Рассекая небо

Капли мозаикой рябили на стекле. Свет предвечерних фар, рекламные щиты, фонари. «Je pleure dans tes taxis, Quand tu brilles sous la pluie…» Кто написал эту чушь? Город в дожде в конце ноября… Нет ничего более грустного и серого. Даже в Париже.

Шофер весело рассказывал о своих невзгодах. Любимый провансальский выговор. От него веял ветер платановой аллеи Экс-ан-Прованса и бриз над скалами Кассиса.

Стоп-кадр. Семь лет назад так же ехал из Орли в центр. Мишель сидела рядом, сумеречно глядя в окно. Тогда, правда, лил ливень. Кондиционер не работал и через щель приспущенных стекол влага парила в салоне машины. Час назад еще было теплое январское солнце Ниццы, голубое небо, синие глаза, наполненные доверху четырьмя днями. Час спустя глаза стали серыми, впитав парижское небо.

– Ты же знаешь, что я тебя люблю.

Знаешь. Молчишь. Лгать не хочется. Вернее, не лгать, а говорить. И не твоя вина. И не ее. Рука ложится на колено. То ли движение, то ли судорога. Ноги сдвигаются, увеличивая пространство между обоими. Через пальцы бьет холодной струей. Отчуждение. Странно, что оно бывает таким близким.

Рю Монж. Угол Ласепед и ла Клеф. Гостиница напротив дома, где жил. Смотришь с четвертого этажа на свои бывшие окна. Со стороны. Ничего не изменилось. Только люди в окнах другие. Как прекрасно, что песочно-желтый камень менее изменчив. Спасибо тебе, Жорж Осман. Комната маленькая, кровать маленькая, цена огромная. Paris, je t’aime. Хоть ты остаешься верным своим правилам.

Напротив, на углу, булочная. Какие прекрасные эклеры! Вкус заварного крема чувствуется еще через года. Диагонально рыбная лавка. «Мсье, я уже в четыре утра на рынке. Иначе свежей рыбы не достать». Через квартал — мясник. Помнишь, пришел к нему в начале сентября и хотел купить фазана? Ну, хорошо, ты только приехал в Париж. Он, скорее всего, так и понял. Посмотрел на тебя серьезно, без улыбки снисхождения на губах. Белый фартук, темно-синяя рубашка, подкатанные рукава. Ушел в комнату за прилавком, вернулся с записной книжкой. «Мсье, я вас записываю под номером четыре. Да, сезон открывается, как вы знаете, в октябре, но лучше подождем ноября». В тоне нет издевки – благожелательность. Впервые в жизни узнаешь, что сезон охоты на фазанов начинается в октябре…

Маленькая кровать в комнате. Согласно описанию – двухместная. Вспоминаешь, часто читал, француженки – миниатюрные. Но ведь не до анорексии…
Стакан из ванной комнаты со щербинкой.

Наливаешь два пальца коньяка. Из дьюти-фри. Бутылка пластиковая, пол-литровая. Стеклянные были на литр, а что с ней делать?

Наволочка пахнет прачечной. Подушка упругая, продолговатая. В детстве они вначале казались странными – привык к четырехугольным, набитым перьями, что хвостиками пробивали оболочку и кололи лицо и шею. Греешь рукой стакан и пьешь маленькими глотками лежа. «Никогда так не пей! Захлебнешься!» Голос мамы – упругий, надзирательский – отскакивает от темных стен спальни. Той, твоей, детской. Ставишь стакан с водой на стул, что всегда рядом с кроватью, на горку книг.

Рывком поднимаешься. Приходящим в себя взглядом смотришь на циферблат. Еще час до встречи. Быстро, быстро! Горячий душ, потом минута холодных струй. Джинсы, коричневые туфли, белая рубашка. Подкатываешь рукава на ширину манжета до локтя. Не выше. Время? Да, успеешь. Вниз по лестнице, на улицу. Станция «Монж». С пересадкой до «Площади Конкорд». Бегом вверх по эскалатору. Дождь моросит, зонтик забыл. Да и не было его с собой. Не брал. Заходишь в кафе.

У стойки несколько мужчин, за стойкой девушка с усталым лицом, стрижка короткая, глаза бесцветные.

Столики. Пары, пары, пары. У окна она. Узнаешь по фотографии. Смотришь на нее и подходишь. Улыбается и привстает. Уголки губ вверх от замкнутой линии.
На часах – девять. Успел. Все начинается. Вовремя.

