Мы сидим уже пятый час и разговор наш совсем ни о чем. Яська то начинает философствовать, то шутит, то бросается к дочери, спящей уже Бог знает сколько. Она тоже спала – часа три-четыре: вскрикивала, вздрагивала, а потом просто вскочила, будто по будильнику, заметалась по комнате, стала рыться в сумке, выхватила мятую пачку сигарет – пристально посмотрела на меня, спрашивая разрешения, и стала жадно курить стоя посреди комнаты в одних трусах и майке, которую я ей дала. Потом заходила по комнате стрелкой испорченного компаса, подошла к окну: долго стояла, всматриваясь куда-то вдаль – резко развернулась, увидела кресло и плюхнулась в него.
— Страшно, конечно, страшно – Яська затягивается глубже, замирает на пару секунд и начинает медленно выпускать изо рта кольца дыма: губы выплясывают словно юбки в канкане, – страшно, – повторяет она, – и тем, кто при деньгах, и тем, кто просто талантлив. Согласна?
Она снова затягивается и откидывается на спинку глубокого кресла из ротанга. Молодая ещё – лет 40-45, с качественным силиконом и длинными ногами в черных синяках, пятки, как у девочки, а ногти с красным лаком. Свежим, аккуратным. Тут умеют, если захотят, или если с мастером повезет. Но это во всём так и в жизни тоже, главное – везение, а не то, что ты родился в счастливой полной семье или у океана, медитируешь по утрам или напиваешься до икоты в ночь.
Я молча киваю, как бы отвечая на ее вопрос. Она закрывает глаза, рот расползается в расслабленной улыбке, а рука с сигаретой вяло повисает, зацепившись за подлокотник кресла. Дым тлеющей сигареты медленно ползет вверх, окуривая кольца, браслет на тонком запястье, поднимается до локтя и исчезает где-то в темноте комнаты.
— Жизни без перемен не существует, понимаешь? – ее голос звучит глухо – стабильность же иллюзорна, вот в чем штука, а мы, бабы, мы ж стабильности хотим и гнемся, прогибаемся, щеки подставляем – то левую, то правую – боимся, тюнингуем себя, – левой рукой она схватила себя за грудь, приподняла брови, оставляя глаза закрытыми, – боимся, дуры, старости… бояться надо не её.
Я опять киваю – она вряд ли видит мой «ответ», но он ей не особо нужен. Сейчас ей надо сообразить, что делать дальше. И мне надо подумать, как я могу ей помочь, или я уже сделала всё, что в моих силах, приютив ее у себя.
— Может, хочешь поесть?
— Нет, спасибо, – вяло отвечает она, – вино, если есть, тащи или Sang Som, а лучше, Blend
— Есть Monsoon Valley и бренди…
— Regency?
— Да.
— Давай его и на стакане можешь сэкономить – я с горла буду, – она залилась странным истерическим смехом.
Ничего, – думаю я, держа в одной руке бутылку за 8 долларов (невиданное расточительство для местных), а в другой – пиалу с разным снеком, который удалось быстро найти,– пусть напьется, отключится и поспит еще немного. Ей бы снотворного дать, а перед этим бы в душ холодный.
— Ну, что ты как черепаха! Тащи быстрей свою задницу сюда – мне не нужна закусь – давай скорей бутылку… хочу отрубиться немного, а пока буду набираться, расскажу тебе, кого ты тут у себя дома пригрела. Может, испугаешься и погонишь меня прочь – так мне пьяной не так страшно будет.
Она снова засмеялась, резко осеклась, выпрямилась в кресле и закивала головой, как буддистский болванчик.
— У тебя тут тихо и спокойно. Полная чаша и мужик, небось, любит…
Я напряженно сжала губы, почувствовала, как кожа на скулах натянулась, а глаза превратились в щелки.
— Ты не бойся, мне чужого не надо – мне только своё б до конца не растерять, — я протянула ей бутылку и она, словно путник в пустыне, который не пил сутки, принялась, громко глотая, пить из горла, — мне б себя не потерять, а твоего мне не надо. Я, может, немного позавидую тебе, что всё у тебя хорошо, а я, дура, проглядела – не о том думала, наверное… хотя, не поверишь, по любви… да, всё по любви, без всякого там расчета, было… Мы же по обоюдному согласию в эти, в дауншифтеры, решили: сдали квартиры наши в Москве, я себе «удаленку» оформила, он тоже, детей наших в школу европейскую тут пристроили – живи-радуйся!
Она громко срыгнула.
