На основе реальных событий
Темнота… Не булгаковская «тьма, пришедшая со Средиземного моря …», а непроницаемая, могильная, глубоководная, густая, вязкая, как смола, Темнота с большой буквы, Темнота-субстанция, Темнота-хозяйка заполняла собой все пространство, не оставляя места даже самому завалященькому, случайно залетевшему фотончику. Наверное, именно так, до первого «да будет свет!», выглядело то самое первозданное «нечто-ничто», в котором не было ни времени, ни пространства, ни материи, ни энергии – НИ-ЧЕ-ГО. Хотя как вообще что-то могло «выглядеть» в таком абсолютном мраке? Гипотетический наблюдатель мог бы подумать, что находится в космической черной дыре. Или на дне Марианской впадины. Или, на худой конец, в пещере Лейхтвейса. Если бы … если бы он не слышал прерывистое дыхание и неуверенные шлепки босых пяток по полу.
Как в старом детском стишке, «шаг – остановка, другой – остановка…». И вдруг – удар, яркая вспышка, сдавленный крик боли и испуга! И стал свет …
Да … такому началу позавидовал бы даже сам великий Хичкок.
* * *
«Сегодня определенно не мой день, и уже точно не моя ночь!» – подумала Оля, глядя в зеркало. Потом посмотрела на часы, и снова – на себя. В полном соответствии с классикой, зрелище было жутким, грустным и душераздираюшим!
Огромная шишка над левым глазом росла с каждой секундой. Она ритмично пульсировала изнутри, и казалось, пытается вырваться из головы наружу. Прикасаться к лиловеющему новообразованию было больно, но породивший его минутой раньше удар головой был стократ больнее.
Это ж надо было так умудриться: в СВОЕЙ (плоть от плоти!) РОДНОЙ (кровь от крови!) квартире, где выросла «от и до …», где могла вслепую отличить каждую половицу по ее скрипучему «голосу», и каждый выключатеь по его упрямому норову, со всего маху в темноте налететь на невесть откуда возникший дверной косяк! Оля реально видела искры из глаз – ту самую яркую вспышку — и даже слышала характерный электрический треск. Хотя, может быть, так трещала ее невезучая голова. Да, конечно, шрамы украшают, но такая «бижутерия» ведь не для женщин! Этот болезненно-травматический опыт и в детстве не вызвал бы у нее восторга, а сейчас… Ей, «ягодке опять», на которую безотказно оборачивались все двуногие особи мужского пола от двадцати пяти до семидесяти, ходить с подбитым глазом?! Такой абсурд и в самом кошмарном сне представить было невозможно. Просто «глад, мор и семь казней египетских»! Вот уж точно, Never Say Never Again.
«Хотя… Если бы так приложилась носом, то все могло быть гораздо хуже!». Тонкий и аккуратный носик, конечно, не пережил бы такого жестко-жестокого столкновения с дверной реальностью. Но утешение было не очень убедительным, потому что красивая левая бровь, самоотверженно принявшая на себя этот косяк, была не менее дорога пострадавшей.
Критически оценив в зеркале меняющиеся на глазах контуры, рельеф и цвет повреждений, жертва домашнего самонасилия почувствовала, что нуждается в немедленном утешении. Понятно, что в пустой квартире в три часа ночи посочувствовать ее беде могли разве что задумчиво тарахтящий о чем-то своем холодильник и настойчиво отбивающий секунды водопроводный кран. Но в Калифорнии-то сейчас пять вечера!
Предусмотрительно включив все имеющиеся в наличии источники света и передвигаясь очень осторожно, Оля отыскала телефон и, прикоснувшись к зеленой иконке “What’s App”, нашла нужный контакт. В каких-то недосягаемых космических высотах какие-то никому не ведомые ретрансляционные спутники несколько секунд деловито перебрасывали сигнал друг другу, и наконец принесли назад встревоженное «алло».
— Я тебе сейчас включу камеру, только ты не падай сразу в обморок от того, что увидишь, – сообщила Оля трубке и незамедлительно привела обещанную угрозу в действие.
— Oh, my God! Что это?! – оценила зону разрушений сестра Оксана из своего «прекрасного далека», – Вы что, с Липой обмывали продажу квартиры?
— Если бы! Покупатель не пришел.
— А, значит, вы решили с горя напиться по этому поводу и не поделили бутылку?
— А что, других сценариев развития событий ты не видишь?