II

Конец ноября и дождь. Хорошо, что не проливной, а так – моросит. От этого, конечно, Париж не получает от меня бонусное очко. Скорее, стоит снять с него все десять и за погоду, и за то, что негр таксист, обещавший домчать до аэропорта в лучшем виде, потащился по всем существующим пробкам, исправно накручивая счетчик до неприличной, даже для Парижа суммы. Я готова к тратам: мне надо успеть улететь именно сегодня – знаю, меня ждут, а я не хочу заставлять долго ждать.

Спешу только я. На дороге тянучка за тянучкой, веселые хиты, любезно выискиваемые шофером на разных радиоволнах, не отвлекают – раздражают. Как и часы, напоминающие самым жестоким образом, что до вылета осталось слишком мало времени, а мы никак не выедем на Солнечную автостраду.

Не удивительно. Дождь же.

Дворники на лобовом стекле ритмично смахивают мокрую рябь. На боковых стеклах мелкие капли неторопливо собираются в ручейки, чинно прокладывая свой путь, местами сбиваются в более широкие речушки и стремительно сбегают вниз, словно испугались чего-то.

– Мадмуазель, – таксист вырывает меня из размышлений, – я высажу Вас здесь, Вы быстрее добежите из терминала в терминал ногами, чем мы будем еще тут ползти.

Протягиваю деньги с хорошими чаевыми. Зачем, ведь знаю, что уже опоздала и что только чудо… а кто верит в чудеса в полные двадцать один?

Хватаю чемодан и бегу. Бегу, хоть и не верю: натыкаюсь на людей, расталкиваю медлительных пассажиров. На чудо нет надежды, только на себя.

Стойка приема багажа закрыта.

Бросаюсь к паспортному контролю, нагло сую паспорт в окошко, наивно прячу за спиной громадный чемодан.

Пограничник долго разглядывает мою фотографию, несколько раз переносит взгляд с нее на меня и, наконец, с безразличным видом шлёпает печать.

Еще рывок – бегу к гейту.

Поздно…

Аннулирую визовый контроль, покупаю билет на следующий день.

Осталось позвонить тому, другому, и сказать, что приеду ночевать.

А тот, который ждет, догадается сам, что что-то случилось и придет встречать в то же время, но уже на следующий день.

Пока же надо опять нырнуть в такси.

Но город издевается, ему мало доставленных мне неудобств за сегодня: кто-то ловко опережает меня, мягко отталкивает в сторону и уже таксист забрасывает в багажник не мой чемодан, и не я усаживаюсь на заднее сиденье, а она – с отстраненным взглядом и он, заботливо закрывший дверь с ее стороны.

Полил ливень и нет зонта. Пара долгих, как минуты, секунд и я сажусь в следующее такси. Промокшая, с потухшим взглядом: еще одна долгая ночь на Монпарнас и дождь, черкающий, как карандашом, косые следы на окне.

Два разных дождя за день – разные следы на стеклах… разные следы в душе…

Семь лет прошло и больше никто не ждет рейс из Парижа.

Никто не ждет на Монпарнас.

А я не злюсь на город, вновь задержавший меня: еду в гостиницу напротив миниатюрного «Le p’tit muscadet». Прохожу мимо – не в этот раз: нужны эмоции и впечатления. Ныряю в метро, еду с пересадкой до станции «Площадь Конкорд».

Моросит – есть зонт и нужное мне кафе совсем рядом.

Свободный столик. Горячий чай и можно рассматривать посетителей пока он остынет и не будет обжигать рот.

Несколько мужчин у стойки, пары, одинокая посетительница за столиком у окна.

Ложечкой размешиваю чай, закручивая в обесцвеченный «водоворот» ломтик лимона.

В дверях он.

Быстро скользит по лицам.

Увидел.

Подходит и садится.

За столик у окна.

III

Темно-коричневый круглый стол. Стулья такого же цвета с ажурной спинкой. Перед ней уже холодная пустая чашка café-au-lait. На блюдце светло-коричневый полукруг пролитого кофе. Наверно с другой, ее стороны, на белой керамике, у края, кофейный след ее губ. В твоих пальцах ножка снифтера. То ли третьего, то ли уже четвертого.

Слова льются потоком. Ты ожидал неловкости? Скованности? Сжеванных фраз? Разговор бьет ключом. Ее голос. Так бывает очень редко, но ты молчишь. Слушаешь. Не из-за принужденного веления самому себе дать ей выговориться, чтобы прибавить очков в отдел «меня-никто-не-понимает-и-вот-наконец-один-и-вот-он-заслужил-со-мной-пойти-в-постель». Просто потому, что и в правду интересно. А альков у нее и без тебя вне всяких сомнений не остывает.

