ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Похороны Стасика-Гришуни прошли без неё.
— Лидия Петровна не разрешила взять тебя. — Дядя Кузьма сидел на стуле, обнимал Соню коленями и старался поцеловать в лицо. От него сильно пахло спиртным, и Соня выворачивалась из его рук. — Нешто я не понимаю, как надо? Помянуть надо. Кто его помянет, кроме нас с тобой?! — рассуждал дядя Кузьма. — Вот на-ка тебе пряник, помяни брата. Три годика пожил человек, а смотри-ка, задел меня, старика. У меня уже мог быть такой внук. Мог? Ты мне скажи, мог? Где мой внучек? Не родился. Вернутся сыны или не вернутся, нешто я знаю? Если не вернутся, зачем мне жить? Так-то. Лопатки я вам сделал, чтобы чистить снег? — заговорил он другим тоном. — Сделал. Говорят, трудовое воспитание. Ладно. Нешто я не понимаю? Я сам был трудовой человек с семи лет. Я, Соня, на заводе вытаскивал из цеха стальную стружку. Тяжёлые ящики, страсть, нешто работа для семилетнего, вот, скажем, для тебя? Кто думал тогда о детях? Никто. Сирот в работу с детства отдавали. А у вас какая работа? Учись. Сиди за партой, слушай учителя. Снег почисти лёгкой лопаткой — и всё твоё трудовое воспитание. Нешто это труд? На воздухе. Кроме пользы, ничего нет. Сегодня расти, ребёнок, играй! Вон сколько игр всяких у вас! Домики стройте, рисуйте рисунки, лазайте по лестнице до потолка! Ты чего отворачиваешься? Не нравится, что дядя Кузьма пьяный? А как, ты думаешь, поминают человека? Был человек — нет человека. Нешто можно отпускать душу одну? Ей помочь надо.
Такое это было утро после её с Петей бегства — Соня стояла перед дядей Кузьмой, зажатая его коленями, и слушала, что он говорит.
— Вылечат Петю. Нешто не вылечат? Мой Сидор по первому разу вправляет как надо. Нешто можно совершать ошибку с живым человеком? Тем более — с ребёнком? Ты сходи к Пете. Сначала на уроки. Мне велели привести тебя к одиннадцати часам обязательно.
Так началась жизнь в детском доме.
Она состояла из ожидания, когда за ней приедет мама и когда Жанна Кирилловна пустит её к Пете. Мама не приезжала. А Жанна не пускала к Пете, мол, Лидия Петровна не велит.
К кабинету Лидии Петровны Соня подходила каждый день по три раза, после завтрака, обеда и ужина, подходила к изолятору, который находился через дверь от кабинета Лидии Петровны, но зайти без разрешения боялась. Оставаться тут долго она не могла — это был этаж административный, из столовой воспитатели сразу уводили детей.
Соня училась в первом классе. Посадили её с девочкой Кариной.
Соня вспомнила, Петя держал для неё место, и хотела, пока Петя болеет, сидеть одной — ведь когда-нибудь Петя вернётся?! Но Вериванна сказала, что Карина — травмированная, нуждается во внимании. И вообще вдвоём веселее и читать, и решать задачки, ― сказала Вераиванна.
Карина заикалась, очень трудно было разобрать, что она говорит. Как и Соня, она всего боялась, от каждого самого обыкновенного оклика Вериванны вздрагивала.
Между собой Соня и Карина не разговаривали.
Соня не слушала Вериванну: она ждала маму и удивлялась, почему Лидия Петровна не разрешает ей ходить к Пете.
А ещё на уроках Вериванны Соня отдыхала. Здесь не было девочек из её палаты. И Жанны не было. И с девочками из палаты и с Жанной у Сони — вражда.
Девочки принимались донимать её после отбоя, когда не могла войти воспитательница, при которой все всегда «мирно спали».
— Наша Хрустальная ещё не уснули?
