Мы молча вернулись домой. Я устала от собственной глупости, или это – больная совесть? Легла спать. Скарлетт О’Хара и всегда спасающее „Я не буду думать об этом сейчас – я подумаю об этом завтра».
Алексу не хватает жизненной мудрости Скарлетт О’Хара. У Алекса умонастроение экзистенциализма – протест, не уют, страдание. Всю ночь на кухне горит свет. Под утро я не выдерживаю, погружаюсь в мохнатый халат и прихожу к нему, разделить протест и страдание.
На кухне от пола до потолка висит облако табачного дыма. Табачный туман скрывает Алекса: он спрятался, а я его нашла, и ему придется со мной общаться. Кудрявая голова Алекса белым барашком выныривает из тумана и говорит:
— Да.
— Что да? — развожу руками и шагаю в облако, хочу вскипятить чайник.
— «Да» на твой вопрос. Да, я все еще хочу на тебе жениться.
Я поворачиваюсь к нему. Из носика чайника выплескивается вода – слишком резкое движение.
— Ты собираешься на мне жениться даже после всего, что я тебе сказала?
— Я тоже виноват перед тобой. Точнее, ты считаешь, что я виноват, а я так не считаю, но раз ты считаешь, то значит все равно обижаешься и значит, все равно виноват.
Алекс выдал сложную фразу – продукт своих ночных умозаключений и уставился на меня за реакцией.
Я наконец-то включила чайник, внимательно изучая Алекса. Туман под столом уже рассеялся, и мне видны белые ноги Алекса в цыпках. Я отворачиваюсь, чтобы не передумать и сказать то, что я должна сказать.
— Я выйду за тебя замуж если ты пообещаешь больше никогда не шпионить и никогда, слышишь, никогда не попрекнешь меня, что только благодаря тебе меня «не выгнали из Германии».
Алекс кивает и светлые кудри кивают вместе с ним.
— А ты пообещаешь, что больше не будешь ни с кем встречаться. И никого кроме меня не полюбишь..
Я думаю, что когда человек трезв, воспринимать некоторые фразы всерьез трудно:
— Что ты имеешь в виду? Как я могу такое обещать? Это абсурд! – Я начинаю закипать в унисон с чайником. – Я могу пообещать тебе, что постараюсь тебя полюбить. Постараюсь! А если я полюблю кого-то другого, я обещаю, что сразу сообщу тебе от этом, и мы расстанемся. Как я могу пообещать, что никого не полюблю, кроме тебя?
— Ладно, – говорит Алекс, – я слишком устал, а мне скоро выезжать на работу. Он встает из-за стола, задевает неосторожным бедром за край и проливает мой только что налитый чай.
— Прости.
Ничего, ничего, иди, я уберу. Алекс идет собираться на работу, я вытираю стол и думаю, что жизнь такая странная. Даже еще более странная, чем в книгах и кино. За один какой-то вечер я все потеряла, потом снова обрела и, что самое главное, чувства при этом остались одинаковыми – полное распутье и неопределенность, и чай, вот, весь разлился, а новый уже не хочется.
Чтобы сказала на это Скарлетт О’Хара? Наверное, сморщила бы носик и ускакала вдаль. Она правильная была, эта Скарлетт. Она бы, наверняка, подумав на следующий день, решила, что, выходя замуж за Германию, придется испортить жизнь одному конкретному человеку. Человеку с голубыми невинными глазами, трогательными без очков. Человеку, выросшему в атмосфере бесконечного детского праздника: любые игрушки, благополучные родители, обильная на достаток страна.
Совесть — это предатель, живущий в собственном теле. Вести себя бесчестно и не понимать этого – удел счастливцев. Вести себя бесчестно и понимать, что осознанно губишь другого человека – не простая ноша даже для профессиональных негодяев.
За что ангелу-Алексу повстречалась я? Точно не за грехи! Главный грех, который сразу вспоминает Алекс из детства – история, в которой зашкаливают сразу все остросюжетные параметры смелость, отчаяние, юмор, безумство храбрых… и большая тайна с несколькими посвященными: на стул учителя подложили подушку с пуками. Чем не блокбастер?