Вязь предложений накрывает узором. Рассказ ведет. Перескакивает с настоящего в будущее и завлекает в прошлое. «Он загорелый и в его загаре я вижу пляж в Таиланде, куда потом и поехала, и о котором мечтала всегда, когда была еще девчонкой в восьмом классе, у меня был препод по физике, ну вылитый Брюс Виллис, только умный…» Прошел уже час, два, а тебе нескучно.

Смех чистый, без наглой хрипотцы или заученной сдержанности. Громкий. С соседних столиков уже пару раз с удивлением смотрели в вашу сторону. Но взгляды не осуждающие, скорее завистливые. Лица без очков не различить, а надевать не хочется – смеющаяся Джейн напротив. Твоя близорукость на руку – отчетливо видишь каждую черточку веером от глаз, белые зубы, темные каштановые волосы оттеняют почти эльфийскую белизну лба. Такой знакомый британский альбинизм. Когда на пятом курсе сказал своей подруге-англичанке откуда-то из Норт-Йоркшира, что у нее мраморная кожа, она, приподняв брови и приспустив веки, отпарировала, что у натурального мрамора пигмента нет.

Месяца три назад познакомились в сети, на ленте друга. На какую-то его дурацкую шутку ты оставил такой же глупый коммент. Она подсоединилась. За два часа ветка переросла в дерево. На утро обнаружил ее запрос и принял. Кошечек и собачек не было. В неопреновом костюме выглядела русалкой с блестящей чешуей. В шортах и майке прижималась к скале, петли веревок зажимал карабин. Белые длинные ноги на зеленой траве, сбоку открытая книга и такая же бутылка. Люблю путешествовать, учиться не люблю. Переписка, потом звонки. Где увидимся? Где угодно, только не Лондон! Париж? Ты угадал! Я знаю одно место, мне понравилось в первый приезд, там и встретимся.

Мы здесь. Новое знакомство. Свободная охота. Помнишь, откуда это? В детстве читал о летчиках-истребителях. В войну поднимались в воздух парой – ведущий и ведомый. Когда не было четкой задачи, то просто взлетали – на свободную охоту. Тебе это нравится. Ты всегда был степным волком. Или стал им. Место, расстояние не играют роли. Чудесная упругая кожа рук и лица, чудесный разговор, чудесный момент. Ты этим живешь. Расстояния сжимаются в отрезок перелета, города и страны приобретают имена тех, кого ты там встретил. И любил?.. Да, любил. Там и тогда. А она смотрит на тебя, откидывает волосы со лба, которые сразу же снова его накрывают, и говорит. «Говорите, говорите, я молчу…».

Она заказывает вино, ты снова коньяк. Официант смотрит на тебя с уважением – вечерняя касса будет не убыточная. Ты все время молчишь, я много говорю, ты не устал? Протягиваешь руку и мягко покрываешь ее. Совсем легко. Знаешь, что не отдернет. Кисть медленно поворачивается. Теперь твои пальцы у нее на ладони. И ее пальцы сжимают твои. Мягко и легко. Улыбаешься, смеешься, смотришь в глаза. Уже обе руки в руках.

Мадам-месье, мы закрываемся. Возвращаешься в этот мир. Оглядываешься. У стойки бара последний стойкий мужчина допивает пиво. Девушка через столик внимательно смотрит на счет. Волосы у нее светлые, длинные, прямые…

Нет, перестань, это мой вечер. Тогда я плачу следующий тур, тут недалеко есть бистро, оно открыто всю ночь. Пойдем? Или… Да? Ты же завтра улетаешь? Да, прости, в последний момент идиотизмы работы. Прости, пожалуйста. Не страшно, главное – встретились, а я найду чем здесь заняться в следующие дни. Широко улыбаюсь – у меня в этом нет ни малейшего сомнения. Она улыбается еще шире. Это же не в последний раз? Ты что! Только начало. Мы идем? К тебе? Да. Пошли пешком.

У двери небольшой затор – стоечный француз галантно пропускает Джейн (у него усы моряка из Бретани, бычья шея и веселые глаза), ты уступаешь дорогу девушке со светлыми длинными волосами (черная куртка с косой застежкой-молнией кожаным валом сдерживает большую грудь, нос прямой, губы пухлыми подушечками). На улице любезно прощаемся с ними и желаем друг другу спокойной ночи.