— Осторожно, расступитесь, сейчас она пойдёт погулять. Ей, видишь, у нас не нравится. Вставай, девочка, будешь умываться. Вот тебе графин с водой… А потом пол помоешь, прежде чем пойдёшь погулять.
— Мы сейчас пощекочем ей пятки.
— Держите дверь, а то наша Прынцесса любит убегать! — Соню привязывали к кровати, щекотали. А то заставляли плясать.
У Сони была масса обязанностей: она должна была убирать всем постели, дежурить за всех — мести пол, вытирать пыль на окнах. Но не работа и не унижение… самым непереносимым для Сони оказалось то, что ей постоянно твердили: мама умерла и никогда за ней не придёт. Казалось, девочкам доставляет громадное удовольствие рисовать перед Соней картины гибели матери и отца.
— Ишь, какая особенная! Никого война не пощадила, а твоих родителей пощадила? Все знают, в Москве нет живых.
Соня ничего не говорила. И не плакала. Натягивала на голову одеяло, зажимала уши, чтобы не слышать. Но каждую ночь видела мёртвую маму с остановившимся взглядом, такой у неё был, когда Родя уходил на фронт. И папа погиб во время испытаний, как до войны погиб дядя Витя. Только Родя жив. Несёт её на руках по лесу. Она обхватила его за шею, всем телом ощущает идущее от него тепло.
Засыпала Соня с трудом и часто просыпалась. На неё наваливалась тяжесть, душила ― она сейчас задохнётся! Соня сбрасывала одеяло, глотала воздух. Снова засыпала. Теперь снилось, что её гонят по дороге, яркий свет фар бьёт в спину. Все сны были кошмарами. И утро начиналось кошмаром. Она, дрожащая от холода, могла проснуться под кроватью или без одеяла, которое кто-то снял с неё. Или её нога оказывалась привязанной к спинке кровати, и долго Соня не понимала, что с ней. Хохот, насмешки, издевательства встречали и провожали её каждый день.
От страха Соня не могла даже рассмотреть лиц девочек. Но одно впечаталось в неё навечно. То была главная заводила, вдохновительница всех её мучений и атаманша из «Снежной королевы». Звали её Ира. Волосы коротко стрижены и гладки. Круглое, чуть одутловатое лицо, крупные красивые глаза с загнутыми, точно приклеенными, ресницами, бледные узкие губы. Ира всегда смотрит в упор, словно судит.
— Думаешь, жизнь так и будет всегда улыбаться тебе? Ты пожила до семи лет как человек. Хватит. Мы и того не видели. Мы всю жизнь тут. Ты своих родителей знаешь. А мы — ничьи, беспризорные. Были у нас родители или нет? Может, вовсе и не были. Это наш дом. Не твой. Мы тут хозяева. Понятно? Что хотим, то и делаем. Навезли… замусорили дом чёрт-те кем. Маменькины сынки и дочки. Нужны вы здесь! Война? Какая-такая война? Не знаю. Знаю, что нам теперь жрать меньше достаётся. Вот что я знаю.
Соня вжимает голову в плечи.
— А мы хотим жрать. Убирайтесь на все четыре стороны.
Ползут по спине холодные змеи.
Куда она пойдёт? Снег чистить выйдешь — застынешь, таких морозов не бывало. Вспомнит Соня пустую дорогу посреди поля, закаменевшую землю, в которой ни картошки, ни зерна не найдёшь, и терпит всё. Некуда ей «убираться». Без Пети тем более. До Ермолаевского переулка одной не дойти.
Это в хорошую минуту Ира понятные слова говорит, в остальные издевается над Соней. Откуда столько способов мучений знает?
— Если пожалуешься кому, хоть слово скажешь, убью!
В самом деле убьёт. Один раз уже было так. Пришла Жанна, Соня кинулась к ней, хотела пожаловаться, но Ира отпихнула её от Жанны, а ночью навалила на лицо подушку. Соня пыталась вздохнуть, но не могла сбросить подушку. Она потеряла сознание, как во время бомбёжки, когда дедушка закрыл её своим телом. Её привели в чувство, вылили на неё всю воду из графина. За ночь дыхание стало нормальным. Дышать смогла, а ходила весь день пошатываясь.
