ГЛАВА 4.
Ars longa, vita brevis (Искусство вечно, жизнь коротка)
(воскресенье, 10 апреля 1904 года)
Гоголевская улица у Городского Сада была заполонена фланирующими горожанами. За живой изгородью кустарника в беседках и на аллеях под присмотром мамаш и нянек шумно резвились дети.
Но чугунного литья скамейки под увитыми плющом столбиками газовых фонарей на ступеньках по обе стороны у входа в сад, там, где обычно располагались курильщики, пока пустовали. Разве что справа негромко спорили о чем-то, склонившись над шахматной доской, два обывателя средних лет в светлых парусиновых брюках и шляпах-канотье. Таки образом, подумал Савва, места для недолгого уединения прямо посреди толпы и раздумий над увиденным в иллюзионе было вдосталь.
А подумать, право слово, было о чём.
Савва достал из кармана серебристую с красным коробку Екатеринославских папирос «Удача», досадливо похлопал себя по карманам – вот же дубина, забыл дома на столе спичечный коробок, – спросил огоньку у шахматистов, вежливо поблагодарил и с наслаждением затянулся сладковатым с неожиданной горчинкой дымом.
Курил Савва с недавней поры, исключительно этот новый сорт отборных папирос – всего-то десять копеек (не дороже иных) за двадцать пять штук в яркой коробке, от сырости и для пущей красоты переложены изнутри папиросной же бумагой и тонкой серебристой фольгой, – приятно поразивший его своим особым, ни на что не похожим вкусом. Говорили, что владелец фабрики добился этого, смешивая для папиросных гильз самолично и тайно, в лишь ему известных пропорциях, традиционно просушенный на солнце табак с табаком «обжаренным» особым способом, едва ли не на открытом огне.
Фильма оказалась действительно замечательная. Не сказать, чтобы полностью из жизни, хотя, кто здесь, на днепровских берегах, знает ее, эту далёкую заокеанную жизнь на североамериканском Диком Западе, но волнительная до крайности.
Одно слово – «стори», из того же англосаксонского лексикона. Так, наверное, уже совсем скоро, в самом недалеком будущем, станут писать свои опусы все лучшие литераторы: не прописывать малозначащие для обывателя детали, нудно, с излишней морализацией, а скупым и ясным мазком, нет даже карандашным росчерком, штрихом, словно строка в телеграфной ленте, создавать чёрно-белую, но яркую картинку, которая, как фильма, будет появляться перед глазами.
Зачем многостранично, да ещё и по-французски, описывать вечер приема в салоне Анны Павловны Шерер или додумывать несуществующие и далёкие от жизни терзания ещё молодого и вполне себе неглупого человека, который смехотворно полагает, что истинное человеческое счастье состоит в потребности пожинать плоды своего труда, буквально взятом на себя обязательстве хозяйствования на земле и прискорбии непременной женитьбы на обесчещенной в юности дворовой девке, которая с течением времени, и не столько под влиянием обстоятельств, сколь по своей врождённой и неизменной женской сущности, превратилась в развратную и доступную многим публичную девку?
«Подошел», «ударил», «обнажил ствол», «выстрелил» – такое короткое глагольное повествование более всего угодно стремительно ускоряющемуся ритму едва зародившегося века. Так же, как и – «приглянулась», «приобнял». И даже пусть несколько фривольное, почти вульгарное – «впился жарким поцелуем в открывшиеся навстречу губы».
Литература, думал Савва, отомрет со временем. Или наоборот – обретёт новую жизнь, обязательно станет близкой и понятной миллионам сограждан с трудом, по причине неграмотности, различающим буквы. Пусть только научится в достаточной мере оперировать тем передовым инструментарием, коим уже дьявольски убедительно владеют мастера нового вида искусства, возникшего, как сказали бы пииты из союза луча эфирного света и рулона целлулоидной плёнки. Ведь тяжело не согласиться – иначе, как настоящим искусством, назвать синематограф нельзя.
По сюжету фильмы, где-то на небольшой провинциальной станции двое злодеев в черных масках захватывают помещение телеграфа и под дулом револьвера заставляют телеграфиста опустить семафор для остановки приближающегося поезда, а затем передать указание машинисту пополнить запас воды для паровозного котла.
Оглушив и связав после этого телеграфиста, злодеи, к которым присоединяются ещё двое дружков, прячутся за водонапорной башней в томительном и напряженном ожидании, пока кочегар закончит заливать воду. Когда же поезд наконец трогается, все четверо вскакивают на него, используя буфера и устройство сцепки между угольным тендером и почтовым вагоном.