— Я вижу: эй) почти заплывший глаз, би) шишку размером с хороший лимон – у меня на бэкъярде таких крупных нет, и вдобавок – си) эту «картину маслом» скоро украсит огромный синяк. Вряд ли ты могла с кем-то подраться. Значит, или упала, или обо что-то ударилась. Но в трезвом состоянии у тебя вполне нормальная координация движений. Следовательно?
— Следовательно, следователь из тебя еще тот! Я пошлепала ночью в туалет, а свет не включала – не хотела сон прогонять. Очень торопилась, чтобы поскорее вернуться под одеяло. И тут об дверь лбом — бом! Зато спать мне теперь совершенно не хочется.
— Бедный Олик! Больно было? – в гамлетовской интонации единокровноутробной родственницы наконец послышалось сочувствие.
— Не то слово, но, надеюсь, хуже не будет.
— Как оптимистка и мать бойцов-близнецов, хочу тебя обнадежить – будет еще хуже!
– Куда уж хуже?!
Правый глаз пострадавшей расширился в изумлении. Окончательно заплывший левый сохранял невозмутимое спокойствие.
– Что значит «куда»? «Свет мой, зеркальце» завтра тебе всю правду расскажет и покажет, – заинтриговала Оксана и деловито перевела разговор на насущно-бытовую тему: – Так что с покупателем? Он передумал?
— Нет, вроде бы. Просто попросил перенести все на завтра, какие-то у него там срочные дела возникли. Я, понятно, не стала настаивать, чтобы он не догадался, что других претендентов на квартиру нет. А то бы еще меня по цене подвинул, хотя оставляю ему в квартире все, как есть. Заходи и живи. Когда бы я морочилась с продажей всего этого барахла разной степени древности и износа? Хорошо, хоть лишний день есть в запасе, я же все-таки послезавтра уезжаю.
— Помню, конечно, – свойственная программистам способность удерживать в голове массу, казалось бы, лишней информации, а также организованность и рациональность заметно отличали Оксану от старшей сестры. – Ты, небось, и вещи уже собрала?
— Да. И так, знаешь, приличненько набралось. Рука не поднимается выбросить наши с тобой прописи и школьные табели, которые хранила мама, плюс фотографий целая куча, девчачьи дневники с журнальными вырезками и открытками, даже несколько твоих студенческих конспектов прихватила. Это так мило! – Оля улыбнулась, на что лиловеющая шишка возразила сердитой пульсацией. – В результате имеем мечту советского книголюба-макулатуросдатчика — горы килограммов бумаги. Столько и в три приема не увезти. Так что — все. Прощание славянки!
Вздохнув, Оля запела знаменитый марш, но шопеновского трагизма было в этом больше, чем агапкинской жизнерадостности.
— Значит, вы с Липой-таки выпили?
— Я тебя умоляю! Бутылку шампанского на двоих. Тем более – наше «Артемовское», такое вкусное и такое недорогое. Да мы при каждой встрече по чуть-чуть выпиваем. А встречаемся каждый день. Наверстываем упущенное. Кто знает, когда еще увидимся!
Липа – Лиля Павленко – была ближайшей школьной подругой Оли. Да что там школьной! Они с рождения жили в одном подъезда, ходили в один детский сад, и были настолько неразлучны, что все соседи и знакомые называли девочек одним словом «О-ля-ля».
— Так что ты эти свои обидные намеки бросьте, — подытожила обсуждение обстоятельств травмы пострадавшая. — Это просто несчастный случай.
— А лед у тебя есть? Ну, или что-то холодное?
— Откуда? В холодильнике так пусто, что и мышь бы не повесилась – не на чем. Хотя, кажется, в морозилке был доисторический кусок курицы. Или мамонта – сейчас уже не разберешь.
— Достань его, приложи к синяку и держи, сколько сможешь. Если есть форма для льда, налей в нее воды и заморозь. Или на улице снега собери. Первые двадцать четыре часа надо холод прикладывать постоянно.
Пока младшая сестра через два материка и один океан деловито давала инструкции, Оля вернулась на кухню, опасливо обогнув коварный дверной косяк. Искореженное куриное бедро действительно сиротливо пряталось в вечной мерзлоте пустого морозильника. Оно идеально подошло по размеру, полностью накрыв «зону поражения».
— Вот так и держи, – одобрила Оксана, участвовавшая в процессе через камеру телефона. – Ты теперь прямо как императрица Сисси. Она делала себе маски из свежей телятины, чтобы оставаться молодой и красивой.
— Так то же из свежей. Да еще и телятины.
— У нее просто замороженной курицы не было, равно как и морозильника с электричеством. В общем, держи on and off, а я позвоню завтра, как проснусь, и полюбуюсь на тебя, Кутузов ты моя!