Сбежать к дяде Кузьме? Дядя Кузьма часто пьяный.
После уроков Соня попадает в руки Жанны Кирилловны. Крик звенит до вечера: «встаньте!», «уберите!», «как пишешь?», «куда смотришь?», «почему не решила задачу?»… Когда Жанна кричит, Соня перестаёт что-либо понимать. А так как Жанна кричит всегда, то Соня уроков делать не может. Не может сосредоточиться. Рука ведёт линию неуверенно, буквы кривятся и падают, задачу Соня не понимает, в букваре урок Соня прочитать не в состоянии — от крика Жанны буквы пляшут.
— Лодырь! — ругает её Жанна. — Головы на плечах нет. За что свалилась на меня двоечница? Завиваться время находишь, вон чего на голове понастроила, а в голове — пустота!
Часто приходит к ним Лидия Петровна, спрашивает, до скольких научились считать, сколько стихотворений выучили, во что играли? Только Лидия Петровна далеко, у учительского стола. Не встанет же Соня и не пойдёт к ней через весь класс — спросить, почему её не пускают к Пете?
Соня сильно скучает по Пете. Каждый день просит Жанну Кирилловну пустить её в изолятор, но ответ всегда один:
— Козырев тяжело болен, ему нужен покой. Посетители мешают выздоравливать.
Прижавшись к двери изолятора, Соня слушает Петю, но не слышит ни звука. А что если Петя умер, как Гришуня, а от неё скрывают? Ноги-руки становятся ватными, голова начинает кружиться, к горлу подступает тошнота. С трудом добирается она до комнаты. в которой их группа делает уроки.
Крик Жанны, её злость довершают дело: Соня сидит, тупо уставившись в одну точку, пока Жанна не нависает над ней, повелевая брать ручку и писать. Даже о прошлой жизни Соня не вспоминает. То, что когда-то она жила в Ермолаевском переулке и у неё были папа, мама и Родя, кажется ей сном.
Однажды Лидия Петровна подошла к ней сама.
— Почему у тебя одни двойки? — спросила и ласково провела по голове. Соня вздрогнула — забытое чувство, когда тебя гладят по голове! Лидия Петровна села рядом, заговорила тихо. Тихий голос Соня слышать умела. Дома на неё никогда не кричали. — Я знаю, ты — умная девочка. Ты пережила очень много для своих лет. Но ведь война кончится. Мы победим, вот увидишь. Нужно потерпеть, Соня. Сейчас ты должна учиться. Знаешь, зачем? Научишься писать хорошо, напишешь маме с папой письмо, они за тобой приедут. А ещё напишешь нашим воинам на фронт, пошлёшь письмо вместе с кисетами и платками, которые ты шьёшь. Вот твой вклад в победу. Ты же понимаешь, как воинам на фронте нужна поддержка, они должны знать, что кто-то их любит, о них думает. Они обрадуются твоему письму и твоим подаркам и начнут фашиста бить ещё лучше. Чего ты так сильно боишься? Успокойся. Словно бьют тебя!
Соня вздрогнула.
При Лидии Петровне Жанна не кричала, ходила по рядам и проверяла, как ребята делают уроки, объясняла что непонятно.
Лидия Петровна встала, чтобы уходить, и тогда Соня решилась.
— Пустите меня к Пете, — попросила она.
— Как «пустите»? А разве ты не ходишь к нему?
— Жанна Кирилловна говорит, вы не разрешили.
У Сони сильно колотилось сердце. Ей казалось, увидит она Петю, и всё изменится к лучшему, ей станет легче.
