Игорь таскает меня за собой по всему Берлину. Я рада, что он взял меня с собой. Остаться сейчас дома одной было бы слишком неправильно. А так, так кажется, что все абсолютно нормально. Ну что тут такого? Гуляем по Берлину.

С кем-то встречаемся, где-то сидим, снова идем и заходим в странные помещения, кафе, клубы. Днем ночные заведения кажутся такими же не выспавшимися, такими же потрепанными и несвежими, как и хозяева, позевывая, лениво открывающие двери, приглашающие нас внутрь. Я не сильно слежу за разговором. Я не знаю этих людей и понимаю, что Игорь не хочет, чтобы я встревала в разговор. Я наблюдаю за ними и пытаюсь угадать их судьбы. Это не так-то просто. Хотя они больше похожи на бомжей, это владельцы каких-то площадок и клубов. Они хрипло смеются и рассуждают о рекламных кампаниях и прибыли. Худые и одинаковые, одетые в какую-то мешковину, некоторые с фенечками, с кольцами на длинных костлявых пальцах. Они все курят какую-то дрянь. От этой дряни кружится голова и хочется скорее выйти на улицу. Я с тоской смотрю на Игоря, а он, похоже, хорошо знает этих людей. Они сердечно обнимаются, и он обещает скоро опять зайти. Хорошо в этих людях то, что они не пристают ко мне. Спрашивают «Кофе? Пиво?“, ставят пепельницу и уже разговаривают с Игорем не спеша, ни о чем и обо всем сразу. Какие-то ничего не значащие имена,  чужие истории.

Вечером мы вместе приходим домой. Алекс открывает дверь. Он уже в домашних джинсах и очередной футболке, конечно из Hard-Rock-Cafe.

— Привет, Алекс. Ты уже дома? А это, это — Игорь. Он музыкант из России. Мы познакомились с ним, когда ужинали с Селеной. Он поживет у нас пару дней. Ты же не против? Так получилось, что ему негде пока остановиться.

Алекс вообще не против. Алекс, как всегда, рад и сразу переключается на Игоря, набрасывается на него со всей своей счастливой энергией, начинает рассказывать Игорю, что он тоже немного музыкант. Говорит, что у него с друзьями своя группа была, и они иногда репетируют, точнее репетировали, пока он не встретил меня и у него теперь совсем нет времени. Может быть когда-нибудь потом, может после свадьбы… А он так любит музыку. Показывает на свою футболку.

-Ты знаешь Hard-Rock-Cafe? Я бываю в этом кафе в любом городе мира и везде покупаю футболку на память. Может быть мы с тобой что-то вместе сыграем? И как тебе Берлин? А какая погода в Санкт-Петербурге? Да, неужели так холодно. А у нас смотри, ласково смотрит на меня, – у нас цветут крокусы, а ты, – он берет меня за руку и смотрит в глаза, – ты сказала Игорю, что раньше никогда не видела такие цветы?

Игорь сидит молча. Я еще ни разу не видела его таким вежливым и улыбающимся. Мужчины пьют пиво, а потом водку за встречу и очень приятное знакомство. Игорь слушает, как Алекс сбивается и снова начинает играть одну и туже песню на гитаре …zu spät- zu spääät….»* – поют они уже хором. Утром Игорь и Алекс уходят вместе. На прощание Игорь говорит мне, пока Алекс во дворе заводит машину:

— Он нормальный мужик. Для немца он вообще – отличный парень. Тебе повезло, а ты –дура и сучка. – Игорь смотрит на меня уже знакомым злым взглядом.

Он меня презирает? Мне становится весело, говорю ему:

— Скажи что-нибудь новое?

Он забирает свой чемодан и хлопает дверью. Я зачем-то поворачиваю ключ в замке на несколько оборотов.

Вечером за ужином Алекс спросил:

-А где же Игорь?

— Он не придет больше.

— Почему не придет? Что случилось?

— Он уже нашел, где жить.

— А почему он не пришел попрощаться?

— Потому что я с ним поссорилась. У нас разные взгляды на жизнь. Да, наверное, как-то так…

Алекс оторвался от еды и внимательно посмотрел на меня:

-Тебе не кажется, что у тебя талант портить отношения с хорошими людьми? Сначала ты сказала, что что-то не поделила с Алиной, и она даже не осталась на свадьбу, а теперь вот – Игорь. Зачем ты так?