Практический совет — это единственное, чем родная сестра могла помочь в беде. Ну и реликтовые останки продукции местной птицефабрики тоже вселяли какую-никакую надежду.
Оля мужественно прижала обледеневшую загогулину к левой брови и слегка взвизгнула от боли и обжигающего холода. Смотреть на себя в зеркало не хотелось. Да и смысла не было. Она погасила в кухне свет, подошла к окну и оставшимся во временном одиночестве глазом посмотрела во двор. Темный, безлюдный, неухоженный, он был совсем не таким, как в радостных детских воспоминаниях. В доме напротив в единственном окне горел свет. Кому-то почему-то не спится … Пожилой человек со своей бессонницей? Или какие-нибудь молодожены, которые еще и не родились, когда Оля жила в этой четырехэтажной мариупольской «сталинке»? Она уехала отсюда тридцать лет назад, и за это время приезжала всего несколько раз на несколько дней. А этот приезд — почти наверняка последний.
* * *
Когда пострадавшая проснулась, ее левое верхнее веко уже приобрело выраженный лиловый цвет, распухло еще больше, и глаз под ним был в два раза меньше, чем его двойник на другой стороне лица. А когда около шести часов вечера позвонила Оксана, лиловый цвет стал больше походить на сине-зеленый, и эта синюшность расползлась вокруг глаза, разукрасив уже и нижнее веко
— Ну что, синячишь? – поприветствовала старшую сестру младшая.
— Как видишь.
— Как же ты такое лицо будешь погранцам предъявлять? Ты ведь летишь? Ничего не изменилось? Документы на продажу оформили?
— Да, все в порядке. Пришел сегодня парень. Все сделали, так что завтра на поезд и в Киев, а послезавтра – на самолет и в Лос-Анджелес.
— Я помню.
— Не сомневаюсь. Представлаешь, Липа самолично номинировала меня на титул «Мисс ЛДНР».
— Класс! Не в бровь, а в глаз! – весело скаламбурила Оксана. – Володь, подойди, посмотри на нашу королеву красоты Мариуполя и окрестностей.
— Упс! Это ты удачно приложилась! Ну, а чем спасаешься? – участливо поинтересовался Олин зять.
— Замороженой курицей.
— Это, конечно, эффективно, – одобрил Володя, – но, если аптеки еще работают, купи троксевазин и бадягу.
— Что купить?
— Это такие мази, очень полезные при ушибах и травмах.
— Не знала, что ты был хулиганом.
— Увы, не довелось. Но я играл в теннис, а заехать себе ракеткой в глаз – это, можно сказать, элемент обязательной программы. Названия записала?
— Запомнила. Бадягу – так уж точно. Все, давайте прощаться. Побежала в аптеку. Не знаю, в котором часу они закрываются, а как-то не хочется новый год с таким «бланшем» встречать.
Уже захлопнув дверь и спустившись на пару ступенек, одевшаяся, как бывалый солдат, за сорок пять секунд, Оля вспомнила, что не выключила телевизор. «Да ладно, пусть бубнит, возвращаться — плохая примета. И я ведь только туда и назад…»
* * *
Аптека, которая в «школьные годы чудесные» работала в соседнем доме, как ни странно, по-прежнему была храмом здоровья и гигиены, хотя многие знакомые с детства магазины, мастерские, киношки и прочие центры советского культурного досуга сменили свой профиль.
Стометровку от подъезда до освещенной двери со стилизованной змеей над чашей Оля старалась пробежать побыстрее, потому что на улице было морозно, и дул сильный ветер. Для синяка это, конечно, хорошо, а вот для его обладательницы, уже привыкшей к мягкому калифорнийскому климату, – не очень.
Опустив голову, чтобы не привлекать любопытных взглядов, и мелко семеня по скользкому тротуару, Оля так торопилась, что буквально врезалась в мужчину, который подошел к аптечным ступенькам одновременно с ней. Хорошо хоть это препятствие не имело острых углов.
— Ой! Простите, пожалуйста, – только и смогла пробормотать «мисс ЛДНР», стараясь не смотреть на незнакомца.
Они вместе поднялись на три ступеньки, и мужчина открыл входную дверь, пропуская виновницу инцидента.
«Ну зачем же так бессовестно меня рассматривать? – мысленно отметила она пристальный взгляд посетителя аптеки. – С другой стороны, на алкоголичку, которую лупит муж, я вроде бы не похожа. Поэтому ему и любопытно. А собственно, какая мне разница, что он думает?»