— Жанна Кирилловна, подойдите сюда. — Лидия Петровна стала сердитая и холодная. — Когда это я вам сказала, что не разрешаю Соловьёвой ходить к Козыреву? По-моему, я просила вас отпускать её к Козыреву каждый день в свободный час.
— Мы в это время вышиваем платки.
— Вот и пусть она вышивает платки в изоляторе.
2
Первая радость за много дней.
В свободный час Соня буквально ринулись к выходу. И Жанна ничего не крикнула ей вслед.
Откуда силы взялись? То ходила еле-еле, боясь, что упадёт, так сильно кружилась голова, а тут буквально слетела с третьего на второй этаж, пробежала по коридору, и ничего: голова не закружилась, ноги не подкосились.
— Петя! — ворвалась она в изолятор. И отшатнулась.
На кровати лежал старичок с закинутой головой.
Может, он умер?
На цыпочках Соня подошла поближе.
Петя моргнул.
— Ты жив? — обрадовалась Соня. — А меня к тебе не пускала Жанна. Я Лидии Петровне сказала. Оказывается, к тебе можно. — Соня села на стул, стоящий у кровати. Во все глаза смотрела на Петю и не узнавала. Это не Петя, это кто-то незнакомый.
— Соня? — прошептал Петя.
— Что с тобой?
Петя долго молчал, а потом сказал непонятное слово:
— Дистрофия. ― Объяснил: ― Истощение. Нужны витамины. — Он замолчал. Хотел приподняться, не смог — шея не держала голову.
Вспомнив ласку Лидии Петровны, Соня погладила Петю. Петя снова моргнул. Но ничего больше не сказал.
Так они и молчали. Петя смотрел на неё, она смотрела на него.
Платок Соня не вышила. И Жанна наказала её — оставила без ужина. Соня должна была прийти в столовую вместе со всеми, сесть на своё место, но не есть.
Пшённую кашу Соня любила больше других. Смотреть на пшёнку и не есть оказалось выше Сониных сил, и, когда Жанна пошла за чайником, Соня жадно, быстро съела свою кашу, хотя Жанна пообещала ребятам добавку из её порции.
Как же взбеленилась Жанна!
— Да я, да я… — закричала она. Но тут же замолчала — на неё уставились другие воспитательницы.
Соня сжалась, ожидая кары, и исподтишка огляделась — нет ли поблизости Лидии Петровны? Она скажет Лидии Петровне, что Пете нужны витамины. Но вместо Лидии Петровны внезапно увидела ящики со щавелем, которые стояли вдоль всех четырёх окон столовой, и листья были уже большие. Забыв о Жанне, о не вышитом платке, о хлебе с маслом, которые она не смела есть, Соня смотрела на щавель. Она спасёт Петю! Вот витамины. Соня с детства знает, все зелёное — витамины.
Только бы остаться хоть на минуту одной. Как это сделать?
В тот момент, когда все встанут, задвигают стульями, и начнётся шум-гам, когда мальчишки кинутся наперегонки к выходу и устроят давку, а девочки, болтая о своих делах, будут пережидать, а значит — загородят её от Жанны, она залезет под стол! Клеёнка длинная, закроет её. Жанна подумает, что она ушла вперёд, а она нарвёт щавеля. Изолятор рядом, через две двери. И будь что будет.
Это — первое её действие, первое проявление жизни за несколько недель.
Получилось так, как она задумала.
В общей суматохе никто не хватился её. Столовая опустела быстро. Сегодня должны показывать кино, все спешат.
Как только исчезла в дверях последняя воспитательница, Соня вылезла из-под стола и, испуганно поглядывая на дверь, за которой ужинали работники кухни, подскочила к крайнему ящику. Забывшись, с радостно колотящимся сердцем, видя лишь незнакомого, беспомощного Петю, Соня срывала листки и кидала их в подол.
Беспамятно бежала она к Пете.
Петя спал, но Соня разбудила его.
— На, ешь, скорее!
В первый раз с начала войны Соня улыбалась.