***

Скоро, очень скоро свадьба. Скоро свадьба, а значит приедут родители. Всего-то и осталось  – десять раз поспать, десять раз прожить бесконечный день, и они будут здесь. Мои мама и папа. Я не могу пока впустить в себя эту радость. Я запрещаю себе думать об этом, но это выше меня. От одной мысли начинает  щипать в носу. Мама и папа приедут – и все будет хорошо, как в детстве. Я и не думала, что буду по ним так скучать. Я не видела их сколько? Три месяца? Это, оказывается, очень много. Кажется, что прошла целая жизнь. Странная чужая жизнь, где нет мамы и папы. Я же так стремилась к свободе, прочь от рутинных затасканных будней. А оказалась не готова к  разлуке. Нечаянная мысль о доме подталкивает к горлу комок, заставляет дрожать голос и наполняет глаза воспоминаниями. Целые озера воспоминаний и нежности. Стоит нечаянно моргнуть, и озера выйдут из берегов, расплескаются по щекам, подбородку. И будет уже не остановить этот поток, это наводнение – спасайся кто может! Слишком больно оказалось любить на расстоянии. А раньше можно было и не замечать. Ну зачем замечать то, что и так всегда рядом? Пока жили вместе, я и не задумывалась, что это так просто – можно прийти к маме, положить голову на колени и успокоиться в тепле рук. Меня нет – я в домике! Слушать голос, опять чему-то поучающий, пусть в сто раз правому и не правому одновременно, просто слушать голос. Какая же это роскошь –  быть рядом и слушать голос. Папа, который сидит на своем законном месте. Место  стало удобной, продавленной за годы впадиной на диване. Место, на котором я сворачиваюсь калачиком. Оно и мое любимое место. От папы и даже от его впадинки на диване веет настоящим спокойствием. Папа и добро – синонимы. В его речи не существует обидных «тебя предупреждали, о чем ты думала». Папа и мама занимаются привычными вещами, – разговаривают на кухне, смеются, смотрят телевизор. Оказывается, это вовсе не привычные вещи — это вещи, о которых я буду вспоминать с озерами в глазах. Буду отгонять эти воспоминания, чтобы вдруг не сорваться, не броситься туда, откуда так стремилась вырваться. Так не может быть постоянно. Это должно когда-то пройти. Я сумею. Разве я не считала себя сильной, даже жесткой? Я жесткая женщина с озерами в глазах. Только не моргнуть. Только бы не моргнуть. Не сейчас.

Алекс, как обычно, развил бурную деятельность. Составляет поминутную программу.

— Мы встречаем родителей, отвозим вещи и сразу идем в ресторан к нашим индусам. Мы же обещали им, что обязательно зайдем с твоими родителями.

Алекс ждет моего одобрения и делает пометки на листочке:

— В этот день они, наверное, уже устанут. Так что просто посидим вечером дома, будет время спокойно пообщаться. На следующий день предлагаю посетить мою работу, познакомлю с коллегами.

Алекс опять поднимает глаза от плана:

— Покажем твое самое большое зеркало? Расскажем с чего начался наш роман?

Ставит галочки и продолжает:
— Потом, думаю, надо встретиться с Селеной и вместе пообедать в том китайском ресторане, где мы были, когда нас так замечательно сфотографировал тот парень. Ну, тот, который приехал с группой на семинар. Помнишь, его звали Joe Love? Или это псевдоним? Все равно, здорово, что именно он нас так удачно тогда снял — это моя любимая фотография.

Алекс наклоняется над столом и дотягивается до полароидного снимка. Рассматривает его, рукавом протирает невидимую пыль и продолжает:

— Дальше, если будет хорошая погода, предлагаю пойти в…

Я со всем согласна. Я так благодарна Алексу в этот момент. Он хочет порадовать моих родителей. Он умеет и знает как. Я уверена, что мама с папой будут от всего в восторге. Особенно, конечно, от такого заботливого зятя. Я слушаю Алекса и кутаюсь в уютное облако счастья, плыву в нем по уже привычным для меня улицам, держу за руку папу и маму. А как им понравится наша квартира? Наверняка понравится. Не может не понравится. А я покажу маме все мои наряды и, если ей что-то подойдет, я сразу же подарю ей. Нет,  лучше – я пойду с мамой по магазинам и куплю ей все, что она захочет. Буду смеяться, как она охает, рассматривает ценники, отказывается «не надо, дорого, мне не к чему, мне правда ничего-ничего не надо…». Буду счастлива! Буду её дразнить, ворчливо ругаться «мама, это копейки, прекрати, пожалуйста» и куплю незаметно все, что ей понравилось.