Сразу от входа они разошлись в разные стороны – мужчина пошел к рецептурному окошку, а Оля – к «готовым формам».
— Добрый вечер! – по-американски привычно улыбнулась Оля дородной аптекарше. – Мне, пожалуйста, бадягу и этот… Трак… Тракс… — она замялась и указала на свой левый глаз. — Не помню названия. В общем, чтобы помогло.
— Первый раз? – посочувствовала работница лекарственного фронта. Оля кивнула, подтверждая ее предположение.
Извлеченные из недр аптечного пространства, на прилавок легли две продолговатых коробочки.
— Троксевазин. И бадяга. Что-нибудь еще нужно?
— Нет. А как часто мазаться? – осведомилась Оля.
— Поочередно. Бадягу – на десять-двадцать минут, затем смыть. В упаковках есть инструкции, почитайте внимательно. Сто тридцать гривен.
— Спасибо большое. Что бы я без вас делала!
— На здоровье, – откликнулась провизор. – Заходите, если что.
— Надеюсь, не понадобится.
— Поначалу все надеются, – со знанием дела заверила «айболитка», и вздохнув, добавила тише. – Ох, мужики- мужики, чего мы им только не прощаем!
Конечно, суждение аптекарши о возможной причине травмы было для Оли не более важным, чем взгляд мужчины, с которым она столкнулась на входе, но роль жертвы мужского насилия показалась ей уж слишком примитивной, и слегка взбодрившееся самолюбие иронично зафантазировало.
— Ой, и не говорите. Если бы просто с дружками бухал, то ладно. Но любовницу-то как ему простить?
Жрица микстур и таблеток сокрушенно всплеснула руками:
— Еще и любовница?! Вот кобелина неблагодарный!
— Ага! Стерва такая, это она меня и уделала, – и «жертва насилия» осторожно прикоснулась к эпицентру надбровной радуги.
— Да что вы? Ничего себе, – сострадательное изумление аптекарши уже просто зашкаливало.
— Так ото ж! Пришла домой пораньше, а они там на диване вовсю кувыркаются! – фантазия уже фонтанировала вовсю. — И ведь, гад такой, со мной бревно бревном, всунул-высунул-уснул, а тут – просто Камасутра какая-то! Я на двадцатом году семейной жизни и понятия о таких позах не имела. И вот он, конечно, «ты все не так поняла, я сейчас объясню», а она хватает бутылку шампанскую и на меня! «Вали отсюда», кричит, «он со мной теперь будет!», и бутылкой меня хрясь! Ох, как же больно было!
— Молодая?
— Да что ж я ей, в паспорт смотреть буду? Ну, стройная такая, резвая, спортивная. В общем, сцепились мы. – Оля слегка перевела дух, настолько реальной получилась картина сражения. Нужен был еще эффектный финальный мазок, и он нарисовался. – Кое-как схватила ее за волосы и голую вытолкала за дверь. И шмотки за ней выкинула.
— Ай-яй-яй! Муж-то, конечно, говорит, что в первый раз такое с ним?
— Говорить-то он говорит, да кто ж его слушает! Сейчас, говорит, пойду и ноги, говорит, ей на твоих глазах оторву за то, что она тебя ударила. Оторвет он, как же! – Оля даже сама удивилась, настолько эмоциональным и естественным получился этот монолог.
Краем правого, «рабочего» глаза она заметила, что провизор рецептурного отдела, отпускавшая лекарства по длинному списку единственному покупателю, поглядывает в ее сторону, явно прислушиваясь к скандальной истории. И чуть повысила голос, чтобы «галерке» тоже было слышно:
— А я говорю, если за ней пойдешь, домой можешь не возвращаться. И удочки, говорю, твои выкину, и лодку на куски покромсаю! Никуда не пошел, конечно. В ногах валялся, прощения просил.
— Вот уж точно – седина в бороду, бес в ребро! Хорохорятся все, на девочек заглядываются. Хотят себе доказать, что еще о-го-го. Даже когда у них стоять только бутылка может. Потом-то, конечно, к женам возвращаются, потому что… Куда же еще?
Оля не собиралась обсуждать проблему безальтернативности выбора дальнейшей судьбы для мужчин неопределенно-критического возраста, которых имела в виду аптекарша. К тому же, она достаточно развлекла себя таким перформансом, поэтому решила «похилять на коду», как говорят музыканты.
— Да, действительно, – сказала она неопределенно. – Еще раз спасибо. Пойду мазаться. До свиданья.