Петя жевал долго-долго. Он глотал витамины, и Соня в глазах его искала немедленного действия. Сейчас он выздоровеет.
Петя быстро устал. А у Сони ещё много оставалось щавеля.
— Под подушку спрячем! — придумала Соня. Стала запихивать листочки сама, потому что у Пети не было сил.
В эту минуту в изолятор ворвалась Жанна.
— Вот ты где! — завопила она и со всего маха залепила Соне пощечину. — Ты знаешь, что ты наделала? Мы сажаем, чтобы всем были свежие щи, а ты — рвать?! — Больно сжав руку, Жанна поволокла Соню наверх, на третий этаж. Соня спотыкалась, стукалась коленками о ступени, но Жанна не обращала ни на что внимания. Она втолкнула Соню в комнату, швырнула в угол. — На колени! — взревела. Этого ей показалось мало, она метнулась к столу, схватила ножницы и с остервенением стала срезать Сонины кудри. Когда почти все волосы упали на пол, она засмеялась. — Ну, теперь ты как все! Как все!
Первое чувство — недоумение. Как это — «на колени»? В первое мгновение она не поняла, что делает с ней Жанна, а когда поняла, закричала, вскочила, схватилась за голову, но тут же снова очутилась на коленях, в углу — маленький паучок сидел на полу, замерев в своей паутине.
Пришло ощущение безысходности. Не только мёртвые и разгром поезда — война, «на колени!» — тоже война. И то, что Петю чуть не убили, — война.
Соня не могла ничего осознать, она покорно приняла это — «на колени!», хотя это было дико, как-то не так, как должно быть. От этого «на колени» ей было очень неловко. Не потому что болели колени и сразу затекли ноги, не потому, что непривычно холодно было голове, не потому, что ей в спину смотрели мальчики и девочки её первого класса, ей даже было бы всё равно, если бы смотрели Ира с подругами из её спальни — всё последнее время Соня жила в полусне и почти не замечала того, что с ней происходило, ей было неловко потому, что Жанна сделала не так, как делают взрослые с маленькими детьми.
Не словами думала Соня, она вовсе не думала, она просто чувствовала неловкость, вызывающую в ней недоумение.
За спиной бушевала Жанна. Она выкрикивала какие-то злые слова, Соня их не разбирала, она вспоминала, как Петя жевал щавель.
И вдруг наступила тишина. Накалённая тишина.
А через какое-то время, которое нужно было тишине постоять, мягкие руки коснулись Сони, взяли её под локти, приподняли, поставили на ноги, повернули к людям. Соня уткнулась в Лидию Петровну, обхватила её, так она обнимала маму.
— Кто это тебя так оболванил?! — с ужасом спросила Лидия Петровна, провела рукой по её голове, рука дрожала.
И снова долго стояла тишина. После которой Соне стало тепло, полно, словно нет никакой войны: Лидия Петровна гладит Соню по голове.
— Бедная моя девочка, прости того, кто так надругался над тобой, не держи зла. — Она повернулась к ребятам. — Её другу не хватает витаминов, и Соня решила спасти Петю — нарвала ему щавеля. Да, этот щавель предназначен на суп всему детскому дому. Но если твой друг не может поднять голову… Разве это преступление — спасать своего друга? Ты, Соня не права в одном: ты должна была прийти ко мне. Мы принимаем все меры — Пете дают витамины, Петя получает яблоки. До щавеля мы просто не додумались. Но ты не волнуйся, Петя будет жить, вот увидишь!
Лидия Петровна не обращала никакого внимания на Жанну, а та стояла, скрестив руки на груди, очень злая.
У неё волосы уложены надо лбом пышным валиком, у неё глаза точно нарисованные. И губы — бантиком — точно нарисованные, сильно накрашены. И костюм у неё фиолетовый, красивый, с высоко взбитыми плечами.
Всё в Жанне неприятно Соне. Соня смотрит на Жанну и удивляется, почему Жанна не понимает того, что говорит Лидия Петровна — Лидия Петровна очень понятно всё говорит.