А с папой я поеду в Bauhaus – царство для мужчин с руками или даже без оных. Если есть голова, то с таким подспорьем справится любой. Представляю, как папа будет ходить по строительному мегаполису и грустить глазами на полки. Он, наверное, даже представить себе не мог, что бывают такие чудесные дрели,  сундучки со всеми строительными „прибамбасами“. Я знаю, чем его удивить. Что может быть для мужчины лучше электродрели-шуроповерта? Для мужчины, неоднократно разобравшего-собравшего мебель для переезда, самолично воздвигшего дом на даче –все на гране подвига, – монумент ручному труду ценой бессонных ночей и жестких мозолей. Папа обязательно скажет: „Эх, дочкин-почкин, бывают же чудеса!“

Осталось десять дней…

Мы идем вдоль озера. Алекс приобнимает меня за талию. Со стороны мы молодая счастливая пара. Я начинаю говорить раньше, чем успеваю подумать. Именно слова, а не давно забытые поступки могут оживить и расковырять, разбередить то, чего совсем и не надо сейчас: „Алекс, зачем ты читал мои письма в электронной почте?“

Алекс выдерживает взгляд.

— Я хотел понять тебя. Знаю, это звучит глупо…

— Зачем тогда?

— Я не знал, как быть с тобой. Я тебя не понимаю. Что мне делать, чтобы стать ближе к тебе? Я думал, что, может быть найду ответ в письмах. Но ты права, мне ничего не дали твои русские письма. Я открывал одно письмо за другим и пробегал глазами строчки. Такие же непонятные, как и ты. Я разговаривал с тобой. Я говорил с этими письмами, спрашивал, много раз спрашивал: о чем ты думаешь? Какие у тебя чувства ко мне? Чего ты хочешь? По Алексу видно, что он ожидает от меня сочувствия и понимания. Может быть даже ждет, что его обнимут и пожалеют.

— Ты же никогда не разговариваешь со мной по душам. Ты держишь в себе что-то, чего я не могу понять. Помнишь, ты писала мне тогда, еще в Уфе, по электронной почте? Каждое твое письмо заканчивалось на «искренне Твоя». Почему ты писала «Твоя» тогда и не стала моей теперь? Теперь, когда мы скоро станем мужем и женой.

Я не люблю патетику, меня раздражают выпячиваемые переживания и вместо сочувствия, мой голос становится жестче.

— Я писала «Твоя», потому что так пишут в конце любого письма, и ты это знаешь не хуже меня. Почему ты перекладываешь то, что хочешь слышать на то, что я не имела в виду?

Алекс не уловил смену моего настроения и продолжает давить на жалость:

— Я хотел, чтобы ты именно это имела в виду. У меня есть все, все твои письма. Я их все распечатал и храню, иногда перечитываю. Алекс достал бумажный платок, вытер глаза и увлекся продуванием носа.

— Я так понимаю, что письма от Франка ты хранишь там же?

Алекс вздрогнул как от неожиданно резкого звука и застыл. Мимо пробежала чья-то суетливая собака. Алекс проследил за ней глазами. Собака полностью завладела его вниманием. Тихо, обращаясь к собаке:

— Ты знаешь? Откуда ты знаешь?

Собака ничего не знает и очень занята запахами, убежала, задрав хвост, догонять своего пожилого хозяина. Алекс поворачивается ко мне:

— Откуда ты знаешь?

— Тебя волнует только ОТКУДА я это знаю?

— Я не мог отдать тебе письма. Почему он тебе пишет?

— Опять не правильный ответ. Как ты мог не отдать мне мои письма? И почему ты меня тогда сразу не спросил, почему он мне пишет?

— Я не решился. Я боялся, что ты скажешь что-то, чего я не смогу слышать. Тогда, в самую первую нашу встречу именно он пошел тебя провожать ночью. Вы оба тогда ушли, и ни тебя, ни его я в тот вечер больше не видел. Что я должен был думать? Ты знаешь, что я тогда пережил? Ты знаешь, что со мной происходит, когда я об этом вспоминаю?