Мужчина, тот самый, методично складывал коробочки, пузырьки и тюбики в пластиковый пакет. Случайно или намеренно, это заняло у него ровно столько времени, чтобы подойти к выходу одновременно с Олей. «Сильный пол», как ему и положено, снова открыл для нее дверь, и представительница «слабого», пробормотав под нос неразборчивую благодарность, быстро вышагнула на очень холодную и уже очень темную улицу.
А вот торопиться вприпрыжку по скользким ступенькам она не стала. Ну, чтобы не рисковать оставшимися здоровыми частями тела. Поэтому незнакомец легко ее догнал и даже галантно подал руку, чтобы помочь спуститься.
— Оль, где это ты так ударилась? — неожиданно спросил он, когда «мисс ЛДНР» уже готова была повернуть в сторону дома, в котором ей предстояло провести последнюю ночь.
Оля остановилась. Она была совершенно уверена, что видит «аптечного незнакомца» впервые. Откуда же он знает ее?
— Не узнаешь? – Судя по молчанию и растерянному выражению лица бывшей местной жительницы, ей нужна была «помощь зала». Мужчина широко улыбнулся, довольный произведенным эффектом: – Посмотри внимательно, я – Костя Тополиди.
Да, само по себе имя она знала. Память начала поспешно отматывать годы назад, и постепенно в ее мысленном «проявителе» нарисовался образ одноклассника Оксаны, скромного «серенького» мальчика, на лице которого, казалось, были только очки и нос. Конечно, Оля знала всех соучеников сестры, ведь два года разницы в возрасте – это всего ничего. А «младшенькая» всегда с охотой рассказывала о своей «внутриклассовой борьбе» – делах, удачах, конфликтах и ухажерах, и поэтому все они были и на слуху, и на виду – школа-то одна! Но, пожалуй, именно об этом мальчике Оксана рассказывала немного. Если рассказывала вообще.
— Костя Тополиди? Вот уж ни за что бы не узнала!
Оля была искренне изумлена. Неужели этот ухоженный, уверенный в себе, успешный (судя по пальто, прическе и зубам) мужчина – тот самый невзрачный «ботан»? Или оне его с кем-то путает?
— Я так рад тебя видеть! Вот это встреча! Слушай, а как там Оксана? Где? А ты какими судьбами в наших краях? Если у тебя есть полчасика, может, где-то посидим, поговорим, согреемся? Можно тебя пригласить?
* * *
В ближайшем кафе было чисто, тепло и уютно. И пусть колченогий столик, честно старавшийся угодить «и вашим, и нашим», за свою долгую трудовую жизнь никогда (судя по следам на пластиковой столешнице) не видел скатерти, но кто же обращает внимание на такие мелочи на фоне ароматно дымящихся чашек, вазочки с пирожными и двух маленьких рюмок с якобы «Реми Мартен»?
— Здорово ты тех теток разыграла, — одобрил аптечный экспромт бывший «ботан» после первого глотка «за встречу». – Ну, правильно, ты же – артистка!
— Артистка … вся осталась в далеком прошлом! Я почти не вспоминаю об этом, – Оля не кокетничала, так оно и было.
Звезда школьных дискотек и перестроечных комсомольских собраний, обладательница самых лучших оценок, самых красивых платьев, самых длинных ног и ресниц, всегда хотела стать актрисой. Плюс еще и имя у будущей кинозвезды было звучное – Ольга Ольшанская.
Так что пока ее одноклассницы крутили романы, влюблялись, разочаровывались и снова влюблялись, «самая-самая», во всяком случае, по ее собственному мнению, девочка школы оставалась невозмутимой, неприступной и недосягаемой для парней «на районе». Она метила выше и дальше. Поэтому сразу после школы рванула из Мариуполя в Москву. И, совершенно неожиданно для всех поступила в знаменитую «Щуку». Понятно, что провинциальные кавалеры для нее просто перестали существовать. Впрочем, как и все остальные. Ну, или почти все. В смелых мечтах она видела себя на «красной дорожке» Каннского кинофестиваля рядом, например, с Шоном Коннери или Джеком Николсоном.
— Разочаровалась в профессии? – тактично осведомился Костя. – Мы все так гордились тобой!
— Просто обстоятельства оказались неблагоприятными. Я же закончила училище в девяносто третьем. Никто ничего не снимал. Старая киношная система полностью развалилась. Актеры, даже настоящие звезды, поголовно сидели без работы. Ты, наверное, уже и не помнишь, но тогда снимали так называемое «кооперативное» кино. Деньги отмывали. Те проекты, где можно было хотя бы попробоваться, никуда не годились, да и требования, которые выставляли режиссеры и продюсеры, чтобы попасть в картину, — ну, ты понимаешь — были для меня унизительными и неприемлемыми. Однажды все-таки удалось сыграть роль даже не второго, а какого-то восьмого плана, но когда я увидела готовый материал, то пару дней просто рыдала. Права была Фаина Георгиевна, – «сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность».
