Мой день
***
Проживаешь день, как будто шьешь одеяло в технике пэчворк, из лоскутов разной формы и разного цвета. Чаще всего эту работу у тебя забирает кто-то Незримый и шьет, не смыкая глаз, а ты прожил этот лоскутный день и уснул, и, видишь, сны.
Сны никто не сшивает, это какая-то другая техника, как будто на холст выливают одну за другой банки с краской в хаотичном порядке, и краска стекает по стене, устремляясь к плинтусу, утверждая этим расслабленность твоего тела и конечность любого сновидения.
***
Идешь по Бутовскому полигону, точнее, по мемориалу. Справа и слева фамилии расстрелянных, по середине полоса яблоневого сада, уцелевшего с тех самых пор. Выхватываешь какую-то из фамилий, произносишь вслух, понимаешь, что за каждой из них жизнь, оборванная замешкавшейся смертью (неужели сейчас? – спрашивает Смерть, Да – односложно отвечает выстрел на все возникающие и впредь не возникающие вопросы).
Беру с с земли яблоко, еще не дозрелое, рот вяжет прыснувшая кислость. Подхожу к колоколу и не решаюсь дернуть за язык. Вокруг безмолвие, безлюдье (не считая, меня), и я стараюсь раствориться до состояния тени на гранитной стене. Не отпускает вопрос, почему 2 июня 1938 года был расстрелян только один человек – Титов Андрей, 1893 года рождения. Я, наверное, узнаю, почему так, но потом. И позвоню в колокол.
***
Днем читаю записки жены декабриста Волконского – Княгини Марии Волконской. Она адресует их внукам. Ровным, ни разу не сбивающимся голосом свидетеля (не самого восстания, а жизни в ссылке) она говорит и со мной. Нельзя сказать, что это чтение поддерживает меня, оно снова расшатывает нервы и накрывает новой волной узнавания. Княгиня пишет:
«Действительно, если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладёт голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое».
Одна из моих педагогов говорила, видя как моя межбровная морщинка непонимания вновь обострялась: «Глотай, глотай, переваривать будешь потом».
Вот я и глотаю, глотаю, глотаю, глотаю всё: и свидетельства прошлого, нефильтрованные, а также приукрашенные литературной обработкой, свидетельства нынешнего дня, где люди бегут в бомбоубежище, кто-то, рискуя жизнью, спасает свою собаку из оккупированного (неважно кем) города. А Незримый шьет, набирая скорость, в его руках разномастные лоскуты, в которых умещаются массы людей, и маленькие, крошечные лоскутики-лилипутики, на которых чуть видна плохо проявленная, еще теплящаяся жизнь.
Один человек пишет в запрещенной сети на своей стене:
«Я русский фотограф, художник, историк. Я умираю в Питере по адресу Рубинштейна 30 домофон 3 кв 2 второй этаж. Нуждаюсь в помощи, хотя бы посидеть со мною».
Под постом 211 комментариев и 1 тысяча репостов. Люди готовы помогать на расстоянии, кто-то хочет приехать, и наверняка уже приехал и помог. Кто-то пишет, что у человека проблемы с психикой и с алкоголем, кто-то высылает переливающуюся всеми цветами радуги открытку с изображением Николая Чудотворца, люди готовы помогать друг другу, маховик помощи запущен. Так же как они готовы уничтожать друг друга, всё строится по одним законам. Кто-то пускает с горы это пылающее красное колесо, и оно выжигает всё вокруг и летит, летит, летит всё дальше и дальше, вглубь, в дебри, добираясь до сердцевины.
Вечером поступил звонок от одной очень хорошей актрисы с просьбой срежиссировать патриотическую программу и поехать с ней на новые территории. Отказался, сказав, что чувствую выгорание и не готов заниматься такой серьёзной темой, я в этом ничего не понимаю, сказал я, пожелал удачи и повесил трубку.
Я глотаю, глотаю, глотаю и уворачиваюсь от красного колеса.
Перед сном смотрю на неотвеченное сообщение в вотсапе. Мне его прислал мой папа, который был у меня в заблокированных и каким-то образом обошел блокировку. Он прислал мне ссылку на видео, где Валентин Гафт читает свое стихотворение:
Мамаша, успокойтесь, он не хулиган.
Он не пристанет к Вам на полустанке.
В войну (Малахов помните курган?)
С гранатами такие шли под танки.
Такие строили дороги и мосты,
Каналы рыли, шахты и траншеи.
Всегда в грязи, но души их чисты.
Навеки жилы напряглись на шее.
Что за манера — сразу за наган?!
Что за привычка — сразу на колени?!
Ушел из жизни Маяковский-хулиган,
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтоб мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли Туда,
Взяв на себя все боли наши, раны.
Горит на небе новая звезда —
Ее зажгли, конечно, хулиганы.
Наверное, мой папа тоже хочет думать, что он – хулиган. Наверное, он им и является, потому как только сам человек решает, кем ему быть. Как хорошо называть себя хулиганом, романтизировать этот образ, ставя себя в ряд с великими, и думать, что ты в этом ряду смотришься не вставным поблескивающим зубом, а вполне себе органично.
Что он мне хочет сказать этим сообщением? Я – не хулиган и вряд ли им буду. Наверное, мы никогда не поймём друг друга. Я ничего ему не отвечу, мне нечего пока ответить. Но этим же вечером отправлю письмо незнакомому человеку в место заключения и буду ждать ответ. Вообще, все из нас ждут ответа. Благой вести. Все.