Ты гулять любишь? Обожаю! Отсюда до меня минут тридцать хода. Я согласна. Но с условием – ты меня будешь целовать под каждым фонарем!

Город-светоч… А ты как-то и подзабыл, как много в нем фонарей.

IV

Я давно уже не чувствую неловкости, сидя за столиком одна – это так по-французски: перекинуться парой фраз с официантом, заказать первым делом чай, удивить его и рассмеяться от вида его ползущих вверх бровей, дополнить заказ и вернуть сердце garçon в привычный ритм.

Через некоторое время на столике уже стоит сырная тарелка и бокал десертного сладкого.

Стоило ли сразу брать графинчик – нет, я, кажется, ненадолго: просто хочу немного побыть одна и понаблюдать за другими.

Не торопясь, смакую каждый кусочек, просто наслаждаюсь едой. Начинаю с самого легкого сыра, оставляя пряный рокфор напоследок.

Парень у барной стойки заказал уже четвертый виски без льда и это за последние-то полчаса. Еще чуть-чуть и он рухнет на стойку.

Пара за столиком у окна оживленно беседует. А может, говорит только она – его вижу только со спины.

Зато те, справа от меня, сидят придвинувшись друг к другу. На столике перед ними по бокалу красного, его правая рука обнимает ее за плечи, а левой он держит ее за руку, пропустив свои пальцы через ее. Они молчат, иногда долго и нежно целуются.

Город влюбленных…

Как банально, но, видимо, стоит это признать.

Да, не было. Но, как говорится, если к вам не прижимаются в метро, это не значит, что в Париже нет метро. И если для меня город не стал Меккой любви, то почему он не должен…

Снова оглядываюсь по сторонам – дала себе слово не смотреть в смартфон, проверяя сообщения, и не отвечать на звонки.

Мой вечер. Мои мысли. И ни одной о любви. Ни о прошлой, ни о настоящей, ни о возможной. К своему стыду вспоминаю, что ни разу не побывала у mur des je t’aime.

Проверяю, как дела у monsieur-виски. Пропал. Надеюсь, пошел домой или к подружке.

Парочка, пьющая красное, просит счет.

За столик у окна, откуда периодически слышен громкий женский смех, несут вино и коньяк. Как здорово, что и у них там идиллия. Или это просто неловкость…

Нет, не хочу мудрить! И мне вообще нет до этого никакого дела – это просто «распахнутость» души и точка.

Зато у третьей пары за столиком в глубине кафе точно не все гладко.

Она смотрит в сторону. Он теребит пальцами салфетку, изредка пытается взять ее за руку. Безуспешно. Еще пару попыток с его стороны. Она рывком встает с места, кладет на стол скомканную купюру и быстро идет к двери. Он бросается следом, преодолевая преграду из официанта, вкладывая ему в руку явно большую сумму, чем его счет. Официант отступает – он не вправе препятствовать душевным порывам клиентов, тем более, за такие чаевые.

Что ж, это конец. Начало новой истории. И похоже, действо это доступно оказалось только мне и парню с усами-паклей, примостившемуся у бара.

Заканчиваю есть, еще немного сижу – в голове приятный вакуум, ни одной волнующей мысли, приятная нега. Неужели так подействовал бокал вина…

– Мадам-месье, мы закрываемся, – голос официанта возвращает в реальность. Прошу счет и щедрость моя сегодня не больше допустимой нормы – тот бедолага уже дал «на чай» за всех присутствующих.

Расплачиваюсь и к выходу.

Парень с усами-паклей (о, как же я не люблю усатых! Но разве это сейчас важно?) любезно пропускает посетительницу с постоянно падающими на лоб волосами из-за столика у окна (зачем делать такие неудобные прически? и зачем я думаю об этом…).

В дверях возникает неловкость: задумавшись, я вклиниваюсь между господином-усы и спутником громко смеявшейся красотки, невольно вынуждая его пропустить меня вперед. Очнувшись, ловлю себя на мысли, что ничего в нем не зацепило – раздражающих факторов нет.

Глоток свежего воздуха.

Зачем-то прощаемся все четверо, будто провели этот вечер вместе, желаем друг другу спокойной ночи.

Не спеша, иду в сторону метро. Останавливаюсь под фонарем, задираю голову вверх и закрываю глаза. Рот медленно расползается в улыбке…

Продолжение следует…