— Я шла к вам с газетой, — сказала Лидия Петровна. — По дороге мне сказали, что у вас тут случилось ЧП.
3
Лидия Петровна усадила Соню, села на место Жанны и открыла газету.
— Время — жестокое, и приходится, несмотря на ваш возраст и вашу хрупкость, всё-таки раскрывать вам то, что сейчас происходит на территории нашей с вами страны. Я пришла, чтобы рассказать о подвиге наших юношей и девушек. Вы пока маленькие, но, я считаю, вы должны знать, кто защищает сейчас вашу жизнь. Вы должны знать, что такое подвиг. Я хочу рассказать вам о подвиге девушки Татьяны, её настоящее имя Зоя Космодемьянская.
Тихим голосом, как мама, Лидия Петровна рассказала о подвиге Зои. А потом прочитала:
Стала ты под пыткою Татьяной,
Онемела, замерла без слез.
Босиком, в одной рубашке рваной,
Зою выгоняли на мороз…
Лидия Петровна читала, а из Карининых глаз падали слёзы.
— Не надо плакать, — сказала Лидия Петровна. — Вы живёте в суровое время, дети. Нужно уметь любить, но нужно уметь и ненавидеть. Фашисты — изверги, в них убито всё человеческое. Они напали на нас, чтобы сделать нас своими рабами. Они хотят завоевать весь мир. Они жестоки: убивают женщин, детей, стариков. Вообще воевать с детьми, со слабыми могут только очень плохие люди.
Впервые, может быть, потому, что Лидия Петровна спасла её от позора и приласкала, а может, потому, что Жанна была ни при чём сейчас, Соня выпрямилась. Не мигая, смотрела на Лидию Петровну, и из серых блестящих глаз Лидии Петровны в неё переливались силы.
— И ещё об одном подвиге я хочу рассказать вам. Его совершил однофамилец нашей Сони — Родион Соловьёв.
Соня хотела крикнуть «Родя», но онемела.
Родя жив? Её Родя?
— Он окончил университет. Прекрасно владея немецким, Родион попросил направить его в тыл противника. Закончил специальные курсы. Превратился в Курта Лейбаха. Очень трудно, находясь в чужой шкуре, под чужим именем, тоскуя по близким, страдая за Родину, есть, пить, общаться с фашистами, в неимоверно трудных условиях находить возможность передавать нашему командованию сведения о расположении фашистских войск и планах Центра! Каждое мгновение Родион Соловьёв был в опасности. Его разоблачил один солдат, который до разгрома и гибели подлинного Курта Лейбаха служил в его части. Услышав, что Лейбах жив, солдат обрадовался и поспешил встретиться с ним. Вот и всё. Страшную мученическую смерть принял Родион Соловьёв. Ему выкололи глаза, ему перебили кисти рук и ног, а потом, ещё живого, закрутили колючей проволокой и выбросили на мороз. Немцев выгнали почти сразу из этого местечка, а Родиона, полуживого, нашли наши ребятишки, такие, как вы, — семилетние. Родион успел назвать своё имя и сказать им, что выполнил свой долг: никого не выдал.
Соня не закричала. Не заплакала. Не позвала никого на помощь. Она продолжала слушать Лидию Петровну:
— Жестокие вещи говорю я вам, жестока жизнь. Я хочу, чтобы вы хорошо учились, чтобы вы своим трудом, своим отношением к людям и к жизни оправдали трагическую смерть прекрасных наших юношей и девушек. С такими, как Зоя Космодемьянская, Родион Соловьёв, мы не можем не победить. Немец бежит. Ему не по зубам оказались наши люди. Он не сумел взять Москву и не сумеет сделать нас своими рабами. Вы должны гордиться старшими, которые собой закрыли вас от войны.
Мягко поплыло всё вокруг. Почернели лампы, расплылись лица Жанны и Лидии Петровны.
Очнулась Соня от яркого света. Такой яркий свет был до войны в их доме.
— Вот и хорошо, — сказал чей-то голос.
Наконец Соня разглядела лицо врача. Всё в веснушках, совсем золотистое. И в глазах — золотые веснушки.
Рядом с врачом — Лидия Петровна.
— Видишь, всё в порядке, — говорит она виновато. — Уж очень ты впечатлительная.
Соня вспомнила, почему ей стало больно и почему всё почернело.
— Это Родя, — сказала она.
— Кто Родя? — удивилась Лидия Петровна.
— Мой брат. — Язык неповоротлив, едва шевелится, и слабость разлилась по телу.
— Твоим братом был Стасик, — сказала Лидия Петровна. — И Стасик твой брат? И Родион?
Соня прикрывает на мгновение глаза, собирается с силами:
— Не Стасик — Гришуня. Он плакал. Мне стало его жалко. Гришуня Королёв. А Родя — мой родной брат. — Соня едва ворочает языком. — Он хотел в аспирантуру. Мама хотела, чтобы он сидел с книгами, чтобы всегда с нами… у папы испытания, опасно…
От большого количества слов Соня устала, закрыла глаза.
— Пусть спит в изоляторе, не беспокойте её. — Это были последние слева, которые Соня услышала, она провалилась в сон, как в яму.
Ей приснился Родя. Мама умерла, папа умер. Родя — единственный, кто остался жить. «Мы идём в страну детства, — говорит Родя. — Ты подольше не вырастай. В детстве хорошо». Качают головками цветы, ивы машут своими длинными ветвями, блестит озеро. Родя несёт её к дворцу фей. «Ты со мной ничего не бойся, я тебя от всех спасу, я всех злых людей убью, ты только не дрожи. Скажи, кто обидел тебя? Кто? Кто? Кто?»
Сон оборвался. Окончательно не проснулась. За стенкой срывался голос: «Кто вам дал право?! Кто?».
Горит синяя лампочка над дверью. Около двери крепко спит девочка. Соня видела её раньше, она из третьего класса. Две кровати пустуют. «Изолятор», — вспомнила Соня.
— Чтобы духу вашего к утру не было, — ясно слышит Соня. — Ни гибель вашего мужа и ребёнка, ни ваше состояние не оправдывают вашей жестокости и безлюбовности. Мы боремся с фашистами, а вы из советского детского дома устроили фашистский застенок. Обижаете сирот. Вам близко нельзя подходить к детям. Жалости в вас нет. Любви нет, — срывался на крик голос Лидии Петровны.
«Это Жанну гонят», — догадалась Соня.
И вдруг увидела Родю, закрученного проволокой: из Родиных глаз течёт кровь. И руки, и грудь — в крови. Вспыхнул перед глазами огонь, грязный, в нём горит Родя.
Соня вырывает Родю из огня, прижимает к себе, а Родя вовсе не горел, он — холодный и бледный, как мертвецы, из-под которых они с Петей вытаскивали Стасика-Гришуню.
«Роди больше нет?» — понимает Соня.
И вдруг понимает, что и она… она, Соня Соловьёва, тоже умрёт.
Гришуня, дедушка, Петина мама… — все мертвецы, которых Соня видела, обступили её. «И я так же! — твердит Соня. — И я». Да, это она лежит распластанная и не дышит.
Никогда больше не будет Роди. Никогда не будет больше её. Лишь один грязный огонь…
— А-а-а! — закричала Соня, сорвалась с кровати и бросилась в коридор. Она бежала слепая, не чувствуя босыми ногами холодного пола, и кричала: — А-а-а!
Её схватили, о чём-то спрашивали, она никого не видела, ничего не слышала, только кричала:
— А-а-а!
Никогда не будет! Ни Роди, ни папы, ни мамы. Никогда.
Вспыхивает огонь, воет фашистский самолёт, его голос, и голос Иры, и голос Жанны сливаются воедино — в вой смерти.