— Пардон – не в то горло пошло. Ты на меня не сердись – я сейчас-сейчас всё расскажу – мне надо бы только смелости набраться… мне самой страшно это всё вслух говорить. Понимаешь, думаю, если я это всё расскажу, то это действительно правда…
Я снова вышла из комнаты, проходя мимо дивана, на котором мертво спала двенадцатилетняя девочка, поправила сползшее одеяло. В коридоре я помедлила, решая, куда мне направиться: на кухню или в ванную. Да, я вышла просто, что оставить эту женщину одну и избавить себя от ее загадок. Хотя… кажется, я уже все понимаю – тогда в ванную! Пускаю шумную струю холодной воды, набираю полные ладони и плещу себе в лицо. Забываю зажмуриться и чувствую, как глаза начинает щипать или это щиплет совсем от другого…
Смотрю в зеркало – капли стекают по лицу, щекочут кожу, затекают на шею и на горловину майки. Жарко и душно, дожди не спасают – ничего нового – в это время года тут так всегда. Это же Тай! Да, нас тоже сюда занесло в поисках размеренной жизни, новых впечатлений и палящего солнца. Только никто не предупредил, что от дождей надо спасаться в Паттайе, а лучше, в Бангкоге, в районе поближе к посольству – к своим…
— Эй, ты где запропастилась?! – послышался голос уже захмелевшей Яси – бросила меня или спишь?
— Иду! Ты умыться не хочешь? Может, душ?
— Слушай, давай, душ потом, дай мне еще бутылочку Monsoon, а?
— Отправляйся в комнату, я сейчас принесу.
— Не хочешь, чтоб я тут у тебя по комнатам шныряла?
— Не хочу – иди, я сейчас.
Я быстро дошла до кухни, привычным движением открыла нужный ящик, достала новую бутылку, просунула руку вглубь и вытащила начатую бутылку ядонг. Два больших глотка и бутылка снова исчезает за рядами «правильных» напитков.
Пить я начала полгода назад. Выпивать, да, выпивать. Пьяной никогда не была. Вырубалась, правда, быстро, но это из-за снотворного, которое я в обязательном порядке принимала перед тем, как на ночь запереть дверь своей комнаты на ключ. Это не всегда было залогом спокойной ночи, но чаще давало возможность не помнить о том, что происходило. Чаще всего утром дверь оказывалась открытой, мебель перевернута, а я в разодранной одежде с очередным синяком или кровоподтёком.
Я долго не могла понять, как это ему удается, пока не обнаружила дубликат ключа в ящике с его бельем.
Сменить замок не составило труда и какое-то время утро выглядело радужным и светлым. Но вечера стали шумными и громкими. Он ломился в комнату, орал и требовал пустить, дети плакали, пару раз пытались оттащить от двери, но… но зачем им эти кошмары…
Я медленно отходила от наркоза, когда совсем пришла в себя, стала осматриваться: два ряда железных коек, из-под белых простыней торчат волосы – неужели я в морге?! – и, если да, почему и почему еще живая. Сильно заныло внизу живота и боль вернула меня в реальность…
— Первый раз в жизни я решилась на преступление, – Яся говорила быстро, как будто боялась, что у нее мало времени и он не успеет всё сказать, – я сделала аборт! Вначале было страшно и стыдно, а потом наступило облегчение – больше я ничем с ним не связана!
Ты, конечно, не сможешь понять, но близость с ним перестала быть мне в радость. Да и разве это близость – он просто брал силой, всё пытался мне доказать, что «я баба еще годная» и родить могу, что на подсознании сама этого хочу, только не понимаю. И вот… – она поднесла ко рту бутылку и стала пить, громко глотая, постанывая и похрюкивая.
Когда тест показал две полоски, перед глазами в один миг пронеслось моё будущее…
— Когда тест показал две полоски, – Яся икнула, хихикнула и вдруг стала совершенно серьезной, села ровно в кресле, потом чуть подалась в перед, поставила бутылку на пол и сложила ладони в замок – когда тест показал две полоски, я поняла, что теперь я обречена – захотелось умереть. Он же радовался – теперь-то я от него никуда не денусь! Весь день я дергалась и металась, думала, что делать и, о чудо, меня спасли мои силиконовые сиськи. Представляешь, два куска этой дряни спасли меня! Я же вот почти только после операции и мне год так точно еще нельзя рожать!
— Подпольная больница в Бангкоке?
— Да… – она внимательно посмотрела на меня и мне на секунду показалось, что она протрезвела.
Больницу я искала сама. Тайский мой был слаб, а их английский еще хуже моего тайского. Потом начался очередной кошмар. Мне даже тапочек не дали – вели босую через всю больницу в операционную…
— Это было ужасно, это было ужасно оказаться «фаранга» — не тайкой! Меня посадили на холодное кресло, жестами показали скрестить руки на груди, а на глаза положили 2 тряпки. Хотелось бежать, выпрыгнуть в окно, но перед глазами стоял он и мое будущее. Я отключилась.
