грише.
– Подумать надо, – ответил он и продолжил о том, что его волновало и над чем он бился. – Четырнадцать лет мелиораторы работают на разрушение нашей экосистемы. На три месяца и четыре дня дают воду, которая миллионы лет текла свободно. У нас теперь постоянно горят торфяники. Кому-то надо наше село сжечь. Я ходил, смотрел, где удобнее заложить палы. Точно! Там их и заложили! Мы в самом зародыше остановили огонь.
Он снова взялся за неказистую гармошку и сыграл наигрыш.
– Я эту гармошку всех больше люблю. Мне её принесли старую, я починил, оказалось – самый лучший звук.
Вот, послушайте:
Я пою свои частушки
На свою же на беду.
Подскажите мне, где двери,
Я от вас сейчас уйду.
– Вы, наверное, и стихи пишите? – догадалась я.
– Пишу. О родной природе. Мы целый сборник издали и ещё хотим. Всё про наше село. Но я хочу дальше рассказать про мелиораторов. К нам лебеди двое прилетали. А нынче до трёхсот голов водоплавающих. Мы их с Микулихой-старухой защищали от ребятишек и вредителей. И что? График подачи воды с пятнадцатого мая, а птицы прилетели в апреле. Что им, об лёд Байкала стучаться? Ни одной у нас не осталось. А раньше куропатки забегали…
– Как это забегали? Куропатки летают! – взвился Митрофан. Он давно уже хотел начать разговор о недостатках книги, собранной охотником.
– Да, забегали! – решительно сказал Никонов, ставя гармошку на лежанку, во флигеле были две лежанки, а между ними стол, а на полках предметы старины. – Я видел, а ты не видел. Куропатки как курицы бегают. И вообще, все, у кого есть ноги, ими бегают. Вот видишь чучело? – он указал на отлично выделанное чучело крупной и яркой утки-огари. – Это огарь. У нас она зовётся турпан и живёт в дуплах.
– А вот у вас в книге написано, снова встрял Митрофан, – Что за вашим селом протекает река Шумная. Вот, неверно, у вас Шумной называют нашу реку Темлюй. Вот пройдите по руслу!
– Это правильно, – согласился охотник. – Ходил, знаю. Я что ли всё написал? Это коллектив написал. А я вот хочу со школьниками на лодках по нашим каналам пройти и все протоки показать, пока я живой. А мне не дают.
– А вы не с кем не согласовывайте. Вы тайно. Властям вообще ничего знать не надо, они только вредят, – подсказал Гриша.
– Вредят, это точно! Я сколько порогов оббил по поводу этой мелиорации? Начальники только рты разевают: «Не суйся не в своё дело». Мне говорят. Никому кроме меня не надо, чтобы всё было по уму.
– Моего племянника друг Василий Устрялов хотел на лодках здесь пройти, — тихонько сказал Митрофан. – Могу я ему подсказать, чтобы он к вам обратился?
– Можете! – кивнул Никонов и сбросил капитанку на стол. Открылись коротко стриженные тёмно-русые волосы с проблесками седины. Никонов был ладно скроен и точен в движениях, видно было, что и вправду охотник.
– Я сейчас хочу показать, какие неточности в вашей книге, — снова вступил Митрофан.
Мы поняли из его телодвижения, что он и из своего сочинения хочет зачитать Никонову. Я написала отзыв в тетради, Гриша расписался после меня и сказал:
– Нам ехать надо. Мы за вами вернёмся, дядя Митрофан.
– Я сам обратно на рейсовом автобусе приеду! – обрадовался Митрофан тому, что теперь отведёт душу, и никто не поторопит его. – Езжайте! Увидимся.
Никонов вышел нас проводить.
– А дети-то у вас есть? – спросила я, подумав о его одиночестве как личности.
– Есть! – бодро, как и прежде, ответил охотник. – Сын окончил сельхозакадемию, теперь без работы. Здесь же, в селе огородом своим живёт. И дочь окончила финансовую академию с отличием. Тоже работы нет, домой в Закантус вернулась.
Дорогие здесь ведут сквозь заболоченные, поросшие травой, ивами, а на возвышенностях соснами и берёзами, пространства. Мы с Гришей долго ехали незнамо куда, насколько быстро позволяло неровное и часто выбитое полотно. Кому нужны дороги в безлюдье? Кто здесь живёт, им тем более не до хороших дорог. Накрапывал дождь, потом разошёлся совсем. Нам это нравилось, как и всё здесь, не требующее внимания и не ждущее ответа.
Мы оказались на федеральной трассе и решили перекусить в кафе, отступившем от неё к дремучей лесистой горе. На кафе была бегущая строка «пандемия: только на вынос», но люди подъезжали и ели свободно. Когда мы вошли, за длинным столом сидело несколько дальнобойщиков. Мы заказали у хозяйки позы, увидев в витрине, что они свежеслепленные, и стали ждать. Обычно они варятся за двадцать минут.
Люди всегда предпочитают вкушать то, что имеет образ, а не размазано по тарелкам. Экран телевизора работал, но потом погас, и хозяйка объяснила, что он гаснет, едва только разойдётся дождь. Она была без маски, что внушало к ней доверие, и суетилась одна, а на заднем дворе побрякивал цепью крупный белый пёс. Вошли ещё люди и, увидев, что мы без масок, сняли их.
Хозяйка принесла нам, изрядно проголодавшимся, по пять дымящихся поз и по чаю с лимоном, и мы с Гришей поели молча. Потом Гриша позвонил тёте и попросил её затопить нам баню и зажарить леща. В телефон он улыбался, как всегда, неопределённо. Мы поехали обратно, думая о том, почему тётя делает пребывание у неё таким неприятным.
Продолжение следует…
Госпожа, Ясникова — Ваш рассказ прекрасен. Поздравляю!