(3)
Каждый раз, когда я сижу в машине с четой Левитиных, Левитин обзывает свою жену кобылой и идиоткой, и она молчит, а потом, когда он замолкает, она как ни в чем не бывало продолжает говорить о том, о чем говорила до его ругани. Мне нравится, как она не реагирует на его ругань, потому что, во-первых, она за рулем, а во-вторых – что-нибудь хорошее всё-таки должно когда-нибудь произойти в моей жизни, вот почему я пока что не очень хочу попасть в автокатастрофу и вот почему мне нравится, как она не реагирует на его ругань. Жена Левитина высокая, сильная, коротко подстриженная. Её короткая стрижка делает ее похожей на остальных женщин среднего возраста в DLI. Я видела так много коротко подстриженных женщин среднего возраста в DLI, что начинаю задаваться вопросом, нет ли здесь неписаного правила, запрещающего женщинам среднего возраста отращивать волосы. У меня волосы длинные, и даже не глядя в зеркало, я знаю, что закутана в них, как в хиджаб, так, что и глаз почти не видно. Левитиных я почти не знаю, они намного старше меня, поэтому я сижу молча и смотрю в никуда. Они, должно быть, думают, что я бьюсь над какой-то психологической проблемой, а я просто хочу никому не мешать.
Ты, наверное, думаешь о том, как все это нарисовать, — говорит жена Левитина.
Нет, не думаю.
Возможно, ты когда-нибудь станешь художницей, потому что ты, как я вижу, думаешь о несуществующих проблемах.
Нет. Я ни о чем не думаю.
В мире много настоящих проблем; думай о них. Например, на прошлой неделе мальчик в летнем лагере моей дочки обжег ногу у костра и пришлось вызвать скорую и отвезти его в больницу. Вот тебе настоящая проблема. Думай о настоящих проблемах, не уходи в себя.
Я следую ее совету и начинаю думать о настоящих проблемах. Вижу, как мальчик наступает на пылающий уголь и как гримаса боли перекашивает его лицо. Моя собственная нога начинает гореть, а мое лицо перекашивает такая же гримаса, как лицо мальчика, которого я не знаю.
Ты, кажется, слишком чувствительная, говорит жена Левитина.
Не знаю, говорю я. Не будь такой чувствительной, а то сойдешь с ума на этой работе. Люди с тонкой кожей тут быстро съезжают с катушек. Посмотри на моего мужа.
Я смотрю на её мужа, но он не кажется мне слишком сумасшедшим. Да, говорю я, просто чтобы показать ей, что я посмотрела на него, и что со мной, в отличие от её мужа всё в порядке.
У него, говорит жена Левитина, кожа тонкая, как пыльца на крыльях бабочки. Ты когда-нибудь видела пыльцу на крыльях бабочки?
Мне хочется сказать, что я ценю ее совет, но если даже такие сильные и крепкие люди, как Левитин, сходят с ума, то лучше уж я начну собирать деньги на обратный билет. Но вместо размышлений об обратном билете, я даю Левитиным отвезти меня в агентство аренды квартир. Там жена Левитина просит список свободных студий, т.е. однокомнатных квартир, и когда нам дают список, мы его просматриваем вместе. Она называет разные улицы и говорит — это опасный район, это безопасный и т.д. Меня не волнует, говорю, опасный район или безопасный, мне нечего бояться, потому что кому взбредет в голову у меня что-то красть?
Тебе повезло, говорит жена Левитина, но тебе недолго осталось так думать.
Может, Левитины удивляются, почему такая застенчивая на вид девушка утверждает, что она ничего не боится. А может, мне лучше не думать, о том, что думают Левитины. Разве не это имела в виду жена Левитина, когда советовала мне обращать внимание на настоящие проблемы, на реальность, а не на выдуманные полу-мысли?
Пока я размышляю о реальности, клерк спрашивает, есть ли у меня real estate.
Что такое real estate? — спрашиваю я у Левитиных.
Не беспокойся, у тебя его нет.
Я хочу спросить, действительно ли это означает, что estate настоящий (real), а не поддельный, но тогда я должна буду ещё спросить о значении слова estate. Пораздумав над всем этим, решаю не спрашивать, потому что не хочу их слишком грузить. Они думают, что я лучше них говорю по-английски, хотя я при них ни разу на английском не говорила — наверное, они так считают, потому что я тут уже почти семь лет, и потому что мне в два раза меньше лет, чем им, а молодые, как известно, быстро учат языки.
Мы будем беспокоиться о тебе, говорит миссис Левитин, когда я выбираю комнату в районе, который она называет не совсем безопасным. Я говорю ей, что я не вижу в нём никакой опасности. Поживешь – увидишь, говорит она. Ты еще молодая, жизнь тебя научит, лишь бы уроки были не слишком жесткими. Процветай, говорит Левитин, останавливая машину у дома, в котором я только что сняла комнату. Это его «процветай» звучит, как приказ: давай, цвети. Почему-то мне раньше не приходило в голову, что слово «до свидания» можно заменить словом «процветай».