Больно! Боже, как было больно – невозможно дышать – я крепче обхватила себя руками, пытаясь унять боль, которая каленым стержнем пронизывала все тело. А потом был свет… такой мягкий и теплый… и снова туман… железные койки в два ряда и девчонки недвижимые накрытые простынями…
— Из больницы меня не хотели отпускать – наркоз быстро отошел – и меня всё норовили отправить «go sleep», а я рвалась «go home! I need go home!!». Потом пришел доктор и кое-как объяснил, что меня должен кто-то забрать, но забирать было некому и я соврала, что муж и так ждет под больницей. Шатаясь, побрела по грязному коридору – на выходе силы взялись откуда-то – и я побежала к своей машине. Кое-как добралась до дома, забрала дочь из школы… А вечером, знаешь, накрыло: стала рыдать – то ли себя жалко, то ли ребеночка, то ли нас всех непутевых…
Всю ночь я не спала: ныл живот, обезболивающее не действовало… А утром он потребовал завтрак. Да, именно «мой фирменный завтрак, а не эту ерунду, которую готовит помощница по хозяйству» и в аэропорт, да, в аэропорт надо бы его отвезти – «не охота с тайским водилой тащится по пробкам». И я согласилась – целая неделя моя и сейчас надо быть паинькой!
— У нас же всё хорошо было, кажется… он заботился, потом как-то оказалось, что со стороны-то у меня никого и нет – никого, кто бы задал «лишний» вопрос. Если с кем и встречались, то только вместе, и на этих встречах он просто душка: внимателен, обходителен, искрометен… прошу с девчонками съездить посидеть – давно не виделись, а он в позу: с ума что ли сошла? позавчера только общались все вместе и он сам встречу организовал, чтоб мне угодить… А ведь и правда, только встречались, но «под колпаком».
Яся замолкает, уставившись в одну точку. Медленно начинает раскачиваться взад-вперед, то собирает волосы в хвост, то распускает их, взъерошивает, ногтями впивается в кожу щек и чешет их до ярких красных полос. Обхватывает ладонями шею, чуть сдавливает, словно хочет крик в горле удержать.
— Он уехал… сегодня или это уже вчера, и я решила, что надо что-то делать, что-то менять пока я одна. Надо успеть, понимаешь, – она затараторила сбивчивым речитативом — надо сейчас, пока голова ясная – трезвая! Ты не смотри так – я не про две бутылки, которые высосала сейчас у тебя, я об осознании: бегство – это не импульсивная дурость – это возможность выжить… Ему надо всё больше покорности от меня и всё меньше свободы что-то решать…
«Ах как тебе повезло!», «Ты такая счастливая!» — слышу я от друзей, от тех, кого позвал он, а не от тех, кого не разрешил звать (странные они, нудные, не твоего уровня). И возразить со временем нечего, только осунувшееся лицо приходится объяснять авитаминозом, отсутствие улыбки – дурным характером, доставшимся от двоюродной бабушки по папиной линии его троюродной сестры. Потому что настоящие причины слишком сложны, неуловимы, необъяснимы и похожи на бред… Но только я не чувствовала любви, а он убеждал, что уже то, что рядом со мной (О, а это испытание не каждый потянет – у меня же характер!) и есть любовь и забота в чистом, отфильтрованном, виде.
— У тебя паспорт с собой?
Яся смотрит абсолютно трезвыми глазами, так, будто ждала этого вопроса, и весь этот фарс ради него и затеян. Она перестает раскачиваться и замирает так, как замерла, когда я ее с дочерью чуть не сбила на переходе. Она так же спокойно смотрела на меня и во взгляде не было ужаса. Смирение и спокойствие.
— Да и Майкин тоже есть…
— Когда он должен вернуться?
— Послезавтра…
— Завтра есть рейс, я проверю места…
— Ты серьезно, а вещи и деньги… у меня то всего ничего местных тугриков, а карты нет… – теперь она смотрит на меня побитой собакой, которой и страшно и хочется вымолить себе немного ласки.
— Вещи я дам, деньги – не думай об этом.
Я открываю компьютер и начинаю искать нужный рейс.
— Есть! Неси паспорта – завтра в 12:35.
Мы собираем вещи ей и дочери – у нас они одногодки – и совсем изморенные засыпаем в обнимку в кровати.
Утром я кладу в багажник приготовленную сумку, и мы вчетвером, да, моя дочь тоже едет провожать, усаживаемся в машину.
До аэропорта едем молча, как в автобусе, везущем покойника на кладбище. Коротко прощаемся у стойки регистрации. Надеюсь, не передумает и не вернется после контроля назад.
Не вернулась – вижу ее и Майкин затылок в самолете со своего 13 С места.
На 13 В тихо посапывает моя дочь…