— Так чем же ты занималась?
— Борьбой за существование. Надо было как-то жить в столице, выглядеть соответственно, чтобы вызывать к себе интерес, да еще и «быть в тусовке», чтобы иметь хоть какие-то шансы на кинокарьеру, иначе – чемодан, вокзал, Мариуполь. Ох. Костя, чем я только десять лет не занималась, и как только не пыталась продержаться и пробиться! Увы, мое умение выразительно читать Бродского в оригинале оказалось никому не нужным и благополучно осталось при мне. И когда я поняла, что мой киношный поезд ушел, то решила, что неплохо бы успеть на следующий. Следующий в другом направлении.
— Ну, похоже, что успела.
— Почему похоже?
— Ты выглядишь превосходно! Почти не изменилась!
— Даже с этим фингалом? – Оля состроила недоверчивую мину, но искренняя оценка интересного мужчины была приятна.
— Ну, это же ерунда. Все пройдет, и ты станешь красавицей пуще прежнего.
— Ой, да перестань, пожалуйста. Пуще прежнего не буду.
— Ну, если сравнивать с сегодняшним состоянием, точно будешь, — Костя снова ослепительно улыбнулся.
«Черт, до чего же он обаятельный! Это он так изменился или все-таки изменилась я?»
— А почему мы говорим только обо мне? Ты-то как? – это действительно интересовало бывшую «звезду микрорайона».
— Ничего особенно интересного. Поступил в ДПИ, на четвертом курсе женился и сразу после дипломирования уехал с семьей жены в Израиль. Там снова пошел учиться. Работал. Кое в чем преуспел, а пару лет назад получил неплохое предложение из Штатов. Перебрался в Калифорнию и сейчас пытаюсь преуспеть там.
— Стоп! Подожди! Я правильно поняла – ты живешь в Калифорнии?
— Да, в Bay Area.
— А здесь что делаешь?
— Здесь родители. В Израиль они ехать не захотели из-за климата, а в Америку пока не могут. К тому же, недавно маме поставили, скажем так, не очень хороший диагноз. Ей предстоит сложная операция, и не одна. Я приехал, чтобы их поддержать и как-то, по возможности, контролировать происходящее. Мама мне не все говорит. Поэтому надо было самому обсудить положение дел с врачами. Думал везти ее в Израиль или в Германию, но после консультаций решили оперироваться здесь. Вот только что покупал все необходимое по списку.
— Когда операция?
— Послезавтра.
— Значит, ты в Марике надолго?
— Не загадываю. Посмотрим, как все пройдет, как дальше будут события развиваться, что нужно и можно будет предпринять. А тебя сюда каким ветром занесло?
— Приехала продавать квартиру. Вернее, изначально приехала в Украину в командировку. Наша компания рассматривает возможности инвестиций в аграрный бизнес. Ну, и меня, конечно, как здешнюю уроженку, включили в переговорную группу. Все намеченную программу мы выполнили, и мои коллеги помчались домой к своим рождественским елочкам. А я, пользуясь случаем, задержалась, чтобы продать квартиру. Все равно она пять лет пустует.
— Почему пустует?
— В четырнадцатом году родители на лето, как обычно, приехали к Оксанке погостить, а тут такое началось, что решили не возвращаться, пока все не утихомирится. Подали документы на воссоединение семьи. А потом получили «грин кард», привыкли, и теперь обратно не торопятся. Да и моложе не становятся. Такие расстояния преодолевать уже тяжеловато. Поэтому мы решили, что от этого чемодана без ручки – квартиры – пора избавиться.
— «Грин кард»? Значит, Оксана тоже в Штатах? Я вроде бы что-то слышал об этом … или мне кажется, что слышал?
— Да, она там давно. Замужем. У нее американское гражданство, а у меня – два племянника.
— И где она живет? Вернее, где они все живут, и родители тоже?
— В Калифорнии, – Оля внимательно проследила за реакцией визави и с улыбкой добавила «контрольный выстрел»: – Как и я.
— Где именно в Калифорнии? – Костя не улыбался.
— В Сан-Франциско.
— То есть, мы с тобой живем примерно в часе езды друг от друга?
— Не знаю, тебе виднее. Но это забавно, правда?
— Забавно? Я бы другое слово подобрал.
— Какое?
— Надеюсь, меня не сочтут бестактным: ты замужем? – за годы прежней жизни в Израиле Костя уже привык отвечать вопросом на вопрос.
— Нет. Всегда влюблялась не в тех.
— Дети?
— Нет. По той же причине. – Оле показалось, что эта информация прозвучала чересчур драматично и смутила собеседника, поэтому осмотрительная леди поспешила «подсиропить» сказанное: – Мой бывший американский муж не хотел добавлять наследников к своим уже имеющимся. Но я к нему – без претензий. А как у тебя?
— Сын и дочь, уже совсем взрослые.
— Значит, у тебя стабильный брак. Поздравляю, это – отлично!
— Не совсем. Когда дети разъехались по своим университетам, мы с женой поняли, что нас больше ничего не связывает. И расстались. Без сцен, страстей и упреков. «Спокойно и просто», как в романсе Прозоровского.
— У Прозоровского они встретились, – смущенно пробормотала Оля, чтобы разбавить репликой эту, вдруг ставшую такой неловкой, мизансцену. Ощущение, будто она вынудила соседа по столику, и, как оказалось, по месту жительства, сделать неприятное признание, слегка царапало внутри, словно она пыталась проглотить кусок сухарика. Беседа определенно требовала оживления, и очень желательно – жизнеутверждающего.
— А я всегда верю, что все перемены – к лучшему. И надо к ним соответствующим образом относиться. Знаешь, я вот сейчас приехала в Марик, хожу, езжу теми же маршрутами, по тем же улицам, что в детстве. Только не хватает плакатов типа «Люблю тебя очень, мой город рабочий». Смотрю на то же серое море, но вижу какие-то розовые сны. Такое впечатление, что мне снова семнадцать, как в песне «Чайфа», что не было прожитого, что жизнь дала мне второй шанс, и все можно начать сначала. Снова с самого начала. У тебя такое бывало когда-нибудь?
— Вы будете смеяться, – процитировал Костя старый анекдот, – но вот после твоих слов появилось такое же ощущение.
Он мечтательно-грустно улыбнулся и нерешительно продолжил.
– Я ведь был влюблен в тебя в школе. Даже не то слово — влюблен, просто бредил тобой днями и ночами. Особенно, ночами.
Он пристально посмотрел на Олю, опустившую глаза, будто ждал реакции на свое откровение. Конечно, от услышанного произнания она не задохнулась от счастья и не прятала хрестоматийный блеск в глазах. Да его, в общем-то, и не было. Особенно, в левом. Ей просто стало бесконечно жаль себя семнадцатилетнюю, получившую от жизни кучу болезненных тумаков только потому, что упрямо отказывалась видеть реальную картину мира и реальную ценность людей рядом с собой. Хотя, конечно, как и любой жизненный опыт, все эти удары, синяки и шишки судьбы были полезными. Вчерашняя «гуля», хоть и другого рода, тоже может оказаться полезной. Во всяком случае, ее обладательнице хотелось на это надеяться.
— Жаль…. Что я не догадывалась, – подняла она голову и осторожно повернулась так, чтобы синяк как можно меньше портил некогда прекрасное юное лицо.
— Да, ладно. А если бы ты и знала, что бы изменилось? В тебя же все старшеклассники были влюблены, куда уж мне, пацану … – бодро прокомментировал Костя безнадежное отсутствие собственных любовных перспектив. – Небожительницы всегда неприступны и недоступны. А кота в сапогах у меня не было. Но я все-таки надеялся привлечь твое внимание. Дважды напрашивался рисовать стенгазеты вашего класса к каким-то событиям. И очень старался как-то пооригинальнее это сделать. Думал, ты увидишь и заинтересуешься «господином оформителем».
— А я и не знала, что ты рисуешь.
— Почему-то я не удивлен … – улыбка вполне тянула на голливудскую, но была слегка грустноватой. – Я занимался в художественной студии десять лет, – почти извиняясь добавил он. — А что ты вообще обо мне знала? Оксана что-нибудь рассказывала?
— Да! Ты хорошо играл в шахматы, – неожиданно вспомнила бывшая владычица подростковых грез. – И сейчас… рисуешь?
— Куда там! На более важные дела не всегда времени хватает. Уже забыл, когда кисти или карандаш брал в руки. А вот в студенческие годы даже подрабатывал летом шаржами на набережной. Наверное, сотни их нарисовал. Ну-ка, посиди вот так, не шевелись. Свет хорошо падает, — он достал из кармана ручку и взял со стола салфетку.