На следующий день в DLI меня учат преподавать. Пока я сижу в классной комнате опытного учителя, жена Левитина шепчет мне на ухо, что если я приду на её урок, она позволит мне немного поучить её учеников в самом конце, за пять минут до звонка. И вот, впервые в жизни я стою у доски, окруженная десятью парами солдатских глаз, и странный поток слов поднимается из глубин моего подсознания, а может, и просто из живота, прорывается сквозь горло и выливается изо рта. «Русские глаголы… как истребители в воздухе… плывут… по воздуху… как сказать «плывут» по-русски? Инфинитив: летать… плыть… убегать… бежать от блох в доме моей хозяйки, хотя она говорит, что от блох не убежишь. И все это из-за собаки, говорит хозяйка. Бежать от блохи… Flee – это «бежать» по-русски. Бежать от блох. Я бегу от блох. Ты бежишь от блох. Он бежит от блох. Кто знает, что это значит? Бегу… лечу… летучий… ладный… летний лён… Flexible flag of my Flemish flesh flips flightly into a flood like a flush floe. Попробуйте повторить! Не получается? Это ничего, ведь это же не урок английского. Это урок русского. Русские глаголы… Русские глаголы очень сложные, слишком сложные для иностранцев.
(4)
Дом, в котором я снимаю комнату, пахнет собаками, потому что несколько лет назад у хозяйки была собака и собачий запах остался в доме, хотя собака давным-давно умерла. Этот собачий запах идет от её души, говорит Паула, это доказательство того, мол, что любимая собака не совсем умерла, и потому запах этот – не просто запах, а доказательство жизни после смерти. Собака думает обо мне, говорит Паула. Одна часть её покинула дом, а другая осталась, и если тебе не нравится та часть, что осталась, ты, говорит, не обязана здесь оставаться.
—Нет-нет, что вы, Паула, мне здесь всё нравится. Просто… как вы думаете, что это за укусы у меня по всему телу, особенно на ногах – кажется, похоже на укусы от блох?
—Если бы я знала, что ты принесёшь нам блох на своей персоне, ты думаешь, я бы дала тебе снять комнату в моём доме?
—Но блохи не от меня, Паула. У меня никогда не было никаких блошиных укусов, а теперь каждое утро у меня на ногах новые укусы, т.е. после каждой ночи, проведенной здесь, у меня появляются новые укусы.
— У меня нет блох. У Маргарет нет блох. Должны быть, именно ты их чем-то к себе привлекаешь. Что там происходит между тобой и блохами, это только ты знаешь да блохи. Как ты считаешь, Маргарет?
Маргарет, молодая женщина, снимающая комнату в другом конце дома и проводящая весь день с Паулой на кухне, слишком озабочена собственными проблемами, чтобы реагировать на вопрос о блохах. Маргарет провела четыре года в армии, исправно исполняя роль солдатки, и хотя прошло уже больше года как она распрощалась с армией, она всё ещё носит солдатскую форму от тоски по армии, и жалуется, что жизнь вне армии слишком трудна.
— Ну, так возвращайся в свою армию, советует ей Паула. Или выходи замуж за своего Тима.
Маргарет последовала совету Паулы, и теперь целый день грустит на кухне из-за того, что обручилась с Тимом без любви, а ведь это совсем не то, чему ее храбрая мать, всю войну проработавшая медсестрой на фронте, учила ее о супружеских отношениях. Не стоит связываться с кем-то на всю жизнь, говорила она, просто потому что тебе одиноко после армии.
Мне не хочется слишком долго сидеть дома, потому что после разговора о блохах мне как-то неуютно на кухне с Паулой и Маргарет, продолжающей утверждать, что раз блохи их почему-то щадят, значит, они мое изобретение, и может, я и есть тот самый злодей, вернее, злодейка, которая привела с собой в её дом блох. По субботам я ухожу из дома рано утром, пока Паула и Маргарет ещё спят. Обычно я иду куда глаза глядят, а глядят они каждый раз в сторону Fisherman’s Wharf (буквально – «рыбацкий причал»), где я могу часами стоять и смотреть, как маленькая обезьянка в юбочке подходит к глазеющей на неё толпе, протягивает морщинистую лапку, получает монетку, кладёт её в карманчик своего маленького фартука или в карманчик маленьких штанов (в зависимости от того, во что она в тот день одета), или я вхожу и выхожу из сувенирных магазинов и просто смотрю, ничего не покупая, потому что экономлю деньги на полёт обратно в Нью-Йорк, и так или иначе я не загромождаю свою жизнь вещами, даже если мне что-то и нравится – достаточно просто потрогать маленьких рыбаков или драконов из жемчуга, необязательно их покупать. Но бывают субботы, когда мои глаза глядят в совсем другую сторону, и тогда я иду по улицам с побеленными домами, а потом по улицам, на которых ни одного дома не видно, потому что они полностью окружены деревьями. Захожу в супермаркет и покупаю пять банок сливочного грибного супа, которым буду питаться до конца недели, потому что я полюбила этот суп, ещё когда училась в школе в Кливленде, а не потому что я такая бедная. С пятью банками грибного супа, захожу в магазин красок и покупаю холст размером 20х22 и несколько тюбиков акрила.
Продолжение следует…
