Аюша долетела до парикмахерской и остановилась. Постояла с открытым ртом, всматриваясь через стекло в усеянный волосами пол, в сидящего в одном из кресел толстого дядьку, над головой которого суетилась мастер, жужжа триммером, юля ножницами и маленькой расческой. Чтобы было лучше видно, Аюша пододвинулась к стеклу совсем близко, так что ей сплющило нос и губы.
«Опять окно сейчас запачкает, заслюнявит», — Татьяна привстала с кресла и легко стукнула полотенцем по стеклу. Аюша отшатнулась и застыла. «Вот дура-то, каждый раз так хлопаю, а она всё не понимает, думает, что ударю». Клиентов у Татьяны сегодня было немного, а сидеть до конца рабочего дня всё равно надо. Она повернулась к новому мастеру Олесе: «Нет, ну зачем? Диагностику ведь можно было сделать и выявить. Не дай бог со мной такое, я не знаю, что, но оставлять уж точно бы не стала, её и не воспитаешь никак».
От пролетевшей прямо перед лицом бабочки у Аюши захватило дух. Когда бы Аюша сюда ни приходила, почти каждый раз бабочка вылетала навстречу, как бы приглашая войти, но Аюша боялась, что её не выпустят обратно. А ещё она боялась, что бабочка перестанет её приглашать. И Аюша уходила, чтобы потом было куда вернуться.
Откуда-то издалека Аюша слышит материнский голос. Ей кажется, что мама Леля плачет и зовёт на помощь, как заблудившаяся девочка, как сама Аюша когда-то, когда не могла найти свой подъезд, не знала, что они живут на четвёртом этаже старой кирпичной пятиэтажки, пахнущей кошачьей мочой и жареной капустой.
Забеременела Леля поздно. До тридцати пяти никого к себе не подпускала, думая, что вымолит себе хорошего мужа, а мужу важно было достаться невинной. Но, несмотря на их общие с подругами усилия (каждое утро они читали молитву по соглашению за неё и ещё одну женщину), выйти замуж не получалось. С Тимофеем познакомилась в продуктовом магазине. Он ругался с кассиршей из-за ценника на водку. На товар была заявлена скидка, но через кассу она почему-то не проходила. Денег у Тимофея было в обрез. Леля доплатила, и Тимофей, матерясь и на ходу открывая бутылку, пошёл к выходу. На улице он догнал Лелю и предложил помощь по дому. Леля купила ещё водки и повела его к себе.
Аюша родилась в душном июле, в самом его конце. Леля, не зная, кто родится — УЗИ она делать не стала, вдруг ребёнку повредит — решила, что если будет девочка, то назовёт Иулией. Когда первый раз увидела немного приплюснутый маленький носик дочери, укрепилась в своей мысли, такую по-другому и не назвать. Пока любовалась плоским, как ей казалось, слежавшимся в утробе затылочком, открытым, как у птенчика, ротиком, короткой шейкой со складочкой и косенькими голубыми глазками, врач и акушерка о чём-то перешёптывались. Через три дня Леле сообщили.
Аюша бежит к матери, расправляя руки, как крылья. Аю, аю, аю. Аюша знает и другие слова, но это ей нравится больше всех остальных. Леля обнимет, погладит по кое-как остриженным её неумелыми руками волосам на плоском дочернем затылке, вздохнёт, спросит саму себя: «Это кто опять от мамы убежал? Это Аюша убежала? Ай, как не стыдно Аюше». А вечером на прогулке Аюша снова вырвет свою руку из материнской, снова с криком пронесётся мимо рынка, снова будет ходить около парикмахерской и стеречь свою бабочку.
Олеся уже достригла последнего клиента, подмела волосы, почистила ножницы, расчёски, сложила их в ящик тумбочки, убрала в шкафчик фен. Когда вышла на крыльцо затащить в помещение напольный баннер, увидела девушку-Дауна, которая приходила днём. Та опять прилипла лицом к их окну и повторяла какие-то звуки. Олеся подошла и взяла её за руку. Ладошка была мягкая и холодная. Девушка посмотрела на Олесю и улыбнулась. Аю, аю, аю.
«Сейчас помоем голову и начнём стричься, вот так. Наклони пониже, не бойся. Это шампунь, мы его сейчас смоем. А это кондиционер, мы его тоже сейчас смоем. А теперь я тебя вытру. Хорошо, только не вертись. Теперь вот сюда, в кресло». Олеся достаёт ножницы, расчёски, фен, и, замирая от какой-то странной радости, подбадриваемая улыбкой Аюши, начинает состригать прядь за прядью.
Аюша понимает: произошло то, чего она так боялась и одновременно ждала. Наверное, выбраться ей отсюда не удастся, но она и не хочет. Жалко маму Лелю, она опять будет звать на помощь и плакать, думая, что Аюше плохо, но Аюше хорошо. Аюша теперь сама, как большая куколка, сидит в большом чёрном коконе в крутящемся кресле и качается, готовясь превратиться в бабочку. Над её головой порхают ножницы и расчёски, жужжит триммер, летает фен, витает сладкий флёр лака для волос, и Аюше кажется, что она вот-вот взмоет под потолок.
Мама Леля, испуганная и растрёпанная, вбегает в зал как раз в тот момент, когда Олеся снимает с Аюши парикмахерскую накидку. Ну что же вы, не видите, какая она? У неё и денег-то нет. Да мне и не надо. Как не надо? Возьмите, вот, можно без сдачи. Не надо, я просто так подстригла.
Аюша-бабочка, покружившись вокруг мамы Лели, хочет сказать ей важные слова о том, что домой она скорее всего уже не вернётся, но беспокоиться за неё не надо, она теперь будет жить здесь. Мама Леля опять начинает плакать, и Аюшу как будто прибивает к земле ветром. Она сердится, кричит, но быстро смолкает. Она вдруг вспоминает о том, что, если она здесь останется, ей некуда будет возвращаться. И она соглашается, гладит маму Лелю по голове. Кто опять от мамы убежал? Это Аюша убежала? Ай, как не стыдно. Аюша больше не будет. Аюша берёт свои слова обратно, так их и не сказав.