***
Я – лоскут, в котором переплетены нити мамы и папы, всех моих родственников, дедов, бабок, занимающих разные позиции, хулиганов и джентельменов, простых баб и голубокровных барышень, карателей и жертв, жертв и карателей. Я чувствую, как в меня входит игла. Тугая боль, удар молнии. Я сглатываю и часто дышу.
Меня кто-то вертит в руках. Неужели Незримый? Нет, это тот, перед кем Незримый сам склоняет свои колени. Опять боль. Стежок, еще один, темп нарастает, я глотаю, глотаю, глотаю. Я пришит. Намертво. Я закрыл глаза, чтобы попытаться уснуть. А завтра утром я их открою и выйду на границу нашего общего с кем-то шва. Это будет завтра. А пока мой день кончился.
Рассыпающийся я
Прошли три года с того момента, как меня чуть не убили.
В 2021 году я мог уйти из жизни и не увидеть ничего того, что изменит жизни многих после февраля 22-года, когда такие слова как «смерть», «убило», «ужасно больно» , «скорбим» войдут в наш обиход, мы видим их в запрещенных социальных сетях и стараемся всеми силами (наверное, здесь уместно всё же не обобщать, говорить за себя, чтобы не оскорбить полярные мнения), я стараюсь уберечь себя от привыкания к новой реальности, где кровь и боль — фиксирующий состав рассыпающегося от неудобных вопросов – зачем? почему? доколе? – большого израненного тела войны, где каждое нанесенное увечье и ранит, и дает право этой войне продолжаться.
В 2021-году один человек закрыл меня в помещении против моей воли и хотел сначала убить себя на моих глазах, потом, проявив малодушие, пожелал убить меня. Важно сказать, что этот человек был под действием сильных наркотиков, смешанных с алкоголем. Я был заложником. Не поддаваясь панике (что для меня сейчас, спустя три года до сих пор удивительно), я искал решение, как выбраться из западни.
Одной частью себя я был в ситуации катастрофы, следил за движениями своего друга, ставшего вдруг врагом, второй – прокручивал в голове клип, выбирая верные сюжетные ходы: сейчас я уроню шкаф и прегражу тем самым путь, выиграв секунду, я успею открыть дверь, куда вставлен ключ, я должен успеть. За три прошедших года мое зрение упало, в том числе от бесконечного скроллинга новостных каналов. Сейчас я бы не увидел этот ключ, впереди было бы расплывчатое нечто, синонимичное пустоте и неминуемой смерти. В этот момент я не думал о Боге, не прощался с жизнью, я продолжал искать выход в безвыходной ситуации, кто-то когда-то красиво сказал мне, что выход есть всегда, даже если над твоим виском завис молоток и хватит одного движения, чтобы прибить тебя.
Три года назад по горячим следам я написал текст об этом опыте, и впервые почувствовал целительную силу автофикционального письма и возблагодарил судьбу, что этот скилл — складывать слова о своей боли — у меня есть. Я не стал обращаться в полицию, понадеявшись, что смогу справиться с этим сам. Удивительно, что, входя в контакт с незнакомыми людьми, которые только входят в круг моего общения, я всегда рассказываю об этом эпизоде своей жизни: в подробностях, не жалея красок. Я – актер, и такому сюжету позавидовал бы любой сериал, пробы на который я мог бы проходить.
В этом тексте, который я сейчас пишу, я стараюсь оградить себя и вас, от этой спекуляции. Я не прошу жалости, не говорю о том, какой я бесстрашный, здесь речь должна идти о маленькой случайности, которая спасла мне жизнь.
Уборщица Вера долго и настойчиво стучала в дверь, за которой были я, мой враг (я подобрал неверное слово, но так, кажется, понятнее), молоток, всё еще зависший в стоп-кадре. Уборщице Вере необходимо было взять пылесос, который стоял в комнате. Мой враг не выдерживает, отбрасывает молоток в сторону и открывает Вере дверь, и я успеваю выбежать. Я – на свободен и жив.
Я часто захожу на страницу в соцсетях моего врага, смотрю, какие посты он выкладывает, чаще это репосты, чужие формулы для жизни. В этих постах все говорит о токсичной маскулинности, помноженной на славянский миф, на силе бессмертного воина, которую бы мой враг хотел обрести. Последний раз он заходил на страницу четыре месяца назад. Я предполагаю, что он мог уйти добровольцем на войну и взять от судьбы ту самую возможность показать свою силу, найдя насилию оправдание данным ему свыше приказом. Или, может быть, его уже нет в живых. Можно все выяснить, написать знакомым врага, но есть в этом странном интересе элемент садомазохизма с обеих сторон, но, если я сейчас пишу об этом, значит что-то так и не проговорено, не решено.
С позиции 24-года все это, кажется, частным, локальным, конечно, не лишенным боли. Когда происходят тектонические сдвиги истории, масштабные процессы, распад и собирание чего-то нового из распавшихся частей. И мы каждый день вглядываемся в это вновь собранное и пытаемся наделить его смыслом. Оно так непрочно стоит на ногах, хватит одной налетевшей случайности, и оно рассыпется на еще более мелкие осколки, из которых надо будет собирать что-то новое. На эту каждодневную сборку не хватает сил. Это рассыпающиеся и собирающиеся – мы сами. Стоп, не обобщай. Это – я.
P.S.
Дорогая Вера, вы наверняка не прочитаете этот текст. Знайте, что я вам благодарен, вы и ваш пылесос спасли мне жизнь.