Двое злодеев пробираются к угольному тендеру, а двое пытаются взломать дверь почтового вагона. Внутри вагона сопровождающий почту служащий. Он слышит подозрительный шум и, заглянув в замочную скважину, замечает грабителей. Он запирает ящик с ценностями, выбрасывает ключ из вагона и встречает ворвавшихся злодеев отчаянным, но неуспешным револьверным огнем. В перестрелке он погибает. Не найдя у него ключа, бандиты взрывают ящик, хватают то, что в нём лежит, и убегают, прихватив также три больших почтовых мешка.
В это время два других грабителя захватывают паровоз. Один направляет револьвер на машиниста. Другой вступает в неожиданную схватку: вооружённым лопатой кочегар неумело сопротивляется. Скоротечная борьба заканчивается победой бандита, который, после нескольких ударов по голове, сбрасывает безжизненное тело кочегара с бешено несущегося по рельсам поезда.
Далее грабители вынуждают машиниста отцепить паровоз и протянуть его вперед на сорок сажень. Пассажиры пребывают в растерянности и недоумении, но появившиеся грабители требуют от них немедленно покинуть вагоны и выстроиться с поднятыми руками вдоль поезда. Под плач испуганных дам и ненавидящие взгляды растерянных мужчин четверо вооруженных бандитов собирают у беззащитных пассажиров деньги из бумажников и драгоценные женские украшения. Неожиданно у самого молодого пассажира не выдерживают нервы. Юноша пытается бежать, но один из грабителей без малейшего сожаления стреляет ему в спину. Молодой человек падает и лежит без движения. Отобрав все ценности и сделав несколько выстрелов в воздух для устрашения пассажиров, грабители бегут к паровозу. А пассажиры, преодолев страх, сразу же бросаются к раненому, чтобы оказать ему помощь.
Отдалившись на угнанном локомотиве на достаточное, по их мнению, расстояние от места преступления, грабители останавливают паровоз, спрыгивают с него и удаляются от железной дороги к виднеющемуся недалеко лесу – там их ожидают привязанные загодя к деревьям взнузданные лошади.
Между тем станционный телеграфист всё ещё лежит связанный и без сознания. В комнату входит его дочь – она принесла отцу обед. Девочка бросается к телу, пытается развязать веревки, кричит, брызгает водой в лицо. Ей удается привести отца в чувство, и он устремляется за помощью в городок.
Вот тут, Савва вновь восхитился талантом создателей фильмы, когда нервы зрителя уже буквально взвинчены до упора предшествующим ужасом происходящего, атмосфера фильмы неожиданно меняется. Теперь зритель с непроизвольной улыбкой, неизменно нарастающей хохотом, наблюдает картину отдыха обитателей небольшого городка на Диком Западе.
Танцевальная площадка питейного заведения. Четыре пары танцуют. Остальные, прислонившись к стене, наблюдают за ними. Неожиданно в заведении появляется новичок, молодой нагловатого вида франт. Он начинает свой сольный танец в центре круга. Это весьма не нравится угрюмым завсегдатаям дансинга, мужчинам в ковбойских шляпах, с крутым нравом и длинноствольными «Кольтами» в набедренных кобурах. Они начинают стрелять ему под ноги, заставляя танцевать быстрее Франтоватый новичок испуганно убегает. Танцы возобновляются.
И тогда, когда зрители, уже забыв о случившемся кровавом ограблении, расслабленно хохочут над злоключениями танцора-неудачника, авторы стремительно совершают переход от второстепенного в сюжете и возвращаются к главному. Во внезапно распахнувшуюся дверь заведения вбегает телеграфист. Он сообщает о налёте на поезд. Мужчины –волонтёры из отряда «posse» – проверяют оружие и выходят, чтобы начать преследование.
В ходе завязавшейся перестрелки добровольцы убивают одного из грабителей. Остальные злодеи бросают погибшего и мчатся дальше. Вскоре, в полной уверенности, что они оторвались от преследования, останавливаются, чтобы исследовать взятую добычу. Увлекшись, они не замечают приближения погони. Отряд «posse» тихо окружает увлёкшуюся троицу, после чего атакует её. В ходе перестрелки бандиты погибают. В завершении фильмы, волонтёры, к восторгу зрителя, собирают оружие злодеев и мешки с награбленным.
Закономерный и нравоучительный конец фильмы. Аплодисменты и восторженные крики.
Но именно в этот момент, когда, казалось бы, справедливость окончательно восторжествовала, а абсолютное зло, столь же окончательно, повержено, создатели фильма вновь, с ещё более ошеломительным успехом повторяют штуку с переносом акцентов и подменой смыслов сюжета.