В юности история страшногреховная тоже имелась: в году таком-то так напился, что упал с велосипеда! Овации, крики «Не может быть!» „Никогда не поверю!» «Только не ты». Виноватый взгляд и позднее раскаяние: «Знаю, что это ужасно, но вот такой уж я хулиган…» Может, он идиот? Тоже нет. Успела познакомиться с его друзьями детства. Все как один – такие же! Рассказывают хором, смеясь до икоты, как они «беспредельничали» на чей-то день рождения. Опять фигурировали подушки с пуками, как гвоздь программы любого хулиганского веселья. Затем Михаэль облил Кристиана водой (все лежат на полу от истеричного хохота) и тот пошел в мокрых штанах домой. Кого-то даже у директора школы отчитывали – высшая мера наказания. Я благоразумно промолчала и вежливо улыбалась их ярким воспоминаниям. Должно быть, меня посчитали странной и ничего не смыслящей в веселье…
Они – «creme de la creme» –выглаженные, опрятные, трафаретно благополучные. Дома-виллы, каникулы-весь земной шар, любовь — пухленькая девочка с косичками, соседка по парте, живет через дорогу. У людей его круга, друзей детства, нет задачи сложнее, чем вырваться из родного гнезда, ну, чтобы учиться, к примеру, в Берлине. Родители и там не дадут пропасть: приедут, помогут снять квартиру в центре, обустроят, создадут уют и обеспечат деньгами на все беспокойное „разгульное» время студенчества. Да и потом.
Может быть провидение послало меня Алексу именно из-за беспечной легкости бытия? Чтобы повзрослел? Чтобы жизнь сразу перестала быть понятной и стала сумбурной, жестокой, несправедливой? А к чему ему в Германии такие прозрения? Жил бы себе и дальше, прыгая по облакам розовощеким купидоном. Девочка с косичками из дома напротив – верная жена и мать. Булочки по утрам, рецепт домашних печенек по выходным, друзья и любимый ресторан, весна на Канарах, лето на Балтике. Что-то пошло не так в Божьем промысле.
Я постояла еще какое-то время на кухне с пустой чашкой чая в руках как старая кобыла, которая не помнит она только что пришла или как раз собиралась уходить. «Будь, что будет“, – решила про себя. „Скоро приедут родители – все будет хорошо“.
Все время до приезда родителей мы почти не общались. Я и не замечала, занятая своими переживаниями. Алекс стал приходить поздно, а уходить до моего пробуждения. Разговоры на несущественные темы, по вечерам молча пялились в телевизор и скорее всего оба не смогли бы пересказать содержание увиденного.
В ночь перед приездом родителей мне не спалось. Глаза не закрывались и тщательно изучали лампу на потолке, вспоминались мельчайшие детали несущественных происшествий, какие-то фразы, кем-то когда-то сказанные, мысли обо всем и ни о чем одновременно. Промучившись до утра в полубреде, вскочила и начала наводить порядок в идеально убранной квартире. Еще раз все помыла, протерла, когда проснулся Алекс, включила пылесос.
— Зачем ты это делаешь? Все же и так чисто.
— Я не знаю. Так надо. Мне так спокойнее.
Алекс встал не спеша и приготовил завтрак. Позвал меня. Я отказалась. Почему-то ни есть, ни спать не представлялось возможным. В желудке – холодная пустота и начинает тошнить даже от мысли о еде. Руки и ноги отчаянно мерзнут, от них на все тело передается мелкая дрожь. Если стрелки часов не начнут двигаться быстрее, я пойду на вокзал пешком. Надо что-то делать, все время что-то делать, или время замрёт, и момент встречи никогда не наступит.
Я обнимаю маму и папу. Они веселые и какие-то неестественно бодрые после дальней дороги. 36 часов в поезде… Теперь можно не сдерживаться, озера выходят из берегов, и я плачу, плачу как в детстве, навзрыд, не стесняясь любопытных взглядов, не переживая за потекшие глаза, размазываю шарфом лицо, пугаю родителей, озадачиваю Алекса. Говорю запинаясь в буквах и с трудом выговаривая слова «Это, это от счастья. Я так соскучилась…». Мама говорит: «Прекрати сейчас же» и начинает судорожно искать по карманам платок, прижимает меня к себе, и мы стоим так, обнявшись, плачем и уговариваем друг друга успокоиться. Папа перетасовывает чемоданы – у него моя манера или у меня его, – надо чем-то себя занять чтобы не сорваться, повторяет «ну, что ты, дочкин, ну нельзя же так, ну что вы здесь устроили. До дома не могли подождать?». Алекс стоит в сторонке, не зная, как реагировать. Папа хлопает его по плечам и спрашивает по-русски «ну что, Алекс, что будем с ними делать?»
В машине я сижу между мамой и папой на заднем сиденье. Я в коконе тепла и покоя. Теперь меня нестерпимо клонит в сон. Мама отвлекает настороженным шепотом:
— А что такое с Алексом? Он не выглядит таким лучистым, как на фотографии. Что-то случилось? Мне показалось, что у него грустные глаза.
— Мама, тебе показалось. У нас все хорошо. У нас все замечательно…