— И поэтому ты позвонил ему?

Ни собак, ни людей на дорожке. Некуда отвести взгляд и не на чем сосредоточиться. Я понимаю, что он не готов. Он не думал, что я узнаю, и не готов к этому разговору. Он говорит первое, что приходит в голову, и, видимо правду:

— Да, я звонил ему. Я спрашивал его, что между вами было. Я сто раз спрашивал его, что между вами было… — Алекс уже кричит.

— Я его спрашивал, а он смеялся надо мной. Он говорил, что если мне что-то кажется, то я должен спросить у тебя. Вся его манера говорить… Он издевался надо мной.

— А чего ты ждал? Что он станет с тобой откровенничать?

Алекс вздыхает и продолжает уже более уверенно:

— Я сказал ему, что мне все равно, что между вами было. Сказал, что мы скоро поженимся, что ты дала согласие, что ты меня любишь.

— И на этом всё?

— Сказал, что у тебя русская виза, и если мы не поженимся, то тебя выгонят из Германии. Сказал, что если он будет тебя искать, то испортит тебе и мне будущее.

-Ты сказал ему, что меня выгонят? Из-за него? У меня в голове начинают быстро мелькать разноцветные блики. Вспышки огненной или солнечной активности? На улице оставаться опасно. Сгорит все живое.

— Ты не понимаешь, как сложно мне было с ним говорить, –продолжает вполголоса Алекс, –Если бы ты знала, чего мне стоило позвонить ему.

Алекс молчит и смотрит на носки своих начищенных ботинок. К одному пристал старый, еще осенний, наполовину истлевший лист. Алекс пытается очистить ботинок, балансирует на одной ноге и повторяет еле слышно:

— Я просто не хотел, чтобы он нам помешал.

Вспышки солнечной активности застилают глаза. Я уже не понимаю, о чем я говорю, кому, зачем. Я кажется кричу или я, наоборот, холодно чеканю каждое слово?

-Ты  хотя бы догадываешься, как подло ты поступил? Как ты мог забирать письма, написанные мне? Как ты мог звонить чужому человеку и выспрашивать его про какие-то наши отношения? Ты же позоришь себя, ты унижаешься! Неужели, это не ясно? Я не смогу тебя уважать и любить после этого! Это низко. Это подло, слышишь? Это очень-очень подло. А самое страшное, что ты, похоже, даже не понимаешь, насколько это подло. Тебе жалко себя, ты не можешь понять меня и тебе кажется, что это и есть оправдание твоим поступкам? Ты почему-то, вот так, легко, решил за всех… Решил за меня, когда неожиданно предложил жениться, решил, что я тебя когда-нибудь полюблю, решил за Франка, что он переспал со мной и будет тебе мешать. Ты не имеешь права! Слышишь, ты не имеешь никакого права вмешиваться в чужую жизнь. Ты никогда и ничего не добьешься своими подглядываниями, шпионством, звонками! Ты хотел узнать, что было у нас с Франком? Ты, действительно, мог спросить меня! Я хотела его в ту ночь, но он не захотел. Он пожелал мне спокойной ночи и ушел. Слышишь, он ушел, а ты ему звонишь и скулишь в трубку «Что между вами было? Что между вами было?!»

А хочешь я скажу тебе, что было? Ну, например, между мной и Игорем? Тем самым Игорем – твоим „другом» и „прекрасным человеком»? Почему-то здесь ты решил  доверять и не следить за нами? А напрасно, напрасно! Надо быть верным самому себе и последовательным. Это же именно то, чем ты гордишься? Я изменяла тебе с Игорем! У нас дома! Несколько раз! Мне нравилось! Я хотела, чтобы ты пришел и застал нас!

Я перевожу дыхание и жду, когда перестанет стучать сердце. Оно бьется где-то совсем не там, где положено: отдает в горло и виски. Голова кружится и не хватает дыхания.

— Ну, вот, пожалуйста, все как ты хотел – разговор по душам! Ты все еще хочешь на мне жениться?

Я разворачиваюсь и иду по дорожке вдоль озера. В голове, как в перекипевшей кастрюле почти ничего не осталось, кроме ошметков пены по краям. Ошметки моей так и не начавшейся благополучной жизни…

*Песня немецкой группы Ärzte «Zu spät» (слишком поздно).