Савва вспоминая волнительное, забыл данное самому себе обещание, взятое за правило: курить не чаще одной папиросы в час, и сейчас, пребывая в волнительном расстройстве чувств, незаметно для себя, прикурил новую папиросу от гаснущего огня прошлой, докуренной до самого кончика длинного бумажного мундштука.
Сердце бешено колотилось. Перед глазами, как давеча в переполненном, стонущем от восторга и кричащем от ужаса зале синематографического иллюзиона, вновь и вновь прокручивалась заключительная сцена фильмы: безусловно убитый перед этим главарь банды грабителей уже, казалось бы, полностью обезвреженной отрядом волонтеров-охотников, внезапно вновь появляется на экране, из ниоткуда, из, казалось бы, чернильно-черной темноты и, уперши для опоры рукоять револьвера в локоть руки, стреляет с экрана прямо в лица зрителей.
Он, с по-прежнему колотящимся сердцем вспомнил, как дамы в иллюзионе визжали от ужаса и впадали в обморочное состояние, мужчины вскакивали с кресел и пытались укрыться в бархатной шторе, драпирующей дверь выхода из залы от неизменно следующего за ними злобного по-волчьи оскала злодея и зияющего, курящегося пороховым дымом вороненного ствола, из которого вновь норовила вырваться смерть.
А Савве виделись такие же огромные, бездонно-черные, с зияющими, как вороненный револьверный ствол зрачками, глаза, выскакивающего из вагонного окна злодея, что так же, только не с полотна экрана, а взаправду, стрелял в Назара Кузьмича и его зловещий звериный оскал.
Вот ведь как получилось, думал Савва, не хотел же сегодня вспоминать о кровавом происшествии, случившемся в вагоне на железнодорожном перегоне от Кужугума. Только фильма снова навеяла.
На перроне александровского вокзала суетились проводящие предварительное дознание полицейские чины, а у вагона, загнанного в тупик, выставили, в ожидание прибытия судебного следователя, надежную охрану.
Петровича, как и обещал Назар Кузьмич, тотчас отвезли в санитарной карете прямиком в больницу. Только происходило это не с почетом, а в бестолковой спешке. И рядышком положили тело пребывающего в забытьи, ещё живого, но отходящего, судя по всему, Назара Кузьмича.
А он, Савва, остался у вагона для дачи показаний.
Получалось, как выяснилось позже, злодеям, по всему, было известно о готовящейся западне, но уж больно сладок казался куш. К тому же действовать они полагали тихо, исключительно без стрельбы. Об этом рассказала жена убитого нелюдями немчина. Она, на удивление, оказалась жива. Ничего смертельного – лишь обширная гематома на боку, обильные синяки помельче на руках, плечах и шее, ушиб и кровавые ссадины на виске да разорваны мочки ушей. Пришла в себя, когда стали рассматривать тела в купе.
Как попали злодеи в купе спросонья в точности не помнила. То ли постучали в дверь и муж открыл ее сам, то ли злодеи сами открыли дверной запор, воспользовавшись ключом или отмычкой.
Наставили оружие. Потребовали у мужа денег. Всё знали, нелюди. И что деньги непременно имеются. И даже точную сумму. Муж деньги быстро отдал, без разговора – жизнь любых денег дороже. Всего-то минуты три прошло. Самое большее- пять. Так бы и ушли грабители – тихо, незаметно. Только когда два злодея уже последние денежные пачки в мешок складывали, третий, самый молодой и суетливый, на последок на женские серьги позарился.
Серьги старинные, платиновые, с крупным изумрудом, дорогой сердцу свадебный подарок, но она бы не сопротивлялась, отдала – лишь прикажи. Однако злодей сунул револьвер за пояс, молча подскочил, схватил одной рукой за шею, сжал, а другой, разрывая мочки ушей, рванул что есть силы… Раз, второй… Она закричала от боли и унижения. Злодей ударил ее рукоятью револьвера и отбросил в сторону. Тут уж и муж не выдержал, бросился на главаря…
Теряя сознание, она запомнила: главарь стреляет в мужа, бросает мешок с деньгами мучавшему ее злодею, кричит ему что-то и, склонившись над ее залитым кровью, безжизненным лицом, смотрит холодным и немигающим волчьим взглядом.
Показания пострадавшей подробнейшим образом запротоколировали. А вот от детального, в красках, рассказа Саввы о самых последних словах Назара Кузьмича, тех странных, которые шептал ему чуть слышно, едва не на ухо, досадливо отмахнулись. Не приняли их всерьёз. Мало ли чего раненый в бреду бормотал?! Да и бормотал ли вовсе? Может быть, малец не разобрал, о чем речь. Или спутал. Или и того хуже – придумал это всё, уже после, для пущего внимания к своей персоне.
Продолжение слудует…