— О, нет, это не лучшая идея, – запротестовала Оля. – Как выражается моя подруга Липа, я выгляжу «не алё».
— Липу я помню, а для дружеского шаржа ты выглядишь в самый раз. Доверься художнику.
Первый штрих лег на салфетку так быстро, что потенциальная натурщица еще не успела выработать линию поведения. Начать капризничать и препираться – можно нарушить доверительную атмосферу разговора, а согласиться – значит, пойти на поводу у глупой затеи.
«Но меня-то это уже не испортит. Да и показывать я этот «портрет» никому не буду. Не с собой же он его заберет. А если захочет забрать, что мне его, из рук вырывать? Но если мы больше не увидимся, то не все ли равно, как он этим шаржем распорядится? Если мы больше не увидимся… Не увидимся? Неужели?», — так и не договорившись с собой, Оля наблюдала за уверенными движениями художника. И буквально через несколько минут перед ней лежал очаровательный шарж, который модель назвала про себя «чудовищная красавица». Да, без синяка было бы лучше!
— Нравится? – осведомился автор.
— Очень! Особенно – фингал.
— Как же ты все-таки умудрилась эту красоту заполучить?
— Ударилась о дверной косяк. Но, как ты знаешь, у меня уже есть средства скорой помощи.
— Ускоряющей, — поправил умник. – Недели две походишь с радугой на лице. Даже демократично, по-нашему, по-калифорнийски.
— Особенно для офицеров пограничной службы, которые будут сверять мое лицо с тем, что в паспорте. Я же завтра уезжаю, – на самом деле Олю гораздо больше интересовало, какое впечатление эта информация произведет на собеседника здесь и сейчас, чем послезавтрашняя реакция на ее внешний вид пограничников в Борисполе.
— Завтра? – Костя на секунду замер. – А можно я тебе позвоню, когда вернусь?
Они оба были уверена в ответе, и списки контактов в обоих телефонах тут же обогатились на одну запись.
Оля и дальше бы с удовольствием сидела за этим столиком, и даже позировала бы, выскажи Костя желание еще порисовать. Но вмешалась суровая правда жизни:
– Мне нужно бежать, к маме вот-вот придет медсестра, там столько процедур, лекарств и уколов! Прости, пожалуйста, не смогу тебя сейчас проводить, но после девяти можем погулять по морозу. Или еще где-то посидеть в тепле.
– Можем, – согласилась недоступная когда-то «небожительница», – Мы же совершенно совершеннолетние.
* * *
Вернувшись в уже бывшую свою квартиру, Оля еще из коридора услышала знакомую мелодию из «Джентльменов удачи». «Ну, да. Каждый год в телевизоре те же лица, те же песни, те же фильмы», – под эту мысль, на ходу раздеваясь, она направилась к сложенным в аккуратную стопку школьным реликвиям. И почти сразу нашла то, что искала — свой поблекший портрет, нарисованный карандашом на тетрадном листе. Он много лет прятался в какой-то общей тетради сестры, поэтому вчера неожиданно обнаружившая портрет модель сама ссобой обсудила несколько возможностей его происхождения. И все их отбросила, как неубедительные. Но версия, возникшая четверть часа назад, нуждалась в немедленной проверке. Вот! Так и есть! Странная витиеватая подпись автора под портретом почти тридцатилетней давности была точно такой же, как под шаржем, сделанным сегодня.
Оля долго рассматривала рисунок, как будто видела себя другими глазами – глазами влюбленного мальчишки. Потом отложила листок и подошла к зеркалу. Но не стала рассматривать подбитый глаз, а закрыла его рукой и сделала шаг назад, чтобы увидеть себя во весь рост.
Конечно, количество лет не переходит в качество, но… Овал лица все еще в порядке, фигура тоже, а сердце… Эй, сердце, тебе же не хочется покоя?
«Если все сложится удачно, мы встретимся с ним в Калифорнии. И, может быть, вместе встретим старый новый год. Или китайский новый год. Или еще какой-то повод придумается. Главное, чтобы вместе. Этот год, который начнется через несколько дней, обязательно должен быть удачным! Ведь как красиво идут цифры – два-ноль-два-ноль!»
«Три-четыре!» – продолжил телевизор ее ритмичный счет. Отраженный в зеркале, он в …надцатый раз показывал Доцента, делавшего зарядку в холодной бесхозной квартире. И в …надцатый раз один из его подельников выпалил свое «Вот дает! Видно, он здорово башкой треснулся!».
-Эт’ точно, – с интонацией красноармейця Сухова сказала Оля своему отражению. – Видно, я здорово башкой треснулась